и пр. плюс 13 дней до наступающего 1-го Марта и потом перебраться в Елец.
Сборы: письмо, телеграмма Сперанскому, пшено Лиде и Шубиным — 20 ф., белье на две недели, грязное — выстирать, шкатулку с документами, главные рукописи с собой.
— Другу не дружи и другому не груби, Богу молись, а черта не задевай! вот какая жизнь, вертись, как на сковородке жареный бес! Ох, жизнь, жизнь, антихрист ей душу выешь.
-333-
Как Адам.
— Из ваших красных слов и пралича не получается, а вот что я думаю: собери всю пролетарию, будет ей баба-то строчить, да с удочкой рыбу ловить, а собери их всех, голоштанников, да воз кутузок привези, да обделай их, чтобы они работали как мы, трудовики, как Адам, первый человек.
2 Февраля.
Сегодня еду в город, везу Прекрасной Даме пшено.
Кончик всего нашего мотка находится все-таки на ее стороне, и она его с самого начала взяла и держит и почти знает это сама, а я держусь, потому что она держит… (конечно, я говорю про высшее, а так разве можно меня чем-нибудь удержать?).
Сильнее и сильнее выделяется из деревенской массы голос крестьянина-трудовика.
Первый намек на рассвете при полных звездах открытого неба — какая радость! Неужели я забуду когда-нибудь, умирая, эти счастливые минуты и ничего не скажу в защиту жизни…
Что это — сохраненная юность или начало старости? той деревенской, старушечьей старости, когда хоть денечек еще, а хочется пожить (Дедок)…
Изобразить черты ребенка в жизни взрослого.
Сидят мыши, чрезвычайная комиссия и гибель Европы.
5 Февраля.
Я думал, что необыкновенный мир открывается мне и все это ново и никогда ни с кем не случалось, а теперь начинаю думать, что это испытывает каждая обыкновенная женщина.
Зинаида Ивановна выхлопотала себе место в больнице на случай сыпного тифа (в больнице все занято, не только лежат, но и сидят на койках…).
-334-
Поиски лекарств: доктора дают сразу кучу рецептов — что найдется.
Мороз сломило, мгла наполнила воздух, с бронхитом хуже стало. Несут гроб, поп сопровождает похороны одиноким бормотанием. Разговаривают про то, что хоронят в гробах держаных (на две категории гробы: заразных и простых).
Навстречу гробу солдат несет чучело громадного филина: переносят женскую гимназию в мужскую. Несут карты географические, везут на салазках физический кабинет: смешиваются гимназии.
Мы разговариваем о гибели мощей Тихона Задонского: комиссия открыла гроб, сняла картоны и бинты, а кости рассыпались и стали костяной мукой. На рогожке вынесли на двор монастыря костяную муку и написали: «Вот все, чему вы поклонялись!»
Народ создает легенду, что Тихон ушел, а нечестивым показался костяною мукой…
Вот все, чему мы поклонялись…
Миссия России — показать всему миру рогожку с костяной мукой. Там где-то (в Европе?) есть непобедимые силы житейского строительства, их деятельность будет [сомнительной] при существовании рогожки с костяной мукой. — Ну, а если… (Бутлеров — член чрезвычайной комиссии и гибель Европы.)
Старушка подслушала наше чтение о гибели Тихона Задонского…
6 Февраля.
Иван Михайлович спросил:
— Ну, что новенького?
Я ответил о мощах Тихона Задонского, что мощи разобрали и оказалось, нет ничего, череп, кости, тронули — кости рассыпались, костяную пыль высыпали на рогожку, положили возле церкви и написали: «Вот чему вы поклонялись».
Няня сказала:
— Ушел батюшка. Иван Михайлович:
-335-
— Дюже нужно. Я думал, какие новости…
— Какие?
— Насчет внутреннего.
— А это?
— Это внешнее.
— Мощи Тихона Задонского?
— Ну, что ж.
— А внутреннее, какое же еще вам внутреннее?
— Да такое, как жизнь, меняется ли, или какое новое совершенство, или новый край: мы же на краю, а вы говорите: мощи.
— Мы на краю, это верно: вот тиф сыпной губит человека за человеком, вчера за одним столом сидели, а нынче его нет.
— Ну-те!
— А хоронят в гробах держаных: досок не хватает.
— Так!
— Деревянные дома разбирают на топку.
— О, Господи, ну, скажите, дальше-то, дальше-то как? Няня:
— Ушел, ушел батюшка, скрылся и невидим стал злодеям, показался костью и мукою.
— Куда же скрылся?
— Куда скрылся-то — куда? Тут же, тут батюшка, только невидим стал — Божиим попущением и грех наших ради.
Ивану Михайловичу мощи кажутся так, внешним, неважным в сравнении с грозными днями текущей жизни.
— А вы говорите: исчезновение интереса к литературе, искусству. Да что вы! даже смерть близкого человека разве значит теперь то, что раньше. Даже мощи нашего святого — все это «внешнее» в сравнении с важностью дней текущих.
7 Февраля.
Андрей изменил своему отечеству ради прекрасной польки.
10 Февраля.
16-го в Рябинки, 17-го в Петровское, 18 — 1-го марта в Ельце.
-336-
11 Февраля.
Выехал в Секретарку. Ночевка в канцелярии Райкома. Метель.
— Вышел до ветру, сел и конец отморозил, — что теперь старуха скажет, разве она поверит?
За умываньем утром.
— Хотел ехать в Хмелинец, а вот сиди!
— Не так живи, как хочется, а как, ну, как вы скажете: Бог?
— Бога нету!
— А кто же метель посылает?
— И все равно Иисус Христос тоже Бог, а не причина.
— А тебя зовут Иван? нет, врешь: причина.
— Говорится, судьба.
— Пустое! дурь наша, а ты говоришь: судьба, поезжай сто человек спасать и твое дело с ними связано, это будет судьба, а ежели я в такую метель кинусь — это моя дурь, и пропадать буду, услышат, никто не поможет, скажет: зачем его в такую метель понесло!
На горе между домами последними в городе просвечивает Скифия, страшная, бескрайняя… Выезжал, закурилось, и все исчезло милое, дорогое, нежное среди вьюги…
О, зачем я выехал в эту Скифию! дорогая моя, если бы можно было вернуться; ты стала мне тут как самое нежное видение…
В канцелярии Райкома часы рококо с кругленькими ангелами на шифоньере Ампир, заваленном газетами «Вестник Бедноты». Возле него на голубом диване с волнистою спинкою, на грязной подушке, накрывшись тулупом, лежит председатель коммунистической ячейки. На лежанке с изразцами спит-храпит бородатый мужик в шапке-маньчжурке, раскоряча колени, и почесывает во сне между ногами.
Секретарь Исполкома принес мне кусок сахара, долго бил его, мял, трепал, наконец отгрыз себе и остальное мне подал:
— Вот вам!
-337-
Я спросил его, есть ли тиф у них.
— Много! далеко нечего ходить, у меня в доме все в горячке лежат.
Мягкая мебель собрана из имений Хвостова, Бехтеева, Лопатина, Челищева, Поповки. Великолепные часы с инкрустацией… Барометр ртутный у окна…
Мальчик все спрашивает о зубчатых колесах, нет ли такой книжечки, и вдруг увидел; я сказал, это высшая математика, а он:
— Ничего, я разберусь…
Среди книг, которые записывались механически, вдруг открытка: «Христос воскрес, милая мамочка!»
Шкафы с книгами. Библиотекарь сбежал. Ищут отмычку — долго искали, библиотекарь и ключи увез. Написали бумагу, ответили, что библиотекарь законным порядком подал прошение, получил отставку и уехал. Думали, думали, что делать, и решили в дом перевести Исполком.
Когда разбирались книги:
— Вы не обижайте деревню, а то все для города! Одни говорят:
— Берите, берите все, спасайте… все пропадет!
Любовь — это свой дом: я дома, зачем мне смотреть куда-то в сторону, я достиг всего, и ничего мне больше не нужно. Мой дом не такой, как у вас, бревенчатый, мой дом воздушный, хрустальный, скрытый в сумраке голубеющего раннего утра… Милый друг мой живет рядом со мною, друг, которому я писал о голубом доме всю свою жизнь, — рядом со мною, мне говорить больше нечего…
Утро: скифы жарят сало на сковородке и, поставив на лежанке, едят с черным хлебом…
— Ешь, Михаил, чего упираешься, не хуевничай в Божьем храме. Освобонитесь, пожалуйста, где бы наша ни была, все народное, мы не считаемся! ешьте, ешьте.
13 Февраля.
Двое суток в канцелярии Райкома. Граммофон и за стеной Потанин.
-338-
Инвалид на лежанке и пляски молодежи под граммофон: дождался! Совершенно отдельный мир простого народа; как могли жить помещики у вулкана!
Яков Петрович — Заведующий Отделом Народного Образования.
Григорий Иванович — косой, браунинг.
Члены чрезвычкома.
Я читал о тиграх (смерть показалась в образе подобного зверя) — и вошел человек, мертвый взгляд (Потанин).
Под лезгинку:
— Потанин замерзает.
— О?!
— Кряхтит!
В амбаре: портреты, кресты, детские рисунки.
— А где?
— Он умер. Ах, эти? — Сбежали.
Машины Исполкома: тут был и вор, и разбойник, но все не раз шло, как нужно было идти по времени: сторож — вор, мальчик — беженец, воришка при волости.
Итальянские окна, лежанка, два шкафа — на одном тулупы, на другом картины неизвестного художника вверх ногами. Рассказ члена чрезвычкома о правильности всех жестоких мер, исходя из дикости народа…
«Не обижайте нас!» А я: «Вот вам книга о восшествии Николая на престол».
15 Февраля.
Страшные будни… Те серые будни, в которых жили так долго люди, будто серые домашние куриные птицы долго-долго высиживали, и вышли из них теперь черные страшные летучие птицы.
Милая! видишь, вон из бурьяна Скифии нашей к нам в город черная птица летит и реет с метелью вместе над нами?
Слышишь, там за стеною юродивая, помещица шепчет: «Ветер, ветер, чего ты дуешь, кто это дует? Бог дует или черт дует? Черт дует — черт! а Бог? Ты Бог, какой ты Бог!»
-339-
Черная птица с железным клювом вот-вот расклюет нас, а мы, прижавшись друг к другу, под защитой соседнего дома смотрим на гору в Черную Слободу, и там, где кончаются дома и начинается поле белое и все курится и крутится там белыми летающими клубами, там, в этой Скифии, под защитой домов читаем волшебную сказку нашей родины…
Я шепчу:
«Ну, дорогая, нам нужно расстаться, думай о мне, как я о тебе, в буране белом ты увидишь меня и услышишь, я тебе расскажу из бурана человеческим голосом про эту страшную Скифию, которую боялись еще так древние люди у теплого синего моря. Вот она опять пролетает, черная птица — с железным клювом, ты узнаешь: это летит древний орел клевать грудь человека. Ну, прощай! вот я уже еду, вокруг меня белые клубы бурана, я не вижу тебя позади, город скрылся, но ты ясно смотришь теперь на меня впереди, и зовешь, и манишь меня к себе, а я еду, еду».
Какая странная природа нашей родины: вокруг меня бежит-движется как ветер в море сыпучая, белая, жесткая, холодная пыль, я вижу только половину лошади из этой белой пыли, пролетающей, убегающей.
А небо ясное, солнце восходит над серой движущейся равниной правильным золотым крестиком, по обеим сторонам его все семь цветов радуги собраны в два столба. Солнечный крест сияет над Скифской равниной, и радужные столбы вокруг него — цвет небесный.
Что это? обещанный весенний расцвет земли, крест процветающий?
Морозная стужа бьет мне прямо в лицо. Скиф, завернутый в овечью шкуру, смотрит в бесконечное пространство, и через его голубые глаза я смотрю и вижу на небе крест, и вижу на небе цветы.
Скиф, указывая на землю тяжелой своей рукавицей,
