найти Тебя. Тут опять должна быть простота, а если я для кого-нибудь сделаю с тем, чтобы этим вызвать Тебя, — Ты заметишь лукавство и не придешь ко мне, и богадельня моя будет так стоять.
Нет, никогда мне не узнать, откуда Ты приходишь и когда, разве попробовать путь другой: когда Ты придешь ко мне, то идти за Тобой, все оставить и за Тобой идти?
Вот сейчас Ты со мной, Ты меня покидаешь, я иду…
И слышу голос:
— За стихами идешь, за песнями?
Я остановился, а Ты уже отошел, я еще вижу Тебя.
— Нет, — говорю я, — не за стихами я иду, я иду (за) делами добрыми.
А Ты стал черным, как мощи, и вот собираются толпы людей со свечками и с ладаном, и гроб золотой возле Тебя. Я делаю усилие и вхожу в ту церковь: нет в церкви Тебя, старик и старуха просят милостыню.
Я пленник мира, сижу за решеткой, вокруг — мои сторожа. Но когда Ты приходишь, решетка падает и сторожа исчезают, когда Ты приходишь, я бываю свободен, в Тебе моя свобода.
Я пленник, Ты мой освободитель.
Вот иду я к решетке своей погруженный в мелкую думу, в мелкую злобу на сторожей, и нет решетки! я увидел, как два облака на небе встречаются, и нет решетки — радость широты, радость охватывания, широкая и вся разная, как целая вселенная.
…Точит червяк, гложет неустанно, падает мелкий осенний…
…Мелкий осенний дождь падает на поля, и тысячелетия падает, и камни рассекаются — тысячелетия пролежат они, пока не распылятся. Так и тоска гложет сердце мое помаленьку, помаленьку, пока оно не устанет биться и не успокоится…
На Одноличке живут и до колодезя десять шагов по ровной тропинке, а в Черной слободе живут — поднимаются за водой чуть не на целую версту к тому же колодезю. Тем, кто родился в Черной Слободе, гора эта, как горб, на всю жизнь. И так они привыкли к горе, что думают, всем это нужно и что это уж не настоящие люди, у кого нет возле горы, и гору эту называют, примиряясь с жизнью, крестом своим, а про Одноличку говорят, что у них нет креста и они не настоящие люди.
Испытание на смерть. Они прошли испытание на смерть и остались такими же.
29 Мая. Только гора эта, по которой им ходить всю жизнь за водой, стала неизбежностью, не уйдешь от нее, надо с ней мириться и жить.
Два произведения: Слава (Христу) и Проклятие (Антихристу)…
Он — мой страж…
Я — нет! я никогда не соблазнялся, и никогда он не смел искушать меня царством своим и обращением камней в хлеб…{53} Когда другие незаметно для себя, переступая пороги тюрьмы своей, становились сами сторожами, я никогда не соблазнялся и Тебя не подменял им: он был мне всегда он. Но я виноват перед Тобою, что не мог вовремя поднять на него свой меч. Он разбивается и падает, когда я его поднимаю, и я снова кую и молюсь: «Господи, помоги мне все понять, ничего не забыть и ничего не простить!»{54}
30 Мая. Троица.
Как будто мне нельзя ненавидеть зло, и меч, скованный на молитве о помощи к борьбе со злом, — разбивается, и страж мой является в царском облачении <4 нрзб.>, и Я опять в унижении и прахе. И мне слышится голос: терпи, сторож твой сам уйдет, а взявший меч мечом и погибнет{55}.
Клещ сидит и напивается кровью братьев и сестер моих, а я должен сидеть и смотреть.
«Английские гости», представители профессион. союзов (2 девицы, 2 англичанина, 8 евреев), приехали в Москву посмотреть еще теплые угли сгоревшей Российской империи, будто бы они осмелились на такую дерзость: поднесли где-то членам ЦИКа по бутерброду и куску мыла, — не знаю, верно ли, похоже на анекдот. В газетах, которые они привезли с собой, почти совсем не упоминается о России, как будто ее не существует.
Англии, очевидно, принадлежит теперь мировая гегемония — почему так вышло?
Теперь, верно, уже настало время разгадки русского Сфинкса, напр., хотя бы Петр, сколько спорили о том, добро он сделал России или зло. Скоро можно будет это знать. Вообще история русская сведет концы.
Много людей раздавленных (и Бальмонт?!). Нельзя так гневаться, если гневаться, то надо так, чтобы немели враги, а если этого нет, — нужно смеяться.
Бывало, в несчастии думаешь и очень мучишься этим, именно, что вот поступи при таких-то обстоятельствах иначе, и судьба твоя была бы иная, ведь это же, в конце концов, и убивает — сознание, что я виноват; но теперь окидываешь памятью события, начиная с 14 года, и видишь, что как бы не поступал, все равно бы попался, и даже если бы любил свою родину или ненавидел — все равно!
К психологии действия: действие должно быть полным, заполнять все существо.
31 Мая. Духов день. Я встал на рассвете, мелочи бросились на меня и стали грызть, но, посмотрев на последние звезды, я овладел собою и унес в комнату свет звезд, вот это действие звезд, что от них почти всегда что-то уносишь с собой. Я овладел собою, и мне ясно представилось, что я в жизни был счастлив и мне надо за нее благодарить. Так при всяком приступе отчаяния нужно вспомнить, что был счастлив и стоило помучиться из-за этого, а если чувства не хватит для этого, то поможет рассудок: состояние отчаяния, значит, или конец, — но конец неизбежен, или же оно временное и за ним последует радость…
1 Июня. Получено известие из Ейска о счастливой жизни: ты жив, мой ловкий друг.
Все эти несчастные люди живут, вовсе не сознавая, как они несчастны, потому что им не дают одуматься заботы о своем голодном существовании, сколько усилий, напр., нужно, чтобы, не будучи торговцем и только подражая им, торговать на базаре! а ведь каждое усилие заполняет время. Что, если бы только всех этих голодных людей накормить вкусно и жирно, что, если бы все эти калачи, окорока, оставшиеся на вывесках старого времени, явились бы на стол подавленного интеллигента, а все остальное было бы по-старому, сколько тут было бы самоубийств, разврата и всякого очертенения. Нет, мы еще не все пережили, мы не дошли еще до ужаса сытой коммуны. И так, я думаю, есть часть правды в аксиомах нашего большевизма, что Европа (Англия) некогда дойдет до того же: она даже перейдет, она осуществит сытую коммуну.
Призываю на помощь метафизику и психологию: интеллектуальное направление (фабрикация) определяет общий строй Европы; социализм Маркса переводит стрелку фабрикации с вещества в область общественных отношений; при Европейском такте можно осуществить сытую коммуну; тогда все общество будет действовать как совершенный механизм.
Можно себе ясно представить, что человек таким аппаратом будет двигать мирами, но в сытой коммуне он будет еще дальше нас от понимания жизни. В голодной коммуне мы творим формулированные декреты, а голод, как сундук железный, сохраняет нам инстинкт жизни: кто не мечтает из нас, что некогда эти калачи и окорока сойдут с вывесок старой империи прямо к нам в рот.
3 Июня. Вот оно, откровенное насилие! Это движение руки в карман — не за револьвером ли? Эта примерка к плечу винтовки скучающего часового — не хочет ли он убить кого-нибудь, не целится ли он в живое? Эти ночные взгляды дикаря, инстинктом угадывающего, что вы — чужой. Эта невозможность укрыться от его взгляда никакими законами, декретами, мандатами: он, как охотничья собака, необыкновенным своим чутьем угадывающая скрытую дичь.
В коммуне живем мы, как дичь на болоте, в постоянном трепете, что пресветлый охотник выпустит на нас псов из своих исполкомов.
Борода и усы смягчают лицо дикаря, а бритье делает лица их наглыми — все стали бриться.
Преследующий меня жид.
Случилось однажды в некотором царстве, в некотором государстве, исполком одного охотничьего общества выпустил красных псов в русское болото…
Случилось, издали декрет, что дичь…
Псы перестарались: дичь стала пропадать, погибать, разлетаться в разные стороны. Тогда издали указ, что дичь получает равные права в исполкомах с красными псами и может явиться туда.
4 Июня. Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных.
Тогда казалось, что мы — не белые, не красные, мы люди, стремящиеся к любви и миру, попали сюда, к этим красным в плен и потому не можем действовать, но что это наше лучшее как действенное начало находится там. Между тем хорошие люди могли действовать там меньше, чем здесь.
Итак, наше комиссарское хулиганье есть только отображение белого царского дворянского хулиганья, это в равновесии, а на стороне красных есть плюс — возмездие.
Отъезд в Москву назначается на пятницу 29 Мая — 11 Июня.
5 Июня. Михаил. На базаре хорошо поторговала Валя и за то купила дедушке конфетку к утреннему чаю — дедушка Михаил Иванович именинник, положила конфетку, а ночью мышка съела ее…
Вот Ты пришел ко мне, я собрался, иду, бегу, догоняю, зову, Ты обертываешься, и вижу, это не Ты. Он холодно мне поклонился:
— Что вам угодно?
— Я хотел спросить вас… нет, извините, я ошибся…
Как по́шло быть первым (в ряду) и как постыло быть последним, хорошо быть единственным в своем роде…
На могиле был, в тюрьме был, ночевал у Коноплянцева, съели клопы, дизентерия — вот так именины.
9 Июня. Никифор: верный человек, любящий, а вот пойми, как это выходит, что надует он пуще всякого жулика: здоров и так жизнерадостен, что постоянный шум и звон в голове; если ты ему друг и представляется случай с тебя поживиться, то он тебя вдвойне любит и по-прежнему, как друга, и за то еще, что можно от тебя поживиться; сливается с тобой в общем предприятии — все наше! Так и называет «наш гусь, наш поросенок», а в конце так получается, что его поросенок и его гусь, а у тебя только хвостик и лапки; объяснить положение — обидится, изругается, потом погрустит немного, и опять жизнерадостный шум и звон и новое предложение, и все по наивности, по доверию к своему чувству, что если ему будет хорошо, то, значит, и его приятелю.
Жизнь коммуны разыгрывается, точно по нотам конца империи, теперь даже лозунги пошли те же — «до победного конца» — и в то время, когда населению ясно, что конца нет войне; конец, видимо, будет точно такой же.
Есть ли в 19–20 в. хоть одно научное открытие, которое — силою интуиции — обдало века последующие чувством бескорыстной «интеллектуальной симпатии» к миру, как открытие Колумба или Коперника?
