окна, что едва различишь роскошные пейзажи.
— Живем, дожидаемся, пока народ поумнеет и правительство поглупеет.
Живем, как муха, запечатанная между рамами.
Пища: картошка, хлеб — приправы нет.
Ночь без спички.
21 Октября. В понед. 5 окт. выпал 1-й зазимок, и мороз был в 5° с ветром.
Иван Еремин, посмотрев на кабинет Барышникова, сказал: «Не может остаться так, все прежнее вернется!» Ход его мыслей был: это хорошо, и человек, так живший, прав, а я не прав, я мужик и раб; еще ему мелькнуло, что когда Барышников жил в своем кабинете, он мог за 30 к. купить бутылку водки.
На Кресту в Дорогобуже месили месиво грязи подводы с баранами, привезенными мужиками, — дань! я видел грязь, видел баранов, но лиц не видал, только голоса были слышны: «поторопитесь», «ослобони» и т. д.
Продком — двери открыты на Кресте, входят туда и выходят, и там грязно так же, как на улице, бывший диякон Федосьев:
— Вам что?
— Капусту получить.
— Вы шкраб?
— Я школьный работник.
— Городской?
— Сельский, из Алексина.
— Сельским шкрабам капусту не выдают.
Ни один из этих баранов не попадает в армию, все расхватывается на месте.
Из крестовых походов: крестоносцы, заметив, что сарацины в последней опасности глотают золотые монеты, — стали распарывать пленникам животы.
22 Октября. Ночи стали такие длинные, не успать никому, даже дети тревожатся, а керосину совсем нет, высечь кремнем в темноте не умею, и так нельзя всю ночь на часы посмотреть.
Кто отымет у меня эти часы? какая власть, какой труд, какие заботы, голод — нет ничего на свете такого, чтобы лишить меня этой единственной радости.
Если звездно, я вижу, не вставая с постели, как перемещается на небе и странствует вокруг моего дома большое семизвездие; тогда я знаю свой любимый час ранний утренний в звездное утро, когда семизвездие раскинется над озером, а на востоке светит Венера.
Эта ночь хороша, на небе теснота звездная, просыпаясь десятки раз, я не к себе обращаю мысли (и как хорошо думается не о себе! — Заг.), я думаю об исчезнувших владельцах этого дома и земли такой большой, что половина Европейского королевства вполне бы могла на ней разместиться. Они собирали землю, как московские цари, моя же задача собрать человека, читаю днем <1 нрзб.>, переписку, и вот ужас ночей, когда туманы и не видно звезд: тогда земля собирается огромная, а человека не вижу и не могу собрать, и мне кажется тогда, что никогда на Руси не могли и никому не удастся собрать человека, как земли собирали цари.
По легендам, их укрепление в этих местах начинается с какого-то барышника: будто бы какой-то русский генерал изменил на войне за три бочонка с золотом и отправил его в свое поместье с каким-то барышником, и тот взял это золото себе и начал Барышниковых, собирателей Смоленской земли.
Я думаю, как они собирали эту землю… пока земля не задавила их.
Задавила земля человека — он призрак на огромной земле.
Весь день как попытка сохранить в себе человека и конец: молочно-туманная ночь и кошмары черного идола.
— И коровки нет? и свинки нет? А посев?
— Нет и посева.
— И картошки нет? Ну, как же вы живете?
23 Октября. Морозное октябрьское утро, свет начался далеко до восхода и как от луны («залунело»). В морозное светлое утро щеглы летят и синицы по дорогам. Заяц лежит по канавке. Лисица рано обошла все канавки.
Люди, которых я описал в «Чертовой Ступе», существуют в действительности, и русские люди, близкие к русскому быту, узнают их, а далекие от них считают за мои изобретения, «химеры» (Вяч. Иванов за талантливые, Гершензон за бездарные). Вопрос: есть ли ценность в том, что эти люди существуют.
25 Октября. Легкая пороша выпала ночью, и утром шел снег. Вчера встретил в незамерзшем ручье стаю крякв. Гоняли зайцев. Приезжали мещане от искусства. Буду читать детям «Одиссею» (против мещанства). Наше искусство (каким оно подносится народу) вызывает в нем хулиганское состояние духа. Frauenzeitung[7] и кусочек баранины.
26 Октября. Весь день летела пороша, ночью заяц, увидав вокруг себя белое, не вышел кормиться и в страхе лег в канаву, утром глянул: все кругом страшное, белое, и нигде края нет, конца и выхода. Потом пришел охотник и взял его за уши. Даже старые зайцы пролежали весь день, и напрасно пестрели поля и леса своими <3 нрзб.>. Только ночью вышли искать пищу на зеленя зайцы, по канаве у речки прошли горностаи, к деревьям подбирались хорьки и лисицы, куницы и белки спустились с деревьев, волки промелькнули, и за ними у проезжих дорог к утру мыши полевые заработали и какая то есть всякая тварь, я лишь в лесах показался, и все нет и нет и встретишь какую-нибудь <3 нрзб.>.
В эту ночь не спится охотнику, не раз он выйдет посмотреть на небо чистое, посмотреть на землю на свою <1 нрзб.>, нет, еще не летел белый снег. «Ходят!» — скажет он, обернувшись на Чистик. Раз посмотрел — ходят! Два проверил — ходят. При звездах ходит он, и они там где-то невидимо все ходят и ходят. «Ну и находили! — сказал он товарищу, увидев их жировки на земле. — Ну и находили!» — растерявшись, повторял он, не зная, по какому же следу ему-то идти. Наклонился он к одному и удивился, след заячий, а направо заячьи <1 нрзб.> лепешки. Понял: хромой и пошел по-хромому. Напрасно охотники пошли по-хромому: и у зайца, как у лисицы, все хромые, косые, убогие хитрые, здоровые и осторожные.
Чудо: пропал хромой. А его подхватили гончие, но он ходил все по лесу и сбил гончих, — пропал, а заяц залег на курган, где сухо и чисто (росли) две сосны и под соснами бессмертники — сухие цветы и вереск <3 нрзб.>. Тогда вышел красный зверь-лиса по этому следу и увидел: лежит. Красный <1 нрзб.>, готовясь к прыжку <4 нрзб.>. Но хромой заяц лежал и не двигался. Красный еще сделал шаг, белый спокойно лежал и смотрел. И еще и еще подошел красный и остановился и вдруг повернул — так не бывает! <Далее нрзб.>.
— Белые пришли! — крикнул мальчик.
Василий Иваныч вздрогнул: он ждал каждый день, что вот крикнет так кто-нибудь: «Белые!», и все кончится, и начнется Страшный суд.
— Что ты брешешь! — сказал он мальчику.
— С обновкой, с обновкой, — сказал <1 нрзб.>.
Белое, все белое было в окнах, и Василий Иваныч успокоился: снег выпал, а не белые пришли.
Они жили, как барсук, сильное животное на низких ногах, в земле, и рыли множество нор входных и выходных.
27 Октября. Наши голодные шкрабы мобилизованы собирать подаяние для фронта, и занятий сегодня нет.
О. Афанасий — необходим, как смерть, всем умирать, и всем нужен о. Афанасий, он прикрывает свое страшное значение смиренной улыбочкой (религия смерти)… (дорога навозная к небу).
Размножились волки в страшном количестве, так, что некоторые дороги, предсказывают, — как, напр., в Посадчине, зимой из-за них будут непроезжими.
28 Октября. Прошлое, будто берег каменный из скалы. Циклоп набросал, накидал — не подойти к нему моей лодочке на живой воде: впереди ураган, водяные столбы, позади скала на скале, между волнами и между скалами зыблется моя лодочка…
29 Октября. Стоят морозы в 4–5° с ветром и легкой порошкой. Волки все наглеют. При помощи маленького огонька на блюдечке боремся с тьмою, а ведь до солнцеворота еще прибавится тьмы на 2 ½ часа.
Одна — женщина, а соберутся вместе — бабы; так и русская интеллигенция, когда вместе — все равно, что бабий базар.
Пишет Иванов-Разумник, зовет собраться скифам…{66} нет!.. множество содеянных мною лютых помышляя, окаянный{67}.
Океаны — леса.
Моря — степь.
Реки.
Озера — пустыня.
Морозы до 15° Р. Земля полуприкрыта рассыпанным, как крупа, слоем снега — наметы. И ветры.
30 Октября. Наблюдения в колонии: что приносит детям авторитет общества вместо авторитета родителей (сватья хотела взять девочку из колонии, как бывало брали из приюта, но девочку спросили, и она не пошла). Взгляд сверху: стадо гонимое — писк, шум, крик…
Разделение на группы.
Наблюдения в классе: дочь пролетарской вдовы, не в пример прочим, питается в колонии, и у нее в косах розовая ленточка, в учителях пролетарский пошиб, т. е. все говорится с вывертом (пролетарий — это существо, живущее всегда вне своей сферы).
Сдало, 4° Р. Весь день валит снег.
31 Октября. …Вы намекаете мне на разницу наших полит, взглядов (моховые болота и Вольфил и т. д.){68} — не понимаю, дорогой мой Р. В., что это: разве могут быть разные взгляды на упавшую скалу, на силу тяжести и т. п.?
Можно отвернуться иногда и чувствовать во всей силе полноту радости жизни: иногда, когда лунным утром при звездах и алом востоке я прохожу теперь нашими только час замерзшими озерами, сверкающими новыми звездами, я испытываю бесконечную радость! Мне бывает приятно и когда весь мой большой деревенский класс замирает, слушая мой рассказ о борьбе человека с пещерным медведем. Я испытываю гордость победителя, когда мужики обступают меня с просьбами принять и их детей в мою школу: «Попались, голубчики, — думаю я, — и мы, „шкрабы“, что-то значим на свете». Удачный промен рубашки на сало, счастливый выстрел в зайца и потом пирог с начинкой из заячьей печенки и капусты и мало ли чего хорошего на свете всегда было и будет — какие тут могут быть разные взгляды? Зачем они вам так нужны, эти непременно разные взгляды, почему бы вообще с годами и опытом не сбросить с себя эту шелуху (Вольфил).
На другой стороне, где все тужат, где всеобщая туга под силой насилия, разве опять и тут непременно нужно искать разные взгляды? зачем преднамеренно…
1 Ноября. …В этой туге мы теперь познали нечто, о чем говорят: «Сытый голодного не разумеет», узнали голодного все, и разных взглядов у нас на это быть не может. У меня бывали месяцы такой голодухи, что теперь я, как мало-мальски шевельнется какая-нибудь радость в душе, все думаю: уж не оттого ли это, что сыт, но в общем удивительно скоро забывается чувство голодного, как съел, так и забыл и вспоминать не хочешь, и нет уже ничего, и никакого опыта и вывода…
Чувство насыщения дает и табак, иногда бывало, хлеба нет — покуришь и опять идешь дальше, я думаю, даже некоторая доля образования и природного таланта есть тоже как бы духовная рента, отличающая всегда наше положение от истинного пролетарского, истинный пролетарий должен быть и необразован, и бесталанен, и голоден.
Какого-нибудь иностранного критика интересует в моем произведении только стиль мой,
