Успения до Покрова).
13 Октября. Еду в Москву.
Вот какая одумка: люди маленьких местечек и деревень — все родовые люди, главное у них родня. Всякая идея у них попадает в чан родовых отношений и тут часто превращается в свою противоположность. Но тогда раздумываешь о их огромном устремлении в личное, так что сама идея превращается в Ивановну: Идея Ивановна, Кооперация Павловна и т. д. — вот, в конце концов, эта смешная борьба с идеей выражает стремление их породить личность живую, свою местную…
Над этим надо крепко подумать.
Революцию народ понял, как натуристый человек в борьбе с формалистом чиновником: «Вот я с тобой рассчитаюсь по-своему». Значит, как беззаконие. Но законов революции, то, что заключено в кабалистику СССР, он не понимает, и правда, всякому очень трудно понять закон беззакония.
14 Октября. Да, это было вчера мне — истинно 13 — число и месяца Октября: сумбур в «Известиях» и сумбур в «Н. Москве» и в Союзе.
Без всяких. Цыганок
— Савелий Павлович, — спрашиваю, — как думаете вы…
И он мне ответил: «вы».
В этом краю принято говорить друг с другом на «вы», когда в разговоре ходят кругом-около, а когда касается живого, сейчас же переходят на «ты».
Мы говорили долго, ходили кругом-около всяких зол и бед, что вот как плохо налаживается кооперация, артель, как понижается качество кустарной работы и, главное, что молодежь, снятая войной и революцией с липки, не может усвоить технических навыков. И наступила беда, что мастера не имеют возможности брать учеников и передавать свое мастерство, что вместе с ним вымрут и хорошие мастера.
— Будут делать фабрики.
— Фабрики этого сделать не могут.
— Но почему же? Если, например, волчки будут во главе фабрик и машина будет размножать их строчку.
Мы разбирали сложный вопрос, и Савелий Павлович все больше и больше унывал и казался ничем не хуже всяких ушибленных.
Вдруг, вспомнив совет обращаться к сознанию, я сказал:
— Но все-таки мы с вами революционеры?
Савелий Павлович вдруг весь преобразился, спросил:
— Ты с какого года?
Сказал мне «ты».
Я ответил. И он тоже.
— Так, значит, мы с тобой братва?
— Без всяких.
— Вот видишь: не унывай.
— Сознаю.
Бессмертна русская литература о крестьянах, и довольно мне писать о жизни фабр. рабочих. Но кто знает жизнь кустаря?
Помню рассказ Чехова о мальчике сапожнике Ваньке.
Очень мило. За что тут ни возьмись, все будто из истории.
Осмелюсь высказать мысль, быть может, в общем неправильную, что лучшие мастера из башмарей, художники, так называемые волчки, ближе стали к революции, чем кустари средние, задавленные 18-часовой погонной работой.
Тот, погонный, весь устремлен в количество производимых башмаков, — о чем он мечтает? он мечтает, в конце концов, починить крышу на своем сарае и гонит в неделю пар двадцать.
Волчок стремится как бы сделать башмаки получше и, в конце концов, так устроиться, чтобы две пары в неделю сделать так, чтобы хватило на проживание.
Волчку — как бы лучше. И так у него начинается профессиональное самолюбие. Крыша его разваливается, но ему как бы лучше, износит штаны спереди — фартук скрывает, износит сзади — другой наденет сзади, вот в двух фартуках.
Да, есть известная доля романтики в производстве, и это приводило волчков к организации и к революции.
Погонщик и волчок люди разные. Один, согнувшись над верстаком, бледный, зеленый, чахоточный, гонит по 18 часов в сутки пару за парой, его радость взглянуть из окна на бревна, приготовленные для постройки новой избы. Эта изба будет его гробом. Волчок же, отрываясь от почвы, делается революционером.
Приходится объяснять: волчками у кустарей-обувщиков называют мастера-художника, и их работа волчковая. В противоположность им есть погонщик.
Волчок, бывает, прошьет строчку и в трактир, выпьет пива, газету прочтет, одумается, вернется к верстаку и еще новую, невиданную [чудесную] строчку прошьет.
Слышал я такую легенду о наших волчках.
Была француженка…
…и окупил ей проезд из Парижа в Марьину Рощу к волчку Савелию Павловичу Цыганову.
— Савелий Павлович, — сказал я однажды ему, — давайте с вами сделаем социальный башмак.
— То есть как?
— Ну, чтобы впервые он был такого качества, какого нет во всем мире, поставлю я его себе в Музей на полочку, и чтобы американцы, англичане, французы, венцы всякие приходили бы и говорили: у нас этого нет.
— Это можно, — сказал Савелий Цыганов, — а на какую же даму?
— На неизвестную.
— Это нельзя: дама должна быть известная.
Я удивляюсь: почему Савелий не может сделать башмаки на неизвестную даму.
— Ни англичанка, ни француженка, ни русская, а дама вообще.
— Ну да…
— Понимаете? Это будет социальный башмак для женщины будущего: прекрасный и прочный, единственный в мире.
— Это можно… только все-таки нужно знать, какая это женщина, гулящая или рабочая.
— Рабочая.
— Но должна же рабочая женщина и погулять?
Стали думать, как быть. Собрались другие волчки и с ними самый главный мастер Марьиной Рощи Николай Евдокимович Рыжков. Все сразу остановились на нем: он, никто как он, должен сделать соц. башмак, а обсуждали коллективно. Всерьез вникнув, стали думать.
Первый коллективный вопрос: какая женщина.
Коллективный ответ: рабочая женщина во время гулянья.
Желтый хром.
И пошло, и пошло.
Когда-нибудь я расскажу подробно эту повесть о социальном башмаке, как я хотел…
— Дом, дом? — спорили одни торговцы.
— В кармане, — ответил другой.
— А у тебя?
— И у меня в кармане.
Меня очень удивил странный разговор, просто какая-то чепуха: дом в кармане. Я прислушался. Они продолжали разговор:
— Скоро все дома спрячутся.
Тут я не выдержал и спросил, как же это могут дома спрятаться?
Те засмеялись и стали потешаться и хохотать. Когда они более или менее успокоились, я:
— А все-таки как так это…
— Очень просто: кто теперь торгует?
Поворот налево в литературе. Временно? или конец. Вероятно, добьют. И литературы русской не будет, как нет вообще в Европе литературы о самом человеке: сам человек исчезает, остается рабочий аппарат. Процесс европеизации.
Литература будет личное дело, как и религия, и личность ее сохранит до новых, далеких времен. Мы же все пропадем, как средневековые мастера и наши кустари-искусники (я — весь музей).
15 Октября. Вчера был 1-й удачный натиск: взял у «Известий» 10 червонцев. Вот теперь стало уже все по-другому: трудно, когда в кармане было 1 р. 30 к., теперь поведу правильную осаду.
1) Сумбур (сумбюр — сумасшедшее бюро) — там в 11 час. (Как я провел в Сумбюр книгу «Курымушку» — Пришпнер, и детскую — проводил для 7-летних, и вдруг за нею пошли залежанные.)
2) Послать домаш. в 12.
3) К журналистам.
4) К Насимовичу.
17 Октября. 11 час. — Дроудин, 12 ч. — Насимович, 2 час. — «Прожектор», «Огонек». Добыть «Жизнь».
Москва взята, совсем другое настроение, переворот: особенно помог «Журналист».
Верное:
Огонек — 30
Прожектор — 50
Крас. Нива — 100
________________
180 р.
Возможно:
Нов. Москва — 100
Гусек — 50
__________
150
Журналист; 1½ мес. работы: 2 листа: 150 руб.
+ книга 100
__________
250 руб.
180
150
250
__________
Итого: 580
Значит, до Рождества все устроено.
Есть ли на всей Руси такой сильный человек, чтобы, пройдя через все беды, сохранил бы свое лицо? Не знаю, а человек средней силы в борьбе за существование делает непременно лицо или очень веселое, или очень печальное. С веселым лицом, конечно, дела лучше идут. Александр Иванович носил всегда веселое лицо и мало-помалу до того привык, что улыбка не сходила с его лица и оно стало, как маска. Приятно бывает необычайно на него смотреть, пока не разберешь, а как разглядел — страшно, а как страшно — два блюда съешь в его столовой, а сладкое уж и в рот не полезет или забудешь и так уйдешь.
18 Октября. И вдруг вчера на Кузнецком, покупая пыжи для охоты, я почувствовал приступ радости: все кончено, деньги в кармане — я победил! тогда мой счастливый взгляд, как луч солнца, врезался в эту большую толпу, и стало все интересно мне, забавно.
Начало описания охоты за червонцами: У Жоржа совершенно бараньи глаза и сила огромная. «Вас ждут, — сказал он, — подоходный налог…» Свирский комендант — лжец с бутафорией. Клычков — лжец с мордобитием.
Дела: написать для «Журналиста» два очерка, для «Красной Нивы» — приехать в Москву, получить: с «Прожектора», с «Огонька», с «Журналиста»: 12 червонцев + с «Гуська» — 5 = 17 черв. План для «Журналиста», биография: годы мои теперь ядреные, пятьдесят — хорошие годы, а литературой занимаюсь с 1905 года, с первой революции.
Королева людоедов, дочь О. Форш, презирает искусство и уважает только науку. И это делает девушку строгой и целомудренной: уклон девушки в сторону науки, это сила естественного девичьего целомудрия, как защитные покровы…
Деловой человек всегда только по линии своего дела, а художник потому открывает новое, что он бездельник, сидит и глядит на мимо чего деловые люди проходят.
21 Октября. Вчера был мороз такой, что только в 11 дня солнце, и то в полях только, начало его сгонять. А сегодня утро плачет.
Полная высыпка гаршнепа. В воскресенье убили бекаса, наверно, последнего. О вальдшнепах не знаешь, что думать, будто они прошли (считается с Покрова).
Краеведческая книга (как назвать?)
1) Вступление: о методе родств. вним.
2) Как выслушивать («волчки»).
3) Краеведческий стиль.
4) Как устроить кружок (Свое путешествие).
С журнала 4 статьи = 2 л. = 150 р.
C книги 3 л. = 180
Анчар — 50
Орел — 30
Гусек — 50
Нива — 90 р.
___________
220
23 Октября. Лист опал, и если где трепещется клочок тускло-желтых, то, бывает, недоглядев, схватишься за ружье, принимая это за живое. На земле все желтое.
Вчера был ветреный день, в лесу свистело по голым прутьям деревьев и часто слышался говор людей где-то за кустами, а на горизонте лай собак, и еще чудилось многое.
Бедная жизнь! Нет просвета бедности, никакой надежды отдохнуть и нечаянно обрадоваться. И все бы ничего, но люди очень испортились: страшно под конец возненавидеть человеческую тварь.
В лесу как будто все к тебе подкрадываются, и точно так же и в жизни: вот-вот хватят тебя из-за угла. В сущности, живешь вполне невинно, каким-то зайчиком, но ведь зайцев как раз и бьют больше всех.
Учитель Садиков, превратившийся в зайца.
28 Октября. Натуживаясь через мочь, будили утро петухи и не пробудили, это вышло не утро, а муть, как будто в доме нашем окна известкой замазали, чтобы прохожие люди не заглядывали в наш срам.
На земле желто везде, лист прел, деревья серые, кое-где только трепетал на сером золотой клочок. В это время счастье пройти краем ярко-зеленой и разукрашенной жемчугом не сходящей росы озими, да еще хорошо забраться в еловую заросль, тут при сером-то небе да желтой траве зеленым самоцветом обрадует елочка да таким медовым ароматом пахнет от земли…
Под елью стоит хорошая сухая муравьиная республика. Хозяева-муравьи убрались куда-то в глубину на зимние
