ель одна необычайно высокая, [почти] до неба — все оставалась: заяц шел к нему тихо, переступая, на ели щелкнуло, как выстрел, и он бросился в сторону, а рябчик сидел, не обращая внимания, — почему так? Заяц испугался, а рябчик знает, что мороз, и не боится? Заяц, наверно, тоже не боялся раньше и знал, но война, выстрелы испортили его душу: он стал окончательный трус; и то дерево треснуло на пути зайца, в безумии — назад и, увидав лежащего человека, стал на задние лапки и вдруг разглядел, что человек моргнул и бросился).
Склони сердце свое к горечи,
Нечего сердцу горы мерити,
Нечего сердцу солнцу верити.
(С. Федорченко. Народ на войне)
26 Декабря. Человек торговал гармоньями в «каменьях» и сделался махорочным королем, миллионером. У него был в доме аналой, и на нем он читал святые книги и молился; а дети в этот аналой, бывало, поставят пустые бутылки…
А бывает вырождение этой первоначальной силы постепенное, в хорошую сторону: сын либерал, он бездарен, но силой вещей отца он существует и занимается просвещением. Еще дальше — он эстет, барин.
Помню, я шел садами в город, из сада в сад, потому что заборы были все разломаны с целью сделать из всех отдельных садов, окружающих город, один общественный сад. Но каждый владелец старался над своим садом по-своему, и потому, хотя заборы и разломали, границы садов обозначались явственно самими растениями. Так я добрался до замечательного в прежнее время сада купца-барина А. А. Петрова. Он был помешан на чистоте, не только нельзя было тут бросить окурка, но и плюнуть — было на дорожке, всегда усыпаемой свежим речным песком, заметно. Сад вечно мели женщины, так что, когда дела Петрова пошли под гору, злые языки говорили: «промелся». Под самым окном прекрасного дома были клумбы цветов, и все необыкновенных, хозяин сам, всегда в белой чистой одежде, прививал и скрещивал розы. Я остановился в разоренном теперь саду у одной знакомой лавочки, сел покурить. Старичок, верно, один из садовников купца-барина, подошел ко мне, мы разговорились, и я узнал, что хозяин в свое время удрал в Москву, но жена оставалась в доме, занимала одну комнату.
— Вон ту! — сказал старичок.
Я узнал: это был его кабинет. Я в нем не раз сидел студентом, как Татьяна Ларина, читал умные книги, [говорил], не поняв хозяина, ироническое вроде «ах!» или «увы», и всегда думал: уж не пародия ли он{110}.
— Да, — ответил старичок, — кабинет оставили ей, и тут она померла.
— Умерла Марья Ивановна?
— Вчера хоронили. Сам-то на похороны приехал. И сейчас еще тут.
Я хотел встать и скорее идти повидаться с очень хорошо знакомым с детства своего человеком, но старичок остановил меня.
— Спят, — сказал он, — повремените здесь немного, они, как проснутся, сейчас окно растворят, вы увидите.
— Ну, — подумал я, — не очень-то, наверно, приятно этому чистюле теперь утром раскрыть окно: чуть ли не тут во время гражданской войны стояла артиллерия.
Мне пришлось недолго дожидаться, окно раскрылось, показалась лысая голова, потом рука с ночным горшком и — раз! опрокинулась туда, где были раньше клумбы с привитыми розами.
— Теперь пожалуйте! — сказал старый садовник.
<На полях:> Но… жизнь многих таких людей сделала умными, и что осталось в душе и после таких испытаний, то уж было бы настоящим сокровищем. Я как-никак в это верю и этим живу…
Я знаю эстетизм как прикрасу и понимаю красоту без прикрас.
Рассказ о Марсе. Факт. Вот теперь смешно, а тогда было страшно.
Ожидали белых, и вдруг Марс.
Это было как раз в то время, когда город наш был страшно взволнован большою космической новостью, будто бы Марс с ужасающей скоростью летит на землю, и не сегодня, завтра произойдет ужасное столкновение двух планет. Новость эта совпала с тоже очень быстрым наступлением Деникина, и так на души, взволнованные гражданской войной, вдруг легла еще эта новость астрономическая. На улице, где я жил, были всё контрики — купцы, владельцы домов, они всегда катастрофу ждали с вожделением, и даже Марс им пришелся тоже на руку. Каждое утро, встречаясь, говорили:
— Ну, как Марс, летит?
— Факт! — говорили все.
Правда, как будто шут бегал по улицам с соломинкой, тому в нос, другому в нос, и тот и другой, чхнув, говорили:
— Факт.
С этого именно времени, я помню, как заноза в язык попала каждому оратору, и каждый стал начинать свою речь: «Я мыслю» и кончать:
— Факт!
По привычке считая себя образованным человеком, я лично был в большом смущении, проверял в памяти свои забытые знания по математике и космографии, спрашивая себя: «Возможно ли вообще столкновение двух планет?» Особенно неприятно было мне и потому, что как раз в то время я попробовал преподавать словесность в гимназии, и ученики, взволнованные, как все в городе, непременно должны были спросить меня, учителя, как я отношусь к этой новости, имеет ли она какое-нибудь научное основание.
— Имеет ли какое-нибудь научное основание эта новость? — спросил я в учительской преподавателя физики.
— Факт! — ответил он. — Мало ли носится в межпланетном пространстве обломков, бывших когда-то вместе одним небольшим светилом.
— Факт! — ответил и я своим ученикам.
Поразительно было мне наблюдать, как публика вообще сравнительно мало терялась перед такой страшной опасностью от Марса и с гораздо большим вниманием относилась к движению Деникина. В нашем переулке на Рождественской улице все состояли…
27 Декабря. Один серьезный мужик работал и все молчал, и дома на отдыхе, и в гости пойдет — все молчит, и даже выпьет, с ним не разговоришься. Но в это время ночью во сне вдруг крикнул своей теще: «Ты, ведьма, с продналогом ко мне и не подходи, я, ведьма, покажу тебе продналог!» (Рассказала Павловна.)
Борис, Алексеев сын. Контуженый. Нервный. Самолюбивый. Чуть не по нем — взорвется и бьет. Лошадь убил. Работать может (сильный). Из уха от контузии течет ржавчина. Жена Елена не любила его, присматривалась, про себя взвесила все, ничего не сказав никому, потихоньку переправила сундуки к родителям и ушла. Борис ее любил. И самолюбие до конца встревожено. Хотел убить, но любил и смирился до того, что женился на другой, на корявой. А та его любила. И днем и ночью уговаривает, все лаской, понемногу, понемногу и крестик надела, и научила молитву утром и вечером прочесть и перед едой лоб перекрестить. Теперь очень хорошо живут.
Есть много добрых людей, которые ненавидят Ленина, но есть какое-то обаяние в словах «гениальный», «великий», когда это скажут им, то они смущаются. Это остаток почитания богов, рабства, трусости чувства и мысли. И какой смешной Толстой: разобрав историю Петра В., сказал: «Нет, не буду о нем писать, он был дурной человек» (наверно, отдавая в то же время уважение как «спецу по государственным делам»).
29 Декабря. Вчера Соловей завел нас в лесные дебри (кружками все дальше и дальше загонял беляка), мы торопились, [бежали], нервничали и на кругах нет-нет и подшумим, а заяц еще дальше, и сразу гон относится еще на версту. Ветер поднялся под вечер очень сильный, метель, собака вышла из слуха, и невозможно было сказать себе, в какой стороне деревня. Мы растеряли друг друга, я стал трубить — ничего! И вдруг как будто прогудело, я ответил, там опять — я обрадовался, я подумал, что это мне дети трубят в ружейные стволы, так я шел, шел и наконец пришел к железнодорожной станции, тут только я понял, что я перетрубливался с паровозом. Вскоре и дети мои тоже пришли к станции и тоже, оказалось, приняли гудок за мою трубу.
31 Декабря. Сочельник. Новое Рождество.
Мы, безбожники, поминали эту религиозную женщину, она никогда не молилась дома, не ходила в церковь, только работала и любила нас, требуя только одного, чтобы мы не смеялись над Богом. Так все шло многие годы, дети выросли, ничего не слыхав в школе о священной истории, не зная ни одной молитвы от матери. Но они вышли хорошие люди, потому что мать вечно их наставляла, следила за ними, на каждом шагу доказывала им свою любовь и к ним, и к разным несчастным людям, нищим, погорельцам. Сознамют ли это дети когда-нибудь, что их лучшее — это действие неназванного Бога их матери?
И. С. Романов рассказывал, сколько страданий он пережил в провинции из-за своего писательства, сколько было над ним издевательств, так что, если кто скажет про него «писатель», так «холодеют корни волос и в мозг проходит». Верно, так же и настоящий религиозный человек боится произнести всегда имя своего Бога? (в особенности при ученых людях).
Ко мне подходит полоса развенчания великих людей. Мерой человека должна считаться величина его любви, а в отрицательный счет — сколько с его существованием связано смертей. Тогда многие великие люди сделаются извергами, а самые последние (неизвестные) — великими.
За что и существует раб Божий, чтобы не умаляться ему, когда произносят имя великого человека. А то назовут изверга, а как скажут «великий человек, гений», так тебя сразу молотом в лепешку.
Я бы мог примкнуть только к той революции, которая взялась бы освободить Бога от плена человеческого{111}.
1925
1 Января. Убил лисицу и двух беляков. Тепло. Порошка летит. Вот теперь только ясно вижу, что прошел через какие-то ворота жизни из теснин в долину.
В романе нужно прежде всего единство лица, то есть — чтобы все действующие лица, незаметно для читателя, были составными элементами одного сложного существа.
В жизни мы разделены друг от друга и от природы местом и временем, но сказитель, преодолев время и место (в некотором царстве, в некотором государстве при царе Горохе), сближает все части жизни одна с другой, так что показывается в общем как бы одно лицо и одно дело творчества, преображения материи. При таком понимании сказка может быть реальнее самой жизни (Дон-Кихот и Санчо — самый яркий пример такого сближения).
Это один процесс творчества, который приводит к ясности, а другой процесс — строительство самой жизни, когда нужно в добытую сказку вдвинуть время и место, — есть ли это дело художника? Нет, это дело человека, но труд художника, поскольку он тоже человеческий труд, дает прекрасный пример воплощения, потому что, делая свое любимое дело, он посредством этой любви преодолевает скуку труда и в то же время трудится, как и все.
(Спасителем человечества (от Кащеевой цепи) будет тот, кто приобщит каждого работника видеть в своем труде творчество жизни (значит, чтобы часть узнала себя частью целого — коллектив).
Революционер разбивает время (отказ от прошлого) и место
