и освобожденная вода сверкала, радовалась. С гор неслись потоки, шумели, как весной.
Но когда солнце закрылось облаками, оказалось, что только благодаря его лучам видимы были и вода, и фронт крякв, и город лебедей: оказалось, это был густой туман, как только закрылось солнце, туманом закрыло и озеро, и лебедей, остался только висящий в воздухе высоко над землей Никитский монастырь.
N. В. Надо непременно проследить все явления природы (не забыть позднюю радугу, гололедицу и прочее) осенью, вплоть до замерзания середки озера (там будто еще лебеди).
Сегодня, раздумывая об Алпатове, я себе представил момент его истории жизни, когда он странствует по России в поисках положения. Ему около 30 лет (1902–05 г.). Эпоха Японской войны, 1-й революции и декадентства. (Рязановский.) В это время он должен осознать себя художником и понять самостоятельное значение в жизни линий и красок.
Величайшее явление: восход солнца; заутренний час: стоять лицом к заре и думать; и вот это все великое сводится только к его восприятию линий и красок: это все! а где же то, отчего все это происходит? и что это? (декадент и это гонит в картину). Состояние духа, похожее на то, когда он думал твердо: «да или нет», и вдруг — женщина, и тут «сверх того да или нет» — от лукавого: какая-то жидкая психология, и становится от этого так, будто после долгой поездки по морю вышел на берег и земля качается, или когда думаешь о бесконечности и перейдешь за какую-то черту в душе, — помешаешься и в страхе тогда скорее хватаешься за конечные вещи. Между тем они в этом жили и за то назывались декаденты, казалось, совершенно бесстрашные люди.
<На полях:> Круглый год на охоте.
29 Октября. Предрассветный час: тепло, ветер с юга.
Восход незаметен.
Розанов — гениальный и дал, вероятно, единственные в мире мысли о вопросах пола{170}, но прием, которым он выделил вопросы пола и поставил их в фокус исключительного внимания, конечно же, парадокс. Совершенно так же, как выделил он как священное начало жизни человека — половой акт, можно выделить и пищеварительный процесс с его конечным выделением священного навоза, удобряющего землю для растений и прекраснейших цветов, и так же, как о браке, можно написать и о желудке.
Кащеева цепь.
Звено четвертое.
Мировая катастрофа. Женщина будущего.
Метафизик: старушка Vita, уверование в мировую катастрофу.
Эпоха: марксизм 1893 г. — 98 (девяностые годы).
Алпатову 20 лет-25.
Лаборатория: профессор Вальден. Практика летняя и уверование в марксизм. Пропаганда веры (письма в тюрьму) и тюрьма. Любит его девушка. Для него женщина или сестра, или то, чего надо бояться больше всего (тюремная невеста). Мировая катастрофа кончается разгромом публичных домов (проститутка с «Русским богатством»).
Звено пятое.
Женщина настоящего.
Европа (дуэль — перед этим: доктор). Последний этап потери веры в катастрофу и после того любовь, которая кончается соглашением с ней создать в России положение. 25–28 лет.
Эпоха: 1899 г. — 1901-й и 2-й.
Звено шестое. 1903-й.
Положение. От агронома до декадента и конец: ток.
Эпоха Японской войны и 1-й революции.
Алпатову 28–38 лет — 40 лет.
Звено седьмое.
1916 г. (Алпатову 43 года).
30 Октября. Предрассветный час: совсем тепло, выхожу в рубашке, ветер небольшой. Звезд не видно.
Лева схватил прием моего изучения, заразился, и завтра — он литератор (19 лет!) Лев Катанский.
В «Красной Нови», где напечатаны «Родники», все серо: советский] граф Толстой пишет моторные романы, гонит монету, Пильняк, полетав на самолете, пустил фельетон под Розанова{171} — такая обезьяна! Вообще — мель.
Мягко рассветало и неуверенно, ветер ласковый.
Я думал об этом бондаре, узревшем Бога в «разуме»: что и у меня этот Бог, несомненно, гостит, и молюсь я Ему тоже постоянно про себя, как и бондарь, но только я до того привык к Нему и так Он вошел в мой труд, в мою жизнь, во всю мою природу, что я совершенно не отделяю Его от себя самого.
Солнце хотя было и не видно сначала, но дождевые облака были ласковые и разорванные. День определился необыкновенно теплый, дымчатый, приятный. Опять показались гуси: одиннадцать штук, полетели на озеро. Явление гусей было страшно радостно. Птицы-бродяги.
N. В. Собрать дни осени (как у весны май — красивое и общее время: усвоили все от Пушкина, так у осени золотой сентябрь), а что не знают люди (большинство) — это первое предчувствие осени летом и потом октябрь-ноябрь до замерзания больших водоемов.
<На полях:> Добро — я думаю о нем так, что оно рождается у Творца, когда бесенята совершенно рассердили Его и Он уже готов их подавить всех сразу, но вдруг, схватившись, рассмеется, загребет их всех и, погладив каждого отдельно, начнет выпускать, приговаривая: «Ну, пошел, пошел, лукавый, живи, только если будешь опять дурить…»
31 Октября. Предрассветный час: тепло, но ветер сильнее вчерашнего, все небо закрыто. Потом дождь. Середина дня неопределенная. К вечеру северный ветер и легкая пороша. Ночью луна.
Когда думаю о литературе, — что сделал для нее Андрей Белый, — то чувствую себя совершенно ничтожным: какой я литератор! но в то же самое время упор в жизнь у меня так велик, что в наше время равным себе считаю только Горького и Гамсуна.
Вероятно, этот «упор в жизнь» и есть Бог, неназываемый товарищ, представитель мирового творчества (например, пишешь о поморе и чувствуешь все море, — это чувство моря, земли, человека — «хороший человек!», и, главное, что как-то «надо так, а не так», и еще, когда налезет мелочь на душу с делишками и людишками, то вдруг оглянуться вокруг себя на большее и стряхнуть с себя все мелкое так, что оно обращается в материал для веселости… вот в этом нутре своей самости (большой человек) и находится тот образ единого мирового творчества, который называется Богом. (Как хорошо, когда говорят: «Бога ты не боишься, бессовестный…») Бог — это сердцевина мира, которая идет со мной: все великие произведения Достоевского, Толстого и др. написаны в отношении к этой сердцевине. Да, конечно, об этом говорят все дела истории, и хорошо в минуту отдыха представить себе этот процесс лично («троичен в лицах» или, как Исаак у Гамсуна{172}, у Толстого… и т. д.), но стоит ли заниматься этим (искательством) специально?
(Вот интересный момент вспышки этого сознания Бога у Дмитрия, бондаря, когда он расставался с коровой и видел собирающего попа. Состав поступков, преобразующих жизнь: 1) не матерщинничать, 2) не пить, 3) не курить. Центральная идея: разрушение бесполезной красоты церкви и обращение ее на пользу трудящихся.)
Цель художника — ввести как будто случайные моменты жизни в соотношение с общим процессом мирового творчества посредством особо сильного ощущения творчества, называемого чувством красоты (эстетика). В этом и есть «выпрямляющая» (Успенский) сила художественных произведений{173}: читатель, созерцая произведение, сам начинает из своей жизни творить легенду. Одни художники гибнут, сводя это свое дело к «полезному»: моралисты, богоискатели; другие, из опасения такого конца, делаются эстетами, ориентируясь на «бесполезное», и ужасно смешно, что для этого жертвуют своей природой (например, Кузмин, педераст, и «жена» его Лукомский, который, сделав через Кузмина карьеру, — женился!!!).
Михаил Иванович Смирнов — игумен от краеведения, лезет к власти, как жеребец на кобылу (порода жеребячья). Он очень наивен, и груб, и хитер. Воображает себя писателем, но он даже не культурный деятель, потому что не научился подчиняться высшему. Между тем у культурных деятелей, даже самых элементарных, это подчинение себя до того обычно, что народился тип спекулянта смирения, хитреца, — выработалась даже манера культурного обхождения: проходя вдвоем по узенькой тропинке, более культурный так подстроит, что менее культурный идет по сухой тропинке, а он по росе (Михаил Иванович всегда прет по тропе). А спекулянты смирения (Андрей Белый в отношении д-ра Штейнера){174} доходят [до] полного поглощения высшего (в последний момент д-р Штейнер, однако, поглотил у своего паразита жену и тем уничтожил противника).
«Это тема!» — современное богоборчество (например, Щетинин-бог методически обирал у противников половую энергию: казалось Легкобытову, вот-вот вся «мудрость» Учителя будет у него, и он сам объявит себя Христом, как вдруг в последний момент жена ушла к Учителю.
Вот и надо богоискательство Алпатова представить, как борьбу царства (и среди этого крик искреннего человека: «А как же моя личность!»). Легкобытов и другие — рыскающие хищники, князья — искатели уделов и великий князь — царь! (Трагедия писателя, что кто-то у него отнимает жену: писатель хочет установить свою высшую власть на своем духовном начале и не достигает, потому что у него отбирается жена, то есть, например, у Мережковского общество (земля).)
<На полях:> Бог у художника всегда бессознательный его товарищ, к которому он до того привык, что и не знает, что это и есть сам Бог.
1 Ноября. Предрассветный час. Сильный северный ветер. Полнолуние. Озеро шумит. Рассвет. Восход. Озеро страшное. Сильный мороз.
Восход какой-то желтый, страшный.
Середина дня. Стихло, обогрелось. Сияние солнца над белой землей.
Вечерние сумерки. На несколько минут сильная пороша и потом звезды.
Ночь.
В один прекрасный день я соберусь с духом и отваляю «Кащееву цепь» так, что в неделю будет написано по целой повести (звену). Герой (Алпатов) будет похож на художника Михаила Николаевича (только с успехом), и творческий процесс его личности будет противопоставлен творчеству мира (выпрямление).
О «Башмаках».
Это лицемерная книжка. Я занимался «Башмаками», потому что не хотел свое настоящее творчество ставить под удар крайней нужды (не хотел продаваться); но, взявшись за предметное описание для «чистого заработка», я не мог это делать, как все просто описатели, а когда из этого получилось нечто, то я свой путь выхода из последнего рабства предлагаю как метод исследования. На самом деле же я верую, что одна действительно прекрасная строчка, получающаяся от свободного творчества, дороже всех башмаков на свете.
2 Ноября. Перечитывал «Курымушку», и 1-я часть — очень хорошо, но у читателей, может быть, и не явится желание читать 2-ю, а там 3-ю, 4-ю и так без конца. Словом, я сомневаюсь во всей затее; надо написать не ряд повестей, а роман. (Ну, так и пиши: оживи Курымушку, вычеркнув затяжные места, и продолжай, как раньше.)
<На полях:> До обеда при хорошем морозе летела пороша. Подготовленная вода быстро намерзала, волны с севера прибивали намерзи, и так в одну ночь целые поля заберегов.
Павел — «читатель» из мужиков, такой же, как Баранов, Елизар Наумыч. Эти любители чтения все читают, и все как-то у них проваливается бесследно. Люди эти вначале очень завлекают, кажутся самородками, а потом, оказывается, это не умные люди ни по делу, ни по рассуждению.
3 Ноября. В предрассветный час было тихо, но озеро черное очень шумело, вероятно, о забереги. Не холодно. Лежит
