Павловна с Левой, усталый Лева, развинченный, Павловна, как Павловна: я сам себя потерял из-за покупки этого домика и тут уж, если и, правда, плохо, надо бы сказать хорошо, и ведь хорошо, а она все-таки говорит: «Ну, какой это дом!»
Конечно, это была не семья, а прицепка к жизни: «надо или совсем от себя отказываться и жить как человек не от мира сего, или иметь семью, а если это недоступно, то семью сделать простейшую, чтобы и с такой семьей получилось вроде как бы не от мира сего». (Алпатов). Иначе получилась бы жизнь или ненавистно мещанская, или же холостяцкая с вечным брюзжанием, потому что холостяк обречен встречаться только со скелетами: слушая Неизбежный треск телег по камням, холостяк благодарит судьбу, что она не посадила его в трескучую телегу.
Была резня в стране, а в церкви пели: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение»…
На земле мира быть не может: миром на земле называется отдых совершенно измученных от войны, собирание сил для новой войны…
Дела мои.
Надо решить, какой путь выгодней для освобождения от долгов:
1) Сидеть в своем Сергиеве, писать по своим материалам коренные вещи и, пользуясь близостью Москвы, хорошо продавать.
2) Перейти на газетные исследования.
Условия Рабочей газете:
2 месяца командировки = 1200 руб.
16 фельетонов = 3.000 стр. = 800 руб.
Владимирская ярмарка в Переславле — густая толпа подвыпивших деревенских парней и расфранченных девиц, умерших куклами еще во время своего одевания, все они были уродливы, и единственно хорошим и живым у них были толстые сиськи. Я уже хотел, было, навсегда отвести от них глаза, как вдруг показалась одна в цыганской шали с длинными опущенными ресницами: природа сама научила ее не топорщиться, не выставляться наружу со всеми своими прелестями, а все скрывать под длинною шалью и заманивать к себе взгляды длинными ресницами. Все девушки-куклы беспрерывно и нагло поднимали к губам семечки, эта стеснялась делать непрерывные движения заводной куклы рукой к губам. Это шла Она, та самая, свет которой всегда был впереди Курымушки, неповторяемая, самородная…
И тут неожиданно мысли о социализме и капитализме, обществе и личности.
Система капитализма — это одна из форм выражения творческой личности.
Социализм — творчество масс.
Возвращаясь к ярмарке:
Эта девушка под цыганской шалью — личность.
Остальные в обезьяньем виде — масса (теплые волнующиеся груди).
1) Царица — проститутка — красота.
2) Рождающая женщина — религия.
Социализм — религия жизни: рождения, труда, общества, государства — вот чем должен быть соц-м.
Вопрос на разрешение: 1) Ехать на Урал. 2) Остаться на Ботике, а семью отправить в Сергиев.
7 Июля. Стоят прохладные дни, как в Сентябре. Начинают косить траву. Витютни вылетают большими стаями. Я склоняюсь в сторону второго решения, т. е. писать роман и устраиваться в Сергиеве, а ехать на Урал с 1-м пароходом.
10 Июля. Продолжаются холодные, как Сентябрьские, дни.
Релинский завод, разрушенный рабочими, один из множества памятников немногих лет, когда власть была непосредственно у рабочих. И теперь, когда там и тут начинают рабочие бунтовать, то сочувствующие рабочим, конечно, не этой власти добиваются (то есть не самих рабочих), а: …чего? вот и подумай, чего они хотят. Словом, я прихожу к работе «на легальном положении». Ужас пережитой анархии всех жмет к власти, как на улице к спасительной площадке. Но старому интеллигенту до того в плоть и кровь въелся бунт против власти, что он и теперь пользуется всяким случаем метнуть туда свою стрелу. Реальное положение такое: вне партии невозможна никакая политическая работа, только культурная «на легальном положении», а работа в партии может дать именно то удовлетворение, которое раньше давала работа в подполье: там борьба и там все.
11 Июля. Продолжаются холода. Приехали вчера наши географы. Ничего не могу делать.
Талант похож на аванс, который нужно отработать, и чем больше талант, тем, значит, больше надо к нему труда. Вот почему бездарные и ловкие люди обыкновенно больше зарабатывают, чем талантливые, по тому же самому часто слышишь сказку о «загубленных талантах»: такие таланты опускаются, потому что не могут работать. Талант называется даром, потому что даровитому и сильному человеку сама работа доставляет наслаждение.
Можно думать, что жизнь сама по себе что-то вроде дремлющего дара, присущего всему живому, и что задача каждого найти свой талант и соответствующую ему работу. И, конечно, все эти революции… изменяя условия зависимости масс, создают только условия для прорастания талантов (сами же революционеры в своем арифметическом среднем озлобленные неудачники).
Мы с Петей ездили в Тресту смотреть диких уток. Некоторые выводки так летают, что не отличишь молодых от старых, другие начинают, третьи хлопунцы и, наконец, есть совершенно маленькие, как будто только что пришли сюда из болот.
Прошлый год я видел белых бабочек, летящих по ветру через озеро с того берега за семь верст к нам сюда, на южный берег. Я удивлялся их таинственному, для меня рискованному путешествию, мне казалось, что ученые-наблюдатели знают, что заставляет этих бабочек с таким неверным полетом, таких легких, что дуновение ветра в один миг может бросить их в воду, пускаться в такое путешествие: ароматы цветов, доносящиеся им на север с нашего южного берега, или поиски пары, и, значит, этот рискованный полет через озеро — их брачный полет, их романтика или, может быть, это их побег от какой-нибудь враждебной им силы?
Я спросил об этом одного усердного собирателя насекомых, и он все мои предположения отверг, сказав, что это просто ветер подхватывает бабочек, что это часто бывает, и от этого их много гибнет в воде. Но сегодня я видел не белых капустниц, а красных крапивниц, летящих через все озеро и не по ветру, а почти против, и сил у них было так много в борьбе с ветром, что ни одна из них, пролетая над лодкой, не села отдохнуть, летели и в других направлениях, не считаясь с ветром, и их было так много над водой посередине озера в девять верст длиной, что никогда бы их не увидели столько над цветущими лугами. И снова встал вопрос во всей силе о причинах, вызывающих бабочек на такое рискованное путешествие.
Направо от нас была стена камышей, налево тростники, мы бесшумно продвигали свою лодку по узкой свободной полоске, разделяющей эти два вида водяных растений, и вдруг впереди нас из тростников. на свободной воде откуда-то взялись два самых маленьких чирёнка-свистунка еще в черном пуху. Увидав нас, они без памяти от страха бросились плыть-бежать по воде с шумящим плеском, но, сильно упираясь в дно веслами, мы дали быстрый ход лодке и стали их настигать. Заметив наше приближение, они вдруг исчезли под воду. Мы остановились, ожидая их появления, но не дождались, верно, они выпорхнули где-нибудь в стороне и затаились, высунув носики между тростниками. А мать их все летала вокруг нас и как-то очень слабо, почти стоя в воздухе, вроде того, как бывает, когда утки, решаясь спуститься на воду, в самый последний момент перед соприкосновением с водой как бы стоят в воздухе на лапках.
После этого случая с малышами на плесе показался утенок совсем большой, почти в матку, но летать он, верно, еще не пробовал, потому что от нас он бросился вперед хлопунком, мы тоже пустились за ним и стали быстро настигать. Его положение было много хуже, чем тех маленьких, потому что место было очень мелкое и ему, большому, нырнуть было невозможно. Несколько раз в последнем отчаянии он пробовал клюнуть носом в воду, но невозможно было нырнуть, он этим только время терял, а наша лодка все настигала, настигала, и, казалось, вот сейчас мы его станем обгонять, и я уже спустил свою страшную руку с подвижными пальцами, чтобы схватить хлопунка, как вдруг он, собрав последние силы, выдумал себе подняться на воздух по примеру больших и поднялся, и полетел хорошо по прямой линии, как стрела, он удачно перелетел весь плес и летел бы далеко, но на пути его была стена камышей, он не рассчитал силы нажима хвостового пера, чтобы взлететь над тростником, зацепился за верхушку камышей, чебурыхнулся вниз. Мы больше его мучить не стали.
Мы шли по зеленой дорожке, на которой босые ноги прохожих деревенских людей примяли траву, но не прибили до земли, как это обыкновенно бывает, где много ходит людей и тропинки становятся серыми, покрытыми мягкой бархатной пылью. Глядя вниз, чтобы не наколоть о что-нибудь свою босую ногу, Петя заметил узкую серую тропинку, пересекающую нашу зеленую. На этой серой тропинке мы увидели множество муравьев, влекущих, по-нашему, конечно, очень маленькие древесные соринки, а, по-ихнему, огромные бревна, превосходящие иногда во много раз тело самого муравья. Мы вскоре нашли на одном конце серой муравьиной большой дороги их огромное государство, расположенное у ствола березы, а на другом — старое, поверженное, гниющее дерево, возле которого кипела работа по заготовке древесного материала для великой республики под березой. Так несколько раз на пути нашем по зеленой дорожке мы встречали пересекающие ее старые муравьиные тропы, и нам было занятно представлять их число и работу, видя, что люди, проходя здесь, ежедневно попирая траву своими ножищами, не могли все-таки прибить траву, и их тропа оставалась зеленая, а муравьи разработали себе относительно их роста огромнейшую рабочую дорогу.
12 Июля. Петров день. Сегодня (с вечера вчера) значительно потеплело, и можно думать, что полоса холодных зорь прошла. Кричат неустанно молодые галчата. На болоте коростелиная мать, защищая своих черных птенцов, бегала возле нас, кричала особенным голосом и как-то хрипела…
Паровое поле над оврагом все было покрыто ромашками, и под их цветами тесными, венчик к венчику, земля была истощенная и на ней больше ничего не росло, так что иногда между ромашками просвечивала рыжая глина, вроде того как иногда на голове с редкими волосами просвечивает плешь. Но прямо же от опушки болотного оврага, заросшего кустарниками ореха, дуба, и осин, и редкими деревьями, начиналась густая трава, из которой поднимались бледно-голубые колокольчики, у пней на склоне краснела земляника.
Тут на муравейнике нашли свежую копку тетеревей, и на ней упавшие перышки, скоро завозилась в кусту тетерка, и вдруг, поднявшись вверх, фонтаном, рассыпались молодые тетеревята. Пока мы возились с ними, стало очень жарко, захотелось пить. Мы спустились вниз в высокую траву, внутри которой держалась еще ночная роса. Тут у ручья в кустах, заросших бурьяном выше роста человека, стояли розовые елочки молочая и колокольчики, не те бледные, как наверху, а темно-лиловые, и каждый колокольчик величиной почти в рюмку. Мы выдернули себе по одному
