овцу. Но Кента, напротив, вытянула нос ближе, как бы заявляя рогатой овце: «я тоже овца». И та, глупая, поверила, тоже протянула нос, и ей не запахло собакой. А Кента лизнула нос овцы, и та совсем успокоилась, решила «овца!» и отошла. Потом началось такое же представление с другой овцой, с третьей. Кента перелизала штук пять, нам надоело, мы прогнали овец и увели Кенту.
Стойка за стогом
Мы подошли близко к стогу на болоте, так что он заслонил нам много неба, а Ромка с левой руки повел направо за стог. Опасаясь, что бекас сорвется вправо в то время, когда мы будем обходить стог слева, мы направили свои ружья направо и стали ожидать, когда покажется или бекас, или нос Ромки. Нам пришлось долго ждать. «Вот так стойка!» — радовались мы работе Ромки. И у нас не было никакого сомнения, что он стоял за стогом, потому что уйти куда-нибудь, не видя нас, он не мог. «Вот так стойка!» — перемигивались мы с Левой, ожидая бекаса. Мы условились, что первым будет стрелять он, а я поправлю, если выстрел будет неудачным. Еще мы успели условиться в том, чтобы в случае, если бекас близко упадет и потому Ромка за ним стронется, не забыть остановить его громким криком и уложить поднятой вверх плетью. А время все шло и шло.
— Вот так стойка! — сказал я, — давай потихоньку обходить стог навстречу ему, интересно посмотреть, как он стоит.
И когда мы обогнули стог, то увидели…
У него был запор.
— Вот так стойка! — сказали мы вместе.
Вечером проходил с Ромкой краем болота, он шил носом возле кустов в траве и так вытурил коростеля, которого я убил.
13 Августа.
Вот на что это похоже, когда мужики «идут след» при дележе полос на лугах, и всякий стоящий со значком на краю полосы орет что-то ведущему пограничную черту — издали это похоже на болотную облаву. И весь этот невозможно дикий концерт происходит на самом лучшем дупелином болоте. Остается идти только по тетеревам в лес.
Ромку боюсь пустить по тетеревам. Приходится второй раз подряд идти с Кентой. Мы ходили в Поддубовском. Счастливо удержались от выстрела, когда из под стойки во мху вылетела старая тетерка. Потом я заметил, что Кента в лесу ходит не обычным своим коротким, но таким быстрым ходом, что постоянно мелькает в глазах, вертится волчком.
Этот поиск был гордостью моего обученья: я третье поле охочусь с ней и не помню случая, когда она хоть раз бы подняла тетерева без меня, никогда я не искал ее на стойке в лесу. Такой поиск давал мне возможность бродить спокойно по лесу, глаз привык следить за собакой, как за поплавком, и оставалась возможность и наблюдать жизнь в лесу, и раздумывать о своем.
И вот Кента теперь исчезает так, что я не могу за ней следить, свищу, кричу, и так это неприятно ходить в лесу с криком и свистом. Все объяснилось, конечно, особенным увлечением болотной охотой в эту осень.
Мне стало обидным, что Ромка, юнец еще, может скорее обыскивать большие пространства, чем его мать. Вот я и стал пускать ее в карьер на большие круги и радовался, что немецкая легавая против всего, что говорят о ее поиске, летала нисколько не хуже, чем сеттер или пойнтер. Теперь в лесу она, конечно, ходила не так далеко, как в болоте, но все-таки, значит, гораздо дальше, чем раньше, раз я стал терять ее из вида. И, наконец, случилось самое волнующее лесного охотника событие: тетерева сорвались где-то далеко в стороне. Пришлось наказать собаку сильным упреком, угрожая пальцем. Она, чувствуя вину, визжала тихонечко, пожалуй, потише свиста рябчика: понимала! Но прошло немного времени, и Кента совершенно пропала. Тянулись, как часы, тягостные минуты, — не приходила. Что делать? Если свистеть, или кричать, то лишаешься последней возможности убить, так как птицы не полетят в сторону свиста, я это много раз проверял по осенним вальдшнепам.
Мы решили разойтись между собой за пределы достижения выстрела и так искать каждому на свое счастье и на случай, если птицы полетят на ружье. Поискав собаку там и тут, я, наконец, решил, что правильная работа собаки мне дороже, чем выстрел по тетереву, и стал свистеть. Через некоторое время Кента является с каким-то особенным видом, будто она там где-то обмывала покойника, и мы по своему пустяковому делу вызвали ее неприличными свистками.
Я крикнул Леве, что собака здесь, и он прибежал. Я быстро высказал ему свое соображение, что мы собаку оторвали от дела: ведь взлета птицы не было слышно. «Ну, ищи, ищи!» — сказал я. Она довольно скоро побежала в свою сторону, откуда пришла, и потом стала снижаться на ногах, как обыкновенно при подводке, и, наконец, повела со всей своей таинственностью и осторожностью. Потом из куста по ее указанию вылетел старый черныш и сразу был остановлен в полете над кустами.
Оставалось только маленькое сомнение в анонсе, потому что петух мог подвернуться случайно и совсем не тот, по которому она пропадала. В пользу анонса было воспоминание о некоторых отдаленных ее стойках на болоте, когда она при подводке оглядывалась и останавливалась, дожидалась, не отрывая глаз от нас, подходящих к ней медленно, и потом, когда мы близко подходили, снова вела.
Убитого большого петуха нам было довольно для обеда. Становилось жарко. Явилась тропа, и мы пошли по ней домой, велев Кенте идти сзади. Мы, сильно болтая, забыли о собаке, и вдруг Лева мне говорит: «А ведь Кенты нет назади». Подождали — нет. Свищу раз, два, много свищу. И она появляется на тропинке. Теперь мы прямо возвращаем ее назад, откуда пришла, и спешим за ней, чтобы не упустить. Возвращается она довольно скоро, но все-таки можно следить. Потом снижается, подводит, останавливается, и за кустом вылетают раз, два, три — целый выводок.
Не остается больше никакого сомнения, что Кента — собака с анонсом, и я сам ее натаскивал, и сам об этом не знал. Важно это потому, что я очень доволен был ее лесным поиском и вообще не ищу добра от добра. Я натаскивал собаку не для полевых испытаний, не для медали, не из-за фокусов, а для успешной охоты своей. И, очевидно, если собака умная, то она сама поймет, как надо лучше, чтобы выходило дело. Итак, значит, не очень нужно при натаске быть педантичным и требовать от собаки чего-нибудь сверх необходимости. Если собака в лесу не теряется, то для чего ее мучить излишними для целей охоты требованиями? Кроме того, если собака по природе своей не расположена к анонсу, то зачем мучить себя и ее заставлять делать невозможное.
14 Августа. Пришел вчера вечером Яловецкий, и мы решили с ним поехать в Солнцево.
Так и сделали. Ехали через Филипповское, Караваевку (имение Зимина, жена его теософка, он общ. деятель, толстовец), в стороне было еще какое-то имение, от которого теперь остался пруд и старые березы.
Яловецкий сказал: «А ведь это имение было Алексинского или кого-то из таких. Журавлев рассказывал, он там пировал. Поближе подойти, там есть акация».
Нам были видны только березы, и листья на них двигались от легкого ветра, и уши, не слыша, слушали, как они шумели. Хотелось сесть там на траве и выбирать в шуме листьев свое. Сколько там в своем тоже теперь было такого разрушенного. Я думал: есть явления природы, встречи с людьми, разговоры, слова, которые необходимо, надо запомнить, и если забывается, то это сопровождается досадой, грустью, упреками совести. Но почему это неохотно возвращаемся к воспоминаниям о великой войне и русской революции, а когда вернешься к ним и заметишь, что память изменяет, то не встречаешь в своей совести упрека?
Еще была по пути богатейшая деревня Кузьмино (влияние Зимина, вспомнился Воргунин), потом погост Дмитрия Солунского и Солнцево. Вокруг болота было скошено, дичь загнали на середину, куда, как казалось, невозможно пройти. Нашелся только один дупель, по которому у меня вышла осечка, и он переместился в недоступную крепь. Мы ушли с болота, но разузнав, что есть к нему тропа внутрь его. Тоже сделал ошибку Яловецкий и в тетеревиной охоте, доверившись своим воспоминаниям и не проверив их расспросами. Ходили по выбитым скотом местам, пугали холостых тетерок, а рядом были некоей и вырубки, не тронутые скотом.
Мы пришли, было, к заключению, что тетеревиные гнезда померзли, но это оказалось не совсем правда, многие померзли, но некоторые и сохранились. Нам сказали, что Катынский здесь убил 20 штук в черном пере.
Вот об этом надо расспрашивать: на каких местах (болото или суходол) сохранились выводки. Нашими трофеями были за целый день ходьбы один тетеревенок, убитый Яловецким, и бекас, которого я убил на Филипповском болоте. Относительно большой дичи надо признать, что теперь, вследствие покосов, они убрались в крепи, и высыпки надо ожидать недели через две, к Успенью, когда подрастет отава.
Приписка на полях Один бекас был нами поднят на месте, откуда еще не была убрана скошенная трава, это говорит, что бекасы не совсем боятся сел.-хоз. работ, хотя в общем, конечно, к тому времени убираются подальше.
Приписка на полях Председатель союза охотников Раевский ходил в лесу и потом сказал: «Смотрел на елки, шишек много, значит, надо ожидать белку».
Запись на полях Задачи кооператива.
Ночью Петя явился. От Разумника письмо, в котором он пишет по своим деревенским наблюдениям, что «война неизбежна» совершенно так же, как в 16-м году в воздухе висела революция.
Не знаю.
Караваевка
Все говорят кругом «Караваевка», но это оказалось ни село, ни деревня. Это было имение толстовца Зимина, которого недавно выселили. Дом владельца разобрали, осталось большое кирпичное здание устроенного им народного дома. Были еще какие-то незначительные постройки. «Почему же, — спросил я, — все говорят «Караваевка», и что означает это слово?» «Это культурный центр», — ответил Яловецкий.
Я высказал Яловецкому свое обычное раздумье при виде руин усадеб либеральных людей, отдавших все свои силы на просвещение народа: вот то же было с Воргуниным под Ельцом, который настроил много образцовых школ в уезде, и потом ему в награду дали возможность занять в своем доме одну комнатку наверху. «Собственно говоря, — сказал я, — они-то именно и подготовили революцию. Так почему же так?»
Яловецкий молчал.
— А может быть, — высказал я догадку, — им за то именно и пришлось солоно, что они подготовили революцию!
Яловецкий улыбнулся.
— Видите там вон высокие березки, там было тоже имение.
Мы скоро подъехали к старым березам. Яловецкий сказал:
— А ведь это имение
