чистиках и вся кругом защищенная непроходимыми зарослями. Тетерев с клюквенных кочек видел нас и не 1 нрзб. улетел в крепь. Но одного старого черныша мы все-таки взяли.
На возвратном пути, когда явилось солнце и стало невозможно жарко, мы, увлеченные превосходной работой Кенты, вернулись к бекасам и взяли только трех, потому что, измученные жарой, не могли верно стрелять. Когда нервное напряжение, передаваемое нам работой собаки, кончилось и мы вышли на сухой берег, с Яловецким сделался сердечный припадок.
29 Августа.
Проверю дупелей с Ромкой
Сегодня был на болоте небольшой туман и поднялся незаметно, не мешая ясному свету солнца на синем небе.
Я завернул к своему болоту проверить тех двух птиц, которых мы вчера сочли за дупелей. Ромка нашел одного у тех же березок, и он, спугнутый, пересел на несколько шагов, как дупель. К сожалению, Ромка спихнул его далеко от меня, и выстрел мой не удался. Недалеко от этого слетел бекас, так что я думаю, и 1-й был тоже бекас, а летел он низко и пересел близко, потому что в тумане с утра бекасы тоже низко летят и близко пересаживаются.
Я взял Ромку на сворку и перевел в Ясниковское дупелиное болото, и тут мы ничего не нашли, хотя раза два Ромка ползал по наброду, значит, ночью гостил тут бекас.
Бекас. На угловом болотце, где никогда не обходится без бекасов и дупелей, Ромка по ветру привел к бекасу на мертвую стойку. Я взял его в угол и после выстрела уложил Ромку.
1-й дупель. Вскоре после бекаса Ромка прихватил еще какой-то след, и я любовался, как он страстно полз и, казалось, прочно стал. Подходя, я на всякий случай сказал «тубо», после чего Ромка, вероятно, желая угодить моему голосу, сделал еще рискованный шаг, пригнулся, повернул голову утюгом, и это было так близко от птицы, что глаза его стали рассматривать траву впереди носа. Я увидел, вылетел дупель и, сраженный, упал. Ромка лег по приказанию. Я зарядил ружье и велел тихо идти и опять лечь, когда он причуял и потом увидел убитого дупеля.
2-й дупель. Это было на том самом месте, на той самой точке даже скошенной полосы с короткой отавой, где одно время у меня тут был «привязанный» дупель, и мы убили его с Петей «облавой». Находка нового дупеля на том же самом месте, хотя вокруг было множество мест на глаз совершенно одинаковых, служит примером привязанности дупеля к одним и тем же местам, вероятно, более других обеспеченных кормом. Вот и угловое болотце величиной с десятину оказывается прямо неистощимым дупелями. Ромка подводит ко второму дупелю так же, как к первому, рядом коротких стоек и, казалось, очень рискованных движений, пока, наконец, не уставился носом в точку и не стал туда запускать «глазенапы». Этому дупелю попало только в крыло, и так мне представился случай уложить Ромку возле живого дупеля и потом отозвать его. В следующий раз отзову его, уведу на долгое расстояние и заставлю тихо подводить.
3-й дупель неожиданно нашелся там, где дупелей еще никогда не бывало, недалеко от тропы Берендея, почти против Ромкиной школы 1-й ступени. Этот дупель обрадовал меня больше других, обозначая собой наступление нового «овсяного» времени. Овсы, впрочем, еще не совсем скошены.
В эту охоту были промахи и у Ромки, и у меня по стрельбе. На угловом болоте он прошел бекаса и потом его спихнул, — это раз. Второе было в том, что развивал слишком уж бешеный поиск, так что приходилось постоянно свистеть. Мне кажется, такой кавалерийский пойнтеровый поиск не совсем идет к такой тяжелой собаке и невыгоден, слишком расходуется. Ромка, легавый по матери и пойнтер по отцу, чутьистый, разумный и послушный, при таком поиске похож на артиллериста в кавалеристе.
Я промахнулся по коростелю, и это был промах, который я делаю постоянно: птица летит на меня, я примериваюсь к стрельбе, пропускаю, ловлю на мушку, не могу поймать и стреляю зря. Бекаса пропустил по другому и тоже типично для себя. Вылетел близко, мне не удалось схватить его, как нужно, и стал поправляться, а он дальше и так улетает без выстрела, если же стрельнуть, то будет мимо. Словом, это бывает какое-то замешательство, нерешительность, тупость — бекасиная афазия. Вообще в бекаса нельзя целиться, примериваться, а стрелять сразу. Огромное большинство промахов бывает у меня в состоянии, похожем на «засмысленность» в писании или разговоре, когда слово или сравнение не являются и говоришь: как… как… как… Хороший выстрел по бекасу, и он, падая, белеет обрамленным брюшком, как блестит удачно сказанное слово.
Яловецкий говорил мне, что страх войны заставляет деревню запасаться товарами, и это является как бы беспроцентной ссудой, и, значит, страх войны — мощный рычаг для выколачивания денег. К этому тема: когда нет сахару, покупают соль: форма бессознательного сотрудничества. А еще раздумье: есть циники-физиологи (напр., мозг мужской весит больше женского, и потому… любовь — абстракция полового чувства — и потому…) и есть циники-экономисты: гуманизм есть надстройка над экономическими отношениями. И еще, покупка соли крестьянами означает дорогое страхование своей жизни от социальных переворотов.
Стрелять дупеля так просто, что и для среднего стрелка значит почти что рукой брать. Работа собаки по дупелю некрасива в сравнении с бекасиной, потому что запах крепко заседающего между кочками дупеля не относится далеко по ветру: собака причуивает в большинстве случаев по наброду и продолжает вести к нему, помещая нос низко между кочками, ловя в обманчивых сквозняках запах. Вся работа в сравнении с бекасной какая-то в полном смысле принижающая собаку. Там и стрельба, и работа собаки малоинтересны, а между тем дупелиная охота увлекает до того, что ради нее временно бросаются все виды охоты. Это происходит потому, что дупель редок, что он среди других охотничьих птиц все равно как белый гриб среди березовиков. Да, охота на дупелей во многом напоминает охоту по белым грибам: при находке дупеля ищешь настойчиво рядом другого, и тоже сегодня нашел дупеля и убил, а завтра часто на том же самом месте, на том же пеньке, у того же куста находишь другого. В особенности интересно ходить на дупелей с молодой собакой, подающей большие надежды по части розыска и развития чутья.
Бывает ужас такой большой и, даже сказать, лишний для простой гибели, как бывает жар такой сильный, что вода на добела раскаленном железе остается в виде дрожащих шариков. И мы, люди, распределяя свою мгновенную жизнь на дни, часто по-своему долго живем в виде таких безумных шариков, да притом еще успеваем выучиваться, делать личины и маски такими убедительными, что никто и не подумает о свернутой в шарик душе над раскаленным металлом. Ключ к такому бытию это — что сам тоже человек с перегретой душой, раз увидев нечто такое, никогда больше не смотрит туда, и личина, которую он показывает людям, совершенно искренняя: он ее создал сам для себя и в это по необходимости верит.
Вот жизнерадостный охотник отправляется в лес, и находит дичь, и целится, но выстрела не следует. Охотник переменяет осекнувшийся патрон{72}, собака его опять делает стойку, и опять улетает невредимая птица. Осекнувшись два раза, охотник вспоминает, что, переснаряжая патроны, он плохо прижал пистоны.
В этот момент случилось после многих лет ему оглянуться назад, и то большое, достаточное в одном проценте для 1 нрзб. показалось ему не все, конечно (все невозможно), а в количестве около одного процента. И он закладывает третий патрон с плохо прижатым пистоном, скоро устраивается с ремешком, направляет ствол себе в рот и тянет. Третий патрон осекается.
Но после того охотник продолжает охоту, вылетает дупель, и четвертым патроном он его убивает, и пятым потом, и шестым. Случилось много дупелей, он возвращается радостный с полной сумкой. Он будет еще много охотиться, и в этом роде с ним больше ничего не случится на охоте: один процент своей основной беды он пережил, а там дальше годы подведут и к другому, и к третьему… Да, бывает иногда долгая интересная жизнь, проходящая как бы только для рассеивания одного основного события, бывает жизнь, как вода в сфероидальном состоянии, дрожащая каплей над раскаленным металлом.
И что особенно замечательно, причина основного испуга, если ее прямо высказать, ничтожна в сравнении с тем, например, представлением, какое вызывает рассказ об осечке, так она обычна до смешного, так банальна и так часто со всеми бывает это, что рассказать никому невозможно. Вот то и ужасно, и весь ужас, наверно, в том, что со всеми бывает — и ничего, а со мной было — и весь мир перевернулся, и, значит, я существо как бы неугодное всему миру, неспособное, полугорбатое, с килой{73}, и это так внутри о себе, а снаружи человек этот стройный, красивый и сильный.
30 Августа. Удачные находки дупелей так меня настроили, что родилось много планов большой охоты с Кентой. Я выбрался один и вышел при звездах. План был начать искать дупелей на лугах, начиная с Ясникова краем болотных кустов и до Константинова, в 7 утра зайти в Чистый мох на тетеревей. Но место для дупелей оказалось неподходящим, я ничего не нашел и в 5 утра свернул на тропу в Чистый мох.
Тропа повела меня далеко и вдруг там растеклась в огромных кочках, увенчанных чахлыми березками и погруженных в черную топь. Проходя по этой тропе, я заметил другую, ее пересекающую, вернулся к ней и пошел. С этой тропой вышло то же самое. Но мне не хотелось терять время и возвращаться, и начинать все сначала. Я разыскал намек на третью тропу и по ней упрямо все шел, шел и так, в конце концов, потерял все утро и совершенно истощился.
Таких болотных кустарников возле Дубны много тысяч десятин, переходящих иногда в совершенно неприступные джунгли, березняк мешается с ольшаником, обвитым хмелем, качающимся на трясине. Все-таки, в конце концов, я разыскал Чистый мох для того, чтобы издали увидать там тетерку и убить коростеля.
Последним усилием хотел наверстать на нашем болоте бекасами, но жара была уже (в десять утра) такая сильная, что я не мог следовать за собакой, она делала стойки, бекас вылетал, и я смотрел почти равнодушно. Перед этим меня извел бекас-бегунок, который долго бежал по трясучке, собака напрягалась до крайности, а он ухитрился так, что с насмешливым своим криком вылетел вне выстрела.
И еще был один трудный — бежал, бежал, а двигался по такой трясине, что впереди меня вздымалась гора. С большим трудом я, наконец, достиг собаки
