кто-нибудь, проходя, раз оторвался от себя, посмотрел на них, то уж редкий мог бы вернуться к своим заботам. Жук, вероятно, «майский», сбитый в болото вчерашним дождем, оправился, зашелестел осокой, загудел и стал подниматься вверх, все выше, выше. Я провожал его глазами, пока мог разглядеть и не вернулся, когда он исчез, — я увидел там, в высоте, себя самого лежащим на громадном синем облаке, я плыл, менялся в цветах, рос, но не расплывался зачеркнуто: все осталось моим: и бесконечный мой лоб с дугами бровей, и борода, и нос попугайчиком.
Был ли я там покойником? Нет! я был живой, но в великолепном покое плыл, раскинув синие и голубые свои мантии вполнеба, все обнимал я собой, черные леса внизу, и болота, и села, менялись цвета, но я не расплывался, оставаясь сам собой, кончаясь обыкновенным своим профилем: бесконечный лоб с дугами бровей, борода на груди и задорный нос попугайчиком. Так мало-помалу стемнело, я не расплылся, не исчез, я просто забылся.
Вдруг в невидимой высоте громко, совсем по-человечески крикнул голос на землю: «А!» Прошло как будто значительное время, человеческий крик, немного гортанный «А!», повторился еще подальше, и точно через такое же время еще подальше. Я провел через эти слуховые точки линию и стал определяться в странах света, выходил северо-запад, а не юг, как я думал, значит, это цапля не улетала от нас, а шла высотой вдоль плесов, может быть, выбирая себе самый удобный. А может быть, случайно завернула сюда, а общее направление имела на юг. Я каждую осень слышу этот таинственный звук, он поражает меня, но покамест я все не соберусь справиться в книгах, когда цапля от нас улетает на юг.
Ненастье или вёдро, все равно капли росы за весь день не могут обсохнуть на красных листьях осины, разбросанных по зеленой запущенной лесной дорожке, пахнет медом от этих листиков, а может быть, и от чего-нибудь еще, часто пахнет грибами так сильно, что станешь посматривать — нет ли где белых, пока не поймешь, что как медом пахнет не от меда, так и грибами не от грибов непременно: часто пахнет даже не сырыми, а сушеными белыми грибами.
Тетерева стали строгими, и уже больше нельзя рассчитывать, что если встретишь, то убьешь. Бекасы начинают жиреть. Попадается на сухих местах, в опушках лесов коростель совсем жирная. Ласточки табунками летают в полях. Завтра мы отправляемся в Ведомшу проверять дупелей.
Часто бывает, когда что-нибудь расскажешь или напишешь интересное, слушатель спрашивает: «Все выдумали, или, правда, что-нибудь было?» Растерянно внутри себя я останавливаюсь на этом вопросе, а слушателю улыбаюсь загадочно: «Догадайся сам, друг мой!» В этот раз я рассказ свой веду по фотографиям, сделанным мной, вы сами увидите, без всякой инсценировки, если не считать необходимые технические требования фотографии как декоративного искусства. Фотографический аппарат часто все идеализирует. Ничтожный ручей Кончуру в Сергиеве я снял с отличной травой, и получилась большая река вроде Миссисипи. В следующий раз в виде опыта я достану детский пароходик, зажгу в трубе его вату с керосином, пущу по этой речке, а на фотографии, надеюсь, сделается судоходной рекой тот самый ручей, посредине которого стоял я, из воды же торчали там и тут унесенные из города полой водой консервные банки, разная утварь и даже голубого цвета эмалированный продырявленный ночной горшок. С другой стороны, аппарат может передавать до того точно, что становится страшно: неужели действительность, в которой мы живем, так убийственно сера и скучна? Нет, конечно, и такой натурализм есть не меньшее искажение действительности, чем идеализм. Действительность, как я ее понимаю, это я сам, творящий ее совместно со множеством других творцов из прошлого через настоящее в будущее: действительность это не скачок из прошлого в будущее, не идеализм, это не регистрация факта, а усердное изменение настоящего. Есть всякие люди, поразившие нас силой своего творческого преображения, но мы все творцы и незаметно все по-своему преображаем — настоящее в будущее. Я, один из многих таких, избрал себе такое дело, чтобы свидетельствовать творческую перемену мира живыми существами. И вот у меня, 1 нрзб. стремящегося, фотографический аппарат, я применю его для изображения действительности, в том смысле как и я сам, художник слова, существую для свидетельства. К моему несовершенному словесному искусству я прибавлю фотографически-изобразительное, чтобы на вопрос наивного слушателя «было это или нет?» не уверять его в действительности, а показать.
На полях Развить мысль: герой умер легко (не кричал), а остались на земле женщины. По телефону Раевскому: пенсия, умер на посту. Я не могу говорить, а вместо меня чепуху несут.
12 Сентября. Александр Невский.
К Ивану Постному 11-го Сент. прилетают к нам самые жирные птицы, дупеля и коростели.
Мы вышли в 5 у. в Ведомшу по тропе возле Ботаковского озера, считается восемь верст. Без отдыха прямо в болото, попали на высыпку коростелей, взяли 15 шт. + 5 бекасов, пришли в Ширяйку болотом в 3 ч., один час отдыхали за самоваром, в 4 вышли по Ширяевской тропе мимо Туголянских озер и в 7½ были дома; итак, вроде 14 часов путешествия и 12 час. хода, по 3 версты, самое меньшее, около 40 верст.
На моховой тропе от ног людей обнажаются корни деревьев и очень мешают при ходьбе, от понижения горизонта на тропе осушаются несколько ближайших к ней кочек и вместо боговника на них вырастают какие-то злаки с очень худыми метелочками на тончайших высоких стеблях и бледно-зеленой травой, по этой бледной зелени среди серо-зеленого густого боговника и рыжих стволов сосен тропу издали можно заметить и безошибочно узнать. Я это с радостью заметил, выбрался и пошел по тропе. Скоро послышались в разных сторонах голоса клюквенниц, они окликались перед отходом домой. И люди с корзинками ягод, женщины и мужчины, здесь почему-то почти все с худыми зеленоватыми лицами, не загорающими даже и летом. Все это люди из села, которые до сих пор почти не опираются в жизни своей на Москву, а живут только лесом, его ягодами, его смолой, пнями, из которых гонят скипидар и деготь. Два-три года тому назад выдающиеся люди этого села с железным здоровьем и энергией еще владели небольшими заводами скипидара и дегтя, а ныне, задавленные налогами, они побросали свое производство, и их кирпичные сооружения стоят в запустении.
По всему болоту, от Ведомши до Ширяйки, теперь идут, и неплохо, осушительные работы с стоком по канавам болотной воды в р. Кубрю. Можно думать, что через немногие годы это село, имеющее сообщение с миром летом только через клюквенные тропы, как и другие, ближайшие к Москве селения, будет пользоваться «плодами цивилизации» и заживет, как другие: эта жизнь состоит в том, что более способные, энергичные люди пробиваются в Москву и, работая там, помогают родным.
Было время, когда лесная птица начала сбиваться на моховые ягодники, а в лиственном лесу в ямки муравьиных кочек, расчесанных их лапками, уже нападали золотые листья монетки берез и кровяные денежки осин… Бывает, охотничьим глазом посмотришь на кочки в лесу, как там, — нет ли вблизи выводка, а там в ямке увидишь не перья, а денежки и вспомнишь с грустью, что охота этого лета невозвратно прошла.
Осенью редко хорошая погода бывает прямо без труда от чистого неба, обыкновенно за нее на небе бывает весь день большая борьба, во время которой громады облаков то темнеющих, то светлеющих перемещаются, складываются, 1 нрзб., устраиваются, расстраиваются в каком-то согласии с такими же бесчисленными, как они, неподвижными стогами пойменного сена по 1 нрзб. долине Кубри.
Ястреб-осоед, как это часто бывает с ним, до того увлекся уничтожением осиного гнезда, что допустил нас к своему кусту на три шага и вдруг в величайшем смятении бросился…
Муха укусила в болоте, тело пошло цветными пузырями — борьба с 1 нрзб. Клавдии Степановны.
Вечер самодеятельности:
Когда красный командир отстранился, я спросил его: «А почему бы не поступить вам круто, по-военному и не остановить безобразие?» — «С нашими ребятами нельзя, — сказал К. К., — был у нас вечер самодеятельности, генеральная репетиция, я распорядился, никого кроме участников не пускать. Слышу, стучат, голоса на дворе, догадываюсь, пьяные, дальше больше, серьезно ломятся. У нас, говорю им через дверь, товарищи, готовится вечер самодеятельности, вход закрыт, уйдите лучше и не мешайте. «Отворяй!» — кричат, и опять ломать. Так несознательно поступать, говорю им, это значит идти против народного просвещения, я слышу по голосам, вы пьяные, вот я сейчас узнаю кто да кто, составлю список — будет вам! Тут, смотрю, один через окно и на меня. Я дал ему, он присел. Молод еще со мной драться, говорю. А тут другой в окно, я другому дал. Не успел с ними справиться, гляжу, девять человек на меня. Я вижу, плохо, и давай Бог ноги. Сижу вечером за чаем дома, вдруг милиционер стучится, что такое? А это как я ушел, другой взял власть и вызвал милицию. Допрашивает: «Били тебя?» Я говорю, никто не бил. «Нарушали?» — «Никто не нарушал». — «Зачем же ты ушел?» — «Да так, — говорю, — захотелось». На другой день стали ребят спрашивать: никто ничего не помнит. Так все и кончилось, а если бы я разозлил их, да пошел серьезно против, что бы тут было. Уловка необходима. На войне, бывало, ну вот свинцовый дождь, лежать, а кто встал — кончено! а ведь бывали и такие, гордые: встает! Вся жизнь — уловка. Махно. Канцелярия. Всех канцелярских перестрелял, я вышел на двор, пулемет стоит, лег и лежу. «Ты кто?» — «Пулеметчик». И спасся.
Взяли нас на позиции и стали мы там, как червяки…»
Ветер. Ястреб на лесной поляне большую птицу расшил, вместе с листвой, ветер поднял перья птицы… Слышу свист, потом выстрел и крик, сердце сжимается в предчувствии скорого неизбежного, вот, кажется, только ступлю на порог своего дома, и мне объявят о непоправимом несчастье. Крик опять повторяется. Да нет же! это не человеческий крик, это всегда чудится, если слушать ветер в лесу, и неверны все мои предчувствия: сколько раз они обманывали меня.
В Шепелеве есть пруд, мимо которого я каждый день проходил, он был такой обыкновенный, что я не замечал его и, если бы меня спросили, есть ли пруд в Шепелеве, я бы ответил, что не видел. На днях ночью мы с Петей возвращались с удачной охоты, совершив переход в день верст сорок. Радовались близости дома, вот и огонек сверкнул у нас в
