озера. Мне хочется рассказать об этом действительном событии подробно, отчасти, чтобы найти применение своим фотографиям, и создать фактическое дополнение к своей книге «Журавлиная родина», но, главное, просто хочется, то ли это от одиночества, то ли от природного дарования внезапная гибель на утиной забаве профессора, сложного существа, в нашей пока очень бедной стране 1 нрзб., свобода которого поддержит фактом необходимости для сотен тысяч людей работать серпом и молотом — разве такую тему можно литератору без убытка себе самому обойти, закрывши глаза? И потому, когда председатель Шепелевского коллектива охотников красный командир Иван Петрович Елкин взялся для салюта на 1 нрзб. собрать взвод охотников, я взял свой аппарат и отправился из Шепелева, где мы жили и охотились с Иваном Петровичем, в Заболотье, место гибели профессора Давыдова.
3 Октября. Продолжаются ясные, сухие дни с морозами-утренниками. Болота и речки все пересохли, ни одного нигде не находится вальдшнепа.
В Москве все по-прежнему. Воронский приехал вырезать appendix, говорит, что Горького видел и тот переменился; советует повидаться. Я ему сказал на это: большинство людей умнеет, когда их по затылку ударят, но есть такие, что их и не бьют, а они все понимают.
Среди множества сделанных мной фотографических снимков есть несколько настолько художественных, что я крепко задумался: правда, как редко бывает, каким трудом и опытом дается изображение посредством слова, а тут избрал что-нибудь, сообразил немного, навел, тронул спуск затвора, и картина готова, — кто ее сделал? Многих я спрашивал об этом, показывая свои картинки, большинство отвечали, что все дело во мне самом: это я увидел и навел туда аппарат. Неправда, 75 человек из 100 способны увидеть то же, а в настоящем искусстве хорошо, если на 1000 один видит, там все от себя, тут заранее подготовлено кем-то. Кем же? Отвечаю на это: всеми нами, от первичных элементов природы до Лейца, создателя моего аппарата.
5 Октября. После двух дней дождя, оборвавшего сухую, ясную с легкими утренниками осень, вчера вечером сильно распогодилось, и ночь простояла звездная. Но рано утром не было мороза. Только уже когда солнце поднялось и уже порядочно, вдруг начала трава немного белеть. Вскоре мороз обдался росой, и наступил опять роскошный осенний день.
Мне думалось о далеких краях, где нет нашего человека и, кажется, трудно без него, но тут же вспомнилось свое главное нажитое: что человек есть везде, нужна только способность узнавать его, и она у меня есть. В этом отношении моя жизнь везде одинакова, а если нет человека, я это самое нахожу в природе.
Заключил с Елкиным договор на ремонт дома.
6 Октября. Соловей оказался будто бы бешеным и взят в клетку. Кутерьма.
Явился Лебедев — эскимос. На Соловках и там же на Севере, вообще на каторжных работах, говорят, коммунистов вовсе нет, управляет коллектив ссыльных (круговая порука) и эта власть коллектива, выраженная в избираемых лицах, будто бы чудовищно жестокая.
Начало рассказа «Гуси-лебеди». С утра до вечера изо дня в день дожди, всех замучили. Слышал не раз от женщин, потерявших близких людей, что глаза у человека умирают раньше всего. А озеро, по-народному ведь это — глаза земли, вода раньше всего чувствует умирание света, и в то время, когда в лесу только начинается красивая борьба за свет, кроны 1 нрзб. деревьев вспыхивают пламенем и сами светят, вода лежит совершенно мертвая, и веет от нее могилой с холодными рыбами.
Дождь совсем измучил крестьян.
7 Октября. Окончен рассказ «Гуси-лебеди». Завтра посылаю Орлову.
Приходила жена худ. Ященко: он умирает от рака, хирург Розанов жене это сказал («через месяц»). Надо навестить.
8 Октября. Ходил вокруг Торбеева с Нерлью, не было ни одного вальдшнепа: очень сухо. Но зато слышал гусей, только не мог их разглядеть среди сплошных низких холодных облаков. Тем восхитительней было слышать, как невидимые любимые голоса удалялись на юг.
Больше меня ничего не растрогало и ничего я не придумал, только вспомнилась тень какой-то большой мысли (устанавливаю окончательно, что если какая-нибудь своя мысль приходила в голову и вдруг забылась — нечего вспоминать и жалеть, она непременно рано или поздно вернется). Эта мысль моя была о том, что сокровенный смысл всякого организма, его «герой» очень редко находится на переднем плане и потому огромная масса людей имеет некрасивый вид. Дело художника понять этого «героя», поставить его на передний план и через это сделать организм, каким он должен быть…
Крестьянская жизнь представляет собой большие или меньшие обломки какого-то огромного коллектива, в котором космос согласовался вполне с человеческим умом. Так, напр., все мы создали себе по Толстому и другим философам из жизни крестьянина образ гармоничной личности (Платон Каратаев), в которой его малое (материнское) вполне растворяется в большом мировом духовном. В действительной жизни крестьянина мы видим, наоборот, именно подчинение личности человека хозяйственно-материальному остатку некогда вероятно существовавшего коллектива. Сплошь и рядом видим мы у крестьянина, как человек губит свою жизнь или чужую, спасая лошадь или корову. При скудости, бедности это наивное бытие некоторых объевшихся плодами просвещения может умилять. Но когда крестьянину становится лучше и он индивидуально начинает пользоваться обрывками этой коллективной морали, то из человеческой личности выходит нечто чудовищное (это есть и у евреев).
Крестьянская женщина всегда имеет в себе обломки этой морали исчезнувшего коллектива, каждая крестьянская женщина представляет микрокосм государства. Вот «интеллигентское сознание» с его культом «человека» и есть как раз обратное этому культу коровы, лошади, овцы, телеги и т. п. Но надо, конечно, знать, что устремление крестьянского общества к материальному за счет человеческой личности вовсе не исключает возможности проявления человеческих чувств, когда спадает власть хозяйства, и человек остается лицом к лицу с человеком (хозяин и работник). Тогда явление сострадания, милосердия и любви в грубой обстановке выступают особенно контрастно и особенно убеждают нас.
Вот это именно и привлекало к себе русскую интеллигенцию, об этом именно столько рассказывал сам Глеб Успенский и другие святые народники. Это удерживало меня возле Павловны, за это я столько лет прощал ей многое. С другой стороны, вопреки всему этому доброму и прекрасному, ее способность в хозяйстве просто забывать совсем о человеке, для которого оно и ведется — терзает ежедневно 1 нрзб. и вызывает зависть к тем, кто устроился с культурными женами. Но обыкновенно, взвесив достоинства и недостатки тех и других, приняв во внимание излюбленный мой образ жизни, свой эгоизм в труде и увлечениях — остаюсь с восхищением при Павловне.
10 Октября. Моя «поэзия» происходит вся из врожденного религиозного чувства, которое при дурном уходе за ним со стороны семьи, школы и церкви обрушилось на собственные силы, и это в свою очередь привело к необходимости самоутверждения. Розанов и «невеста» были полюсами моей боли земной.
Служащий из Гиза рассказывал, что из-за «5-дневок» при «непрерывке» их комиссия по службе не может больше встретиться и собраться: «гуляют» ведь теперь в разное время. Все это было бы очень занятно, если бы отвечало какому-то органическому переустройству жизни, теперь же все очень похоже на «как ни садитесь»… и проч.
Раньше эпитет «государственный» в отношении ума чрезвычайно был сильным и, казалось, не было большего возвышения, если сказать «государственный ум». С тех пор как, однако, была объявлена перспектива о кухарке, управляющей государством, мало-помалу эпитет «государственный» потерял свое обаяние. Даже напротив. У нас в писчебумажном магазине развешаны громадные портреты наркомов и писателей. Сталин попал между Толстым и Гоголем и через это очень напоминает собой почему-то царя Николая 1-го: тоже такие откровенно-«государственные» глаза.
Виноградовых лишили электричества как лишенцев: вероятно, не хватило энергии на всех, и у всех лишенцев выключили ток. Между тем, Виноградова лишили голоса за мануфактурную лавочку, он же ее бросил и теперь с семьей работает игрушки: ему вечером свет необходим. Со стороны обидно: тебя лишили голоса, из этого никак не следует, что надо лишить тока. А Виноградов не обижается, не ругается, он доказывает, что до войны двадцать лет был служащим и только по великой нужде во время революции торговал мануфактурой…
15 Октября. Одна из самых жалких картин нашей жизни была показана в последние дни: «красные обозы», это обмен остатков крестьянского жалкого хозяйства на лохмоты «наших достижений». Пусть бы… но при этом все-таки речи у памятника Ленину и на каждой подводе красный лоскут: «Все для кооперации» и т. п.
В кооперативе нет ничего хозяйственного. Год начинается, как прошлый кончался. И точно так же, по всей вероятности, и в духовной области я не один чувствую упадок.
18 Октября.
1) Спешное Гиз: «сумма денег».
2) В Москве: Нов. Мир — «сумма».
3) В Москве: спецификация и профсоюз.
4) Фотографическое: 4 кювета «папье», гипосульф., поташ, резак (спрос, теле), две воронки, ступка.
19 Октября. Позавчера (17-го) был первый зазимок. Вчера утренник и солнечный день, к вечеру мороз. Плотники работают, на следующей неделе пристройка будет готова.
Сегодня я Леве сказал: «Вот ты хочешь фотографией зарабатывать, а между тем мой помощник (Коля Поляков) целый год учился ретушированию и еще очень мало постиг». — «Как ты, папа, не понимаешь, то настоящее, а то можно ускоренно, я ускоренно прохожу…»
Был К., разоренный человек, так называемый кулак, раздраженный, и все-таки признал, что больше ½ деревни довольных, потому что их к бедноте причислили и все дают. «Видите! — сказал я, — выходит, что больше половины довольных». — «Верно, — ответил он, — довольных много, я о будущем думаю: беднота ведь работать не может, если нас, работников, разорят, то кто же будет работать?»
Народное богатство — это «рабочие руки»… но именно в смысле не собственно рук, а организующей воли. Я беру себе помощника, чтобы он взял у меня то, о чем мне думать больше не надо, и так я организую… Теперь другая организация, потому людям прежнего строя кажется она безумием, что они остаются ни при чем… В деревнях вся нынешняя политика представляется грабежом и систематической пауперизацией, в городах много разумного дела, вероятно, даже энтузиазма…
Получены сведения, что «могилу Автономова расцапали кошки». Из-за него много арестовано людей. Двойная игра. Липатовы. Двойная игра: он готовился быть священником, а пришлось из-за этого «греха» прислуживаться к коммунистам.
20 Октября. Ясный морозный день. Ходили пробовать собак Травку, Керзона, внука Травки и правнука Тигры. Керзон не годился, Травка пропала.
Это чудесное время перед самым снегом, деньки перепадают, сравнимые по глубине своей нежности только с ранне-весенними.
О человеке, предчувствуя с тревогой и любовью его трагедию — никогда нельзя сказать, что не ошибаешься, что не кончится все при помощи его хитрости комедией, в природе этого «от великого до смешного один шаг» совсем
