или Вишняки на берегу Кубри. Остановился в Вишняках в богатом доме Силаева.
Путь: Переславище, Торгошино, 1 нрзб., Горышки, Вороново, Горки, Антоновка (12–15 в.).
14 Августа. Наконец-то день выстоял.
Был у лесничего (Мих. Ив. Клопский). Слышал рассказ о борьбе секретаря ячейки с лесничим посредством наускивания мужиков на лесничество.
Начало повести — о Московском Полесье.
Анахронизм (Иван Грозный, дуб, ледник) — природа. Человек: застрял, это реликт. Москва рождает инициаторов, другие остаются портными, сапожниками. «Великоросс» — это в особенностях отношений личности и масс (характер масс: болото, река, озеро — знает только возле себя. Черта туземцев).
Лохань
— Лесное урочище Лохань интересно тем, что, по-видимому, это заросшее озеро, — сказал лесничий.
— Мало ли заросших озер? — заметил я.
Лесничий пояснил:
— Это озеро, по слухам, ниже уровня Волги… а впрочем, это вслух нельзя говорить: контрреволюционная мысль.
Мы посмеялись. Я сказал:
— Ледник рыл и холмил, не считаясь с нашей революцией, да притом и Волги еще тогда не было…
Ледник рыл и холмил в нашем краю тысяч десять или больше лет тому назад. Его холмы распахало в недавнее время великорусское племя центрально-промышленной области, низины еще в субатлантическую эпоху ледникового периода превратились в болота. Дубы, которые во множестве теперь встречаются в болотах, относятся к более ранней эпохе ледникового периода, когда было несколько теплей, чем в позднейшие тысячелетия. Теперь везде тут растут березы, ели и сосны высокие на холмах, низенькие и чахлые в болотах. Тогда, тысячи лет тому назад, на склонах были дубы и в низинах у частых озер тоже всё были дубовые рощи. Эти люди, живущие теперь на холмах, плохие земледельцы, больше ремесленники, портные, башмачники, сапожники, слесаря, кондитеры, игрушечники и всевозможные, встречаясь с моренным дубом в болотах, создали себе легенду о золотом земледельческом веке, когда всюду были здесь частые озера, реки и дубовые рощи. Анахронизмы в этой легенде чудовищные: дубовые рощи относят ко времени царствования Ивана Грозного, на болотистых, местами неприступных, берегах Дубны указывают камни, будто бы остаток каменного моста, по которому Иван Грозный ездил на свои соколиные и зверовые охоты.
Раньше, давно, я по-детски доверчиво слушал рассказы этих людей, стараясь связать их легенду о золотой луговине и дубовых рощах с общечеловеческой легендой о золотом веке. Выискивая в заболоченных озерах растительные и животные реликты ранне-ледниковой эпохи, чистые живые памятники природы, я переносил это на людей и в их глубоком сознании искал такое же свидетельство давно прошедшей жизни, как в реликтах ледниковой эпохи. Но все кончилось тем, что я в себе самом из-под наносов со стороны открыл некоторые реликты, ничего не говорящие о природе великорусского племени, оказалось, — что я сам себя искал. После того меня перестала интересовать эта этнографическая и примитивная помесь великорусских портных, металлистов, башмачников, кондитеров, загнивающая теперь, зарастающая быльем, как загнили иные чистые озера с дубами атлантической эпохи ледникового периода.
Меня теперь гораздо больше интересует ледник общечеловеческой цивилизации, который совершенно так же холмит и роет все народности, как рыл и холмил когда-то землю скандинавский ледник. Природа физическая человека в своем чистом виде мне стала очевидна в своем великолепии по ныне существующим памятникам его отдаленного прошлого, по животным и растениям, которые в отношении человека надо считать просто реликтами… Смотрю на этот конгломерат ремесленников центрально-промышленной области, на все эти поселки портных, сапожников, металлистов, 1 нрзб., маляров и всего возможного, и так понятна становится природа великорусского племени. Вот целый уезд, населенный башмачниками, его рассекает река с огромным болотом, за болотом нет башмачников, там пошли деревни и села портных. Кажется, болото остановило размножение башмачников, а портных еще что-нибудь физическое, я не знаю, там не бывал, где кончаются портные и начинаются металлисты. Знаю, среди башмачников небольшой островок кондитеров и другой — скорняков, в царстве сапожников есть несколько деревень пастухов. Там среди пастухов живет бывший повар Императорского Государственного банка, теперь глубокий старик. Повар почему-то остался один и не размножился поварами, как другие. Почему он один? Откуда вообще пошли все повара?
15 Августа. Опять росистое утро и солнечный день. Все жнут.
Я с 6 до 12 д. провел в дебрях Серкова. Там в густозаросших местах по заболоченным берегам ручьев находились дупеля и множество вальдшнепов. Как я ни ухитрялся, но убить мне не удалось ни одного, потому что сзади собак идти, птица вылетает за кустом, а заходить навстречу бесполезно: вальдшнеп сильно бежит, собака делает ложные стойки, зайдешь вперед, и собака вылезает на тебя, пойдешь вбок вправо, так забегает вправо, она ведет влево — ты намаешься в чащуре, наломаешь ноги, а когда придет настоящая стойка и вальдшнеп мелькнет, не успеешь стрельнуть. Так вышло и с глухарями: за небольшим кустом грохнул весь выводок, и я ничего не видел. Но из другого выводка успел выхватить молодую глухарку, величиной больше курицы. Это и была вся добыча моего утра.
(Золотого пастушка надо поселить на палях: рев скота, жалейка.)
Щавелек: Девочка в ягодах кричит в ужасе: ужас пустыни. Передать одиночество 7-летнего ребенка в лесу.
Утка без головы. Е. Пав. была в ягодах, выходит на дорогу с телефонными столбами. Видит, мчатся три чирка, и вдруг после встречи с проволокой путь продолжают два, а третий падает. Е. П. говорит: «Ах, птичка моя, вот я сейчас тебе помогу, ты опять полетишь». Подходит, а у птицы нет головы: проволока перерезала шею у самого туловища.
Тишина. Водоносное облако закрыло солнце, и небо скоро было закрыто. Все задумалось. Какая тишина вдруг наступила перед дождем: порхание пролетающего дятла слышалось долго после того, как он скрылся из глаз. (В это время пастух заиграл на свирели из журавлиной ноги.)
На полях Перешевелил птиц. Любимые мои места: идешь с 10-м номером по дупелю, вылетают глухари, наладишь по глухарю — вылетает бекас или вальдшнеп.
Дятел. Муравьиная кочка была расчесана тетеревами, в другой кочке было углубление, как бывает в земле от мышкующей лисицы: оно было сделано не тетеревами. Кто это сделал? Мой вопрос остался бы, как сотни вопросов остаются в лесу без ответа. Но мне захотелось чай пить, и неподалеку я уселся в моховую кочку под сосной. Я затих, выпивая понемногу чай из стаканчика, и слился с деревьями, с кочками в тишине. Тогда послышалось порханье дятла. Это он перелетал на мою сосну. Посидел, подумал, глянул во все стороны, не обратил на меня никакого внимания и спустился на ту самую кочку, о которой был поставлен вопрос. Ответ явился: это дятел работает, вырывая себе, вероятно, муравьиные яички.
На полях Без Ремизова Алексея Никитича знаменитый на Дубне Зимняк — просто жалкая деревушка Московского Полесья. Зимняк знаменит своим простором с постоялым двором Ремизова. В прежнее время…
16 Августа. Очень жарко. Жатва в полном разгаре. После обеда гроза.
Я прошел с Нерлью по той стороне Сулотского моста краем озера до Демидова к Полубарскому и по Ярке. Бекасов нет совершенно. В трактире в Федорцове пил чай и хозяин Василий Иванович интересно рассказывал.
Легенда Московского Полесья
Все эти наши места — леса, болота, озера до революции держал в аренде для охоты известный богач Мерилиз, англичанин. Наш Торгошинский Григорий Иванович был у него старшим егерем. Теперь и егерь и барин оба покойники. Хороший старичок был Григорий Иванович. Другой на его месте избаловался бы, а этот нет, ничего. И что удивительно, охотник мертвый, а никогда не врал. Вот он рассказывал о Мерилизе один случай, такой удивительный. Поехали они на охоту с Мерилизом в Вологду, в какую-то деревню, не помню теперь. И по каким зверям охотились и как у них шла охота, я тоже не помню. Кончили они охоту, пришли в эту деревню. Поставили охотникам большой самовар. Григорий Иванович и говорит молодым охотникам:
— Я тут около деревни заметил след русачий, давайте-ка, пока самовар поспеет, этого зайца возьмем.
Молодые охотники взялись за ружья, я повел собак. Мерилиз, глядя на нас, тоже загорелся:
— И я с вами! — сказал.
Собака враз подняла русака, молодые охотники бросились места занимать по дорогам, а Мерилиз, пожилой человек, пошел к сараям. Там, за сараями, ему ничего не видно было, потому что огромный тут сугроб намело, сугроб все заслонял. Мерилизу и захотелось подняться на этот сугроб. Зима была с большими осадками с настами, снег плотно лежал и взойти на сугроб на этот было нетрудно. А нужно так выйти, что под этим сугробом мужики два года копали для скота колодец и воды не достали. На эту глубокую яму положили две-три слеги, на них хворосту, и ладно. Так этот хворост годы лежал и, конечно, подгнил. Вот почему снег и подметало к этому хворосту и каждый год на этом месте сугроб большой нарастал. Случилось такое несчастье: когда Мерилиз стал на верхушку сугроба, вдруг эта гниль над ямой рухнула, и охотник туда вниз полетел. Так был наверху сугроба человек, высоко стоял, и вот нет его, на самом низу, в пропасти. А никто этого не видел, и дела нет никому: русака гоняли и убили.
Только самовар поспел, и охотники тут с русаком. Заварили чай, стали дожидаться хозяина, — нет его, выпили по стакану — нет, по другому — нет.
Молодые охотники догадались:
— Опять, — говорят, — Мерилиз подшутил над нами, наверно, он прямо к станции поехал на лыжах.
Так все и решили, что уехал, и сами после чая тоже собрались, но раздумали и остались ночевать, но только по иной причине, только не из-за Мерилиза, о том думали, ушел на лыжах и уехал.
На другой день беднейший мужик из этой деревни Прохор был в лесу и нес дрова на себе: лошади, верно, у него не было. Вздумалось этому Прохору из лесу в деревню пролезть напрямик, и возле сараев попадись ему на глаза след человека на сугробе. Ему было невдомек, что вчера охота была, и след мог быть везде. Он обошел сугроб, что за диво! — нет выхода и нет человека наверху. Положил он дрова и полез на сугроб тем следом. Видит провал. Крикнул в дыру:
— Живая душа, отзовись!
Из дыры слабо:
— По-ги-ба-ю!
Прохор шарахнулся вниз. Собрал сход. Так и так, говорит:
— У нас в старом колодце человек кричит: погибаю.
Григорий Иванович и молодые охотники тоже были на сходке и враз смекнули:
— Мерилиз!
Взяли веревки, обвязали жердину, чтобы сидеть на ней и рукой за веревку держаться. Устроили вроде лебедки, всем миром навалились и вытащили наверх человека: Мерилиз был на себя не похож, весь черный. Привели его в избу, стали отогревать.
— Я, говорит, не так от мороза страдал, как от дыма. Два
