едем в Сковородино, оттуда на лодке в Замошье.
Есть поэзия образов — «поэзия», есть поэзия понятий — философия, есть поэзия рабочего труда — социализм. К сожалению, социализм собственно к природе своей «поэзии рабочего труда» не может добраться и топит ее в хозяйстве и политике. Надо к социализму добавить еще «поэзию машинного труда», потому что рабочий труд крестьянина и кустаря давно уж был предметом поэзии.
Источник поэзии — чувство ритма жизни, который воспринимается как смысл ее, как то, из-за чего стоит жить, трудиться и достигать. Ранним утром сверкающие капельки росы на всходах овса, на таком молоденьком листике, что удивляешься, как они не гнутся под тяжестью тяжелой капли росы — это удивление вдруг может дать радость труда и понимание его смысла. Что же в машине?
Аэроплан, паровоз, пароход легко себе представить с «каплей росы» (в отношении к космосу), но как внутренность фабрики? Только машина и человек (одно чувствует производитель и совершенно другое потребитель: летчик и пассажир, радиотехник и радиослушатель, — вот, кажется, где истоки разделения поэзии «мещанской» и… (не знаю, как назвать ее: желанной, что ли).
12 Сентября и 13 Сентября. Мы с Петей совершили дупелиное путешествие, осмотрели Селковскую низину, взяли тут двух бекасов, на Мергусовой бели — 1-го дупеля, 1 коростеля, 6 бекасов, перешли Константиновское болото низами по за Микульским и Ясниковским, в 5 ч. вечера (вышли в 4 у.) добрались до Александровки. На другой день с 4 у. до 10 осматривали Ясниковское и Александровское болота, убили 1-го дупеля. В ½ 11-го д. приехали в Сковородино к дяде Максиму, на лодке перевезли нас в Замошье, прошли Калошино, на Скорынинском болоте убили 2 бекасов и в 6 в. вернулись домой.
12-го — нас несколько раз мочил дождь, 13-го — утро туманное и до вечера солнечный день.
На полях 2 дупеля, 1 коростель, 8 бекасов.
В лесах начался сильный запах умирающих листьев. Умирают листья в славе.
Осина в мочливую осень разукрашивается с особенной силой. Овес запоздал. На горах только жнут, а в 1 нрзб. местах стоит зеленый, как лук.
Константиновский растоп. Константиновские луга залило, сено подтопило, крестьяне остались без корма скотине и теперь дешево продают ее: за 20 пуд. клеверного сена отдают годовалую телушку. Болотом идти невозможно, выше колена. Везде на свете говорят: «тут можно пройти только в болотных сапогах», здесь говорят: «в сапогах не пройти», это значит: «можно пройти только голышу». Пробовали, измученные, дорогой идти, но и здесь было выше колена, притом замазка грязи пообветрела, под тяжестью тела ноги вмазывались в коровий растоп, а вынимать сапог было до крайности трудно. На своих тоненьких ногах 20-пудовые коровьи туши проходили по пузо в грязи довольно легко. Но особенно позавидовали мы отличному коню, на котором без седла ехал мальчик: конь своими тонкими ногами пропахивал замазку, как шилом, и вытаскивал ноги без всякого затруднения, почти грациозно. Вдали прямо по болоту, пересекая его по прямой линии, следуя примеру животных, девица, загнув юбку, шла полуголая и тоже завидно легко вытаскивала из грязи голые ноги. Нас поливал дождь, а на другом конце луга в стадо опустился конец яркой радуги и осветил его все на зелени такое огромное и прекрасное. С сапогами, полными грязи, не имея в течение нескольких минут сил вытащить их и снова впустить в замазку, я любовался радугой в огромной долине, стадами, ногами коня, 1 нрзб. и естественным переходом девушки с поднятой юбкой. Но не было у меня в этом любовании и тени того обычного разделения мира на грязь и радугу, когда бессильный человек с горечью утешает себя иллюзией прекрасного, будучи сам в грязи. Почему непременно иллюзия, а не желанная цель на грязном и трудном пути? Созерцая прекрасное, я набирал в себя силы для дальнейшего продвижения. В моем прекрасном таились большие силы, радуга ручалась за то, что потопа больше не будет.
Пастух. В Александровке нам встретился знакомый пастух в неузнаваемом виде: в брезентовом пальто, в кожаном картузе и сапогах, — совершенно приличное существо. Мы были в крайнем удивлении, потому что этот пастух всегда раньше ходил оборванный, босиком. Между тем, ему платили очень хорошо, и он был отличный пастух и любил стадо. Я знаю, например, что он где-то украл пуд соли, сделал по непроходимому болоту соляную дорогу{40} и этой солью перегонял скотину на Остров, где она отлично наедалась. Летом до глубокой осени он жил со скотиной, сам как зверь. Потом получал расчет и эти большие деньги непременно в тот же самый день проигрывал в карты. Зимой он жил в разных городах. Трудно понять, как и чем он жил. Мне также это непонятно, как жизнь лося зимой в наших 1 нрзб. болотах… Весной опять появлялся и пас. Вот почему, зная жизнь его из года в год, мы так удивились, встретив его в таком приличнейшем виде. Вот как с горечью и злобой объяснили нам это в Александровке. В этом году общество, желая добра своему отличному пастуху, вздумало постепенно в течение лета из денег за выпас обрядить его: купили сапоги, брюки, картуз, рубашки. В первый раз в жизни, может быть, он почувствовал себя человеком и очень обрадовался. Но скотину вдруг разлюбил и стал пасти очень плохо: то потеряет, то потравит поля.
Гать в Замошье
Нет, кажется, путаницы в Дубне больше, чем между Заболотским озером, Замошьем и Сковородиным. Замошье стоит на 1 нрзб. острове. Рассказывают, когда-то поселился тут лесной сторож и размножился. Одному — ладно, а всем земли не хватало и скотину пасти негде. Нарезали земли конечно-то много, да поди, достань: ездили на лодках на новую землю, сам на лодке, а скотина плывет. Для сокращения пути изрезали пойму канавами, бороздами, и эти борозды так перепутались с протоками Дубны, что человек со стороны не скоро поймет, где борозда, где проток: все покрыто одинаковыми извилистыми островками.
Только всего несколько лет тому назад в Замошье через болото сделали дорогу: теперь хоть не насквозь, как везде, хоть не проехать по дороге, но въехать можно в Замошье на лошади. Раньше она была на острове, и крестьянин на поле ехал на лодке, а скот плыл за ним сзади. Гать сделана отлично, с мостами, с прочной насыпью, прямая на версту, как стрела: инженер делал.
Рассказов тут всяких хоть отбавляй, но всех лучше рассказывает рыбак дядя Михаил Трусов. Было это, когда о гати и не думали, а между тем началась торговля: платили за карася по миллиону. Приехал к Трусову спекулянт, просит перевезти его. В это время как раз щучий бой. Дядя Михаил поехал на бой, а спекулянта перевезти взялась девочка на другом челноке. И только выбрался дядя Михаил по своему протоку на плес, слышит, благим матом кричит его девочка на соседней протоке, и спекулянтов голос тоже слышно — басит. Что делать? Убрал острогу и скорей туда. Видит, рядом две головы, одна его девочки, другая спекулянтова, за кусты держатся и кричат, а челнок утонул. Кто местную природу знает, тому все понятно: берега Дубны хуже воды, жидкие берега, выбраться невозможно. Стал подъезжать дядя Михаил 1 нрзб., спекулянт рукой к борту, хватит за край, и челнок непременно хватит воды и затонет. Поднял весло над лысой макушкой, говорит: «Пока девочку не усажу, ты не шевелись, шевельнешься, получишь по лысине».
И осторожно усадил девочку. А потом спас и спекулянта. Приехали домой, стал греть девочку, а спекулянт веревочек попросил и натянул по всей избе в разные стороны веревочки и на них стал развешивать мокрые миллионы и миллиарды, красненькие, синенькие и зелененькие.
Вот, наверно, было событие, когда впервые открылась дорога и по ней погнали скот. Какой это был праздник в Замошье, какие светлые лица были у женщин, как радостно ревел скот! Много, много столетий тому назад у других людей начались шоссейные дороги, потом прошли дороги железные, на реках загудели пароходы, в воздухе поднялись аэропланы, банкиры, летая, по беспроволочному телеграфу давали сигналы и делали распоряжения в свои конторы. Так много стало всего, что способность удивляться покинула мир и радости от полетов было так мало, в кабинах так сильно укачивает! В это время цивилизация достигла замошцев, они получили гать и как ей обрадовались, как заревела скотина!
Туман (к рассказу о дупелях)
Деревенские женщины считают охотничью страсть подобной пьянству: почти все охотники никуда не годные хозяева. Я это понимаю: охота на дупелей у меня, как у алкоголика. И были бы дупеля! (и т. д.) Дупеля родятся из тьмы и росы. Ревность. У забора. Туман. Собака ушла в туман. Потерял. Свищу. Не идет, значит, на стойке. Туман не расходится. Мечусь в тумане. Не идет на свисток, значит, стоит. Вижу огромный монумент на холме (родниковое болото). (От дождей запоздалый покос. Когда солнце взошло, значки из бабьих платков, сверкание кос, толстая радуга, как сытая гусеница.) С лугов на кочкарник, с той стороны кочкарника наступает стадо. Я захватил на кочках.
На полях Туман на бороде, в волосах, на ружьях — хоть выжми, как дождь. И на солнце все засверкало.
Начало: Мой приятель народный судья Яловецкий с вечера отправился в болота на уток и остался там у реки до утреннего перелета птиц на плесы. С вечера ему удалось сделать один только выстрел по крякве, потому что дым лег на воду и все закрыл.
Потом густой туман побежал с берегов и закрыл народного судью. Для него туман этот был, как для нас дым облака, закрывающего солнце. Для нас, живущих на холмах, в эту ночь ярко сверкали все звезды и луна. И то, что для народного судьи было небом, для нас всюду на лугах лежало белым одеялом. Перед самым рассветом, когда начинается первый холод, народный судья озяб и проснулся. Но не сразу он решился подняться, потому что ему казалось, что один бок его, обращенный к его низкому небу, озяб, а другой лежит в теплом сене: не стоит вставать и студить теплый бок. Но когда забрезжило и стало еще холодней, он сделал усилие, поднялся и тут понял, что теплый бок его лежал не на сене, а в воде, и тепло ему было потому, что вода была гораздо теплее воздуха. При первом свете он поднялся, и мокрый бок быстро стал озябать…
В то самое время я проходил с собакой по холму на дупелиное болото. Звезды еще все сияли на небе, светила луна, но восток загорелся. Подо мной лежало густое белое небо
