же к ней вернуться. Но меня задержали какие-то знакомые разговором, и я долго лгал, чтобы отделаться от них и вернуться к гамаку. После долгих мучительных отговорок я вырываюсь, — а ее уже там нет, гамак пустой. Но потом, когда я прохожу, вижу, она сидит одна и обедает, а я прохожу. А еще раз она в толпе встречается со мной почти в упор, видно, она заметила, она знает, кто я, она как бы вздрогнула в ожидании меня и потупила глаза. Но непонятная сила отводит меня. После того я, чтобы иметь надежду на встречу с ней в будущем, справляюсь у распорядителей, что это за дом такой и где он находится. Распорядитель отвечает: «Мы самаряне, Конная 5».
Приходилось видеть умерших во сне, но разговаривать там с ними не удавалось. Не потому ли и с невестой не удается говорить, что она у меня на положении мертвых. Или это отражение действительности, — что я так и не мог с ней опять встретиться?
Мужчина должен быть властелином своего чувства, женщина должна отдаться, — на этом построена вся человеческая жизнь.
Говорят, что Флоренского совсем замучили ссылкой и обысками. В наше время каждый большой работник в области науки или искусства должен чувствовать себя одним из последних: если он свалится, то может все дело его погибнуть, однако, возможно, он успеет все-таки пронести свою идею на ту сторону, и там впоследствии все опять зацветет.
19 Октября. Предполагаю следующую неделю провести в Москве. Быть у Воронского. У Дунечки и Игнатовых. Замошкину и Зарудину книги. Салищеву Гюйо.
От Левы телеграмма только из Хабаровска, значит, явится только через 12 дней.
Читаю Клычкова «Князь мира» и восхищаюсь его языком, юмором, народной мудростью, акварельными пейзажами. Мне кажется, он несколько от меня начинает свою прозу, и это было мне раньше неприятно, но теперь он вывертывает из себя такие богатства языка и так привыкает держаться определенного тона и меры, что неприятное это исчезает и становится даже радостным, что мои трудолюбивые гравюрки вызвали из него такие богатства. К сожалению, человечек-то он… опасно даже сказать ему.
Клычков, Дуня и Лахин происходят от одного отца, имя которому Трепло.
Легенда Московского Полесья
Река Дубна не вся выливается в Волгу. В какие-то времена отчего-то русло ее в пределах нынешних новых уездов Сергиевского и Ленинского засорилось. Гидрологи говорят, что много способствовали засорению так называемые езы, сооружения рыбаков для ловли рыбы. Отчего бы там ни было, но теперь получилось так, что если бы Дубна всю свою воду вынесла в Волгу, то пришлось бы Волге бежать вверх. Огромные поймы образовались от застоя воды с такими зарослями, так во многих местах человеку пролезть невозможно. Этот край, чрезвычайно оригинальный, носит название Московское Полесье. Все эти знаменитые охотничьи угодья раньше снимали самые богатые люди. Среди них был англичанин Мерилиз. В одном деревенском трактире за чаем после удачной охоты я записал с большой точностью один рассказ о богаче Мерилизе и бедном мужике Прохоре. Мало меня интересуют мужицкие гармонизованные противоречия жизни богатого и бедного. Меня обрадовал в нем факт народного творчества и возможность записывать с большой пользой из «устной народной словесности» не только надоевшие всем частушки и обломки старины, но просто рассказ и повесть, которые сделали бы честь любому мастеру-литератору. Вот почитайте.
Папаня. Десять, пятнадцать, бывает, и двадцать рублей, которые оставляю я на охоте в семье К., в крестьянстве у них большое подспорье. За мной ухаживают, но люди они очень хорошие, все помогают, чтобы скрыть свой интерес. Перед самым отъездом моим, когда я расплачиваюсь, папаня непременно исчезнет, и деньги я отдаю Анисье Ефимовне. Всегда отказывается от лишнего, потом и возьмет. А везет меня Сережа, их сын, 20-ти летний паренек, еще у них есть девочка Шура, 15 лет, такая милая. Я прощаюсь по-родственному, но папаня при этом никогда не бывает. Раз, два, три, и все стало понятно. Папаню нельзя в город пустить, нельзя ему деньги дать в руки. Вся семья дружно оберегает отца от беды, и он сознает, но, конечно, перед мной совестно, будь он при моем отъезде, конечно, мне пришлось бы деньги отдать ему, старшему хозяину. Притом, он, конечно, знает, что я догадываюсь, почему не он везет меня, а Сережа. Может случиться, я пожелаю с ним ехать, выскажу это, а ему нельзя, или я отдам ему деньги, и вдруг сын грубо вцепится, жена заплачет. И он прячется, когда я уезжаю. Так было множество раз. Но вот случилось, в последнюю мою поездку я пришел к обеду, все куда-то попрятались, и обед подавал папаня, сам вынимал из печи горшки, тарелки нес, резал хлеб, потом после обеда запряг лошадь, оделся для поездки со мной в город.
Мне спросить нельзя, чувствую, нельзя, разгадываю надвое: или папаня взбунтовался и разогнал семью, или исправился, и все спрятались, чтобы я не передал деньги Анисье Ефимовне и тем его не обидел.
«Взбунтовался или исправился? — думал я. — Если исправился и поедет со мной, то надо деньги теперь же отдать, чтобы избавить его от искушения в городе: он, конечно, в последнем случае оставит их здесь. А что, если он не исправился, а взбунтовался?»
Я оделся. Никто не показывался. Я решил, что деньги надо платить и, передав их папане, стал смотреть в зеркало, будто оправляясь. Мне было видно в зеркале, как папаня открыл ящик комода, вынул оттуда большой кожаный кошелек и, когда открывал кошелек и опускал туда мои деньги, мне было видно, что там еще были деньги, и довольно много, верно, все деньги семьи. Потом папаня запер комод.
Я был очень рад (так это редко бывает на свете): папаня исправился.
22 Октября. 20-го отпраздновали именины Григорьева. 21-го были Петя с Андрюшей. Сегодня привели Чока обратно. Со вчерашнего дня погода стала опять мягкая и все следы мороза с порошей (очень еще слабой) исчезли.
Завтра в Москву.
Посетить Дунечку, Тальникова, Воронского, Замошкина, Петины курсы, Моск. Охотник (ружье), Игнатовых, Карасевых — и еще: Ивана Острого, Мозо, Россолимо, Городцова, Замошкина (книги), Руднева, Федерацию (Тихонова) Полонского. Строгое руководство правилом: больше узнавать, чем давать. Извлечь Печать — Революц. Хорошо бы найти Горского.
Разговор с Т. — о ритме в искусстве.
Одна из тем «цивилизации» — что русский крестьянин раб земли, москов. крестьянин — (и вся русская буржуазия) трагическая встреча с цивилизацией.
Секретарь ячейки и деревня Скорынино: алло! и обратно.
23 Октября.
Был у Замошкина, у Тальникова, Игнатовых. Разговоры о «правом уклоне» и особенно горячо об «измене» Горького.
«Сувенир» — Елены Михайловны Челноковой.
24 Октября.
Был у Дунечки и Софьи Яковлевны (трамв. 10 до Серпуховской площади, пешком до Калужской).
Продолжал слушать о правом уклоне. Говорят, что Сталин гонит всех правых, а потом сделает все ихнее сам. Правильно поступает, потому что народ сейчас до того обозлен, что до нового хорошего урожая необходимо все держать в кулаке.
Софья Яковлевна говорила об одной исступленной старухе большевичке (в доме ветеранов), что когда у нее умер муж, она сначала села на пол (по еврейским обычаям), а потом в крематории говорила речь и смотрела в окошечко на сгорающий труп.
Вас. Д. Ульрих, разбитый параличом, слабоумный старик, — когда-то мой бог! не узнал меня, но о Пришвине-писателе сказал: «Некоторые очень хвалят, принципиально пишет».
Дунечка говорила не только об отчужденности людей в этом раю стариков, но даже и о взаимной ненависти их.
Провел длиннющую болтовню у Полонского и целый вечер читал Тальникову свои рассказы. Говорили с Полонским о Клычкове. Между прочим, он сказал о «новой деревне» и я спросил: «Да есть ли она?» Он стал говорить о европейской деревне, что при свете электрической лампочки исчезает демонология. Вместе с тем получалось у Полонского хуже, чем у Клычкова: у того плач о погибающей русалке, у этого радость о лампочке и тракторе самих по себе. Обычная ссылка на Европу, что вот-де там было и то же будет у нас. Упускается из вида, что — смерть русалки, все равно как и смерть человека, бывает разная: христианская кончина или повешение… В Европе и демоны умирали по-христиански, у нас с ними расправляются по-свойски.
Тальников, сделавшись критиком «Кр. Нови», по-видимому, потерял прежний свой глубокий интерес ко мне. Я ему весь вечер читал и говорил, рассчитывая на его особенное внимание, а его не было, и все было впустую. Вышло скверно и с таким опустошением, что приходит в голову мысль, писание книги о творчестве Алпатова отложить и взяться за охотничьи рассказы.
25 Октября. 16 час. — Охотник — в 11–1 ч. дня осмотр Дома крестьянина с курсами. Позвонить к Воронскому, Федерацию, Дынник.
Утром пришел Петя, и пошли в Охот. Союз. Вечером зашел за мной Бор. Алекс. Губер, и я был свидетелем боя перевальцев с напостовцами{43}.
Тальников…
26 Октября. Беседа с Ив. Ив. Острым: Магнит. Около 12 встреча с Зарудиным, вечером с Воронским, который убеждал меня писать роман о творчестве («нарасхват»).
Приписка на полях Бушмен.
Совлечение покрова с действительности. Главный покров от денежного обращения с фетишизмом товаров, уничтожить денежное обращение, и откроется действительность разумная, в которой объект совпадает с субъектом, и дело художника будет подобно копировке, взять кальку и срисовать. Пример искусства у бушменов.
Доклад Горбова о несравненной Галатее, смысл его тот, что художник сквозь камень видит Галатею и строит действительность немедленно, согласно прозреваемому идеалу.
Глава из Маркса о товарном фетишизме против несравненной Галатеи. Жизнь в разумной действительности по Либединскому: это логическая, причинная жизнь.
Из этого спора просвечивает, почему искусство было враждебно революции. Семинарист в Ельце: долой Шекспира и его Отелло: раз не будет денежного обращения, не будет и ревности. Просвечивает и их гонение на искусство теперь (разрушение памятников) и становится понятным, почему писатели не питаются устной словесностью народа.
Конец Горького несомненный, я был прав, что уход Толстого и приход Горького значили конец того и другого, но у Толстого кончина христианская (сознательная), у Горького глупая. Я очень боюсь, что этот хитрый человек почуял катастрофу и удрал, что вообще его конец означает близость катастрофы…
Рассказ Воронского о Нарбуте наводит на размышление о направлении творчества: вот оно у Нарбута тоже творчество (половое сладострастие) и, между тем, оно создает новые обманы… (Нарбут и обман). Вот почему и являются пастыри на свой пост и стерегут овец от блужданий по неразумной действительности. В искусстве принуждение во имя добра и пользы, хотя бы той же разумной действительности, является следствием распущенности, или уклонения творчества отдельных лиц в сторону от линии согласованного (назовем так) творческого процесса бытия в природе, сознания человечества и направляющей воли
