последние спустились.
10 Апреля. Вчерашний день с утра до ночи шел снег. Сегодня мороз и солнце встает во всей славе.
Труден был вчера день без курения! Сегодня встал гораздо более бодрым, в эту ночь, хотя и не совсем нормально, а все-таки спал. Пробую даже работать. В этом все и есть: научиться работать без табаку.
11 Апреля. Вчера Ефрос. Павловна сказала: «Что это, собака тут была, или опять папиросы такие вонючие?» — «Скорей всего, папиросы», — ответил я, очень обрадованный, что она все еще не замечает. Так и пройдет мое мученье незаметно для нее, как иной раз обои в комнате: проводишь дни и ночи в своей комнате, а спроси, что на обоях изображено, — не скажешь. Видеть человека постоянно перед собой, значит, и не видеть его. «Старик еще жив?» — «Должно жив: показывается».
Тетерев токует ровно в полдень и по-самому настоящему. Я сегодня долго разглядывал, звук — «круты перья» получается при закрытом клюве, потом он открывает рот, набирает воздух и тогда при закрытом клюве издает самый сильный звук. Я очень долго наблюдал, Ефрос. Павловна мне крикнула снизу: «Захвати себе папиросу».
Я сегодня сказал, что очень сильно закуриваюсь, хочу немного меньше курить и вместо папирос есть соленые сухарики. Она мне сделала сухарики, и с ними стало много легче. Вообще сегодня полегчало, реже вспоминается и не так больно, работаю почти нормально.
Бывает, мелькнет: «Вот сейчас разденусь, сяду отдохнуть, покурю» и прямо вспомнишь с болью, что никогда больше не покуришь. Очень мне это напоминает время влюбленности, когда убедился, что не любит она меня и нужно все бросить. Так вот было тогда тоже, чуть забудешься от боли, но всегда затем острейшей силой возвращается: «Никогда!», то, что у всех есть, каждому дано, как доступная всем радость, тебе — нет, и не будет никогда!
Доклад о журнале.
1) Литературно-краеведческий отдел. Очерк.
2) Жестокость, в которой обвиняют охотников со стороны, присуща не охоте как таковой, а возрасту охотника.
В наше время —
3) Существуют журналы — среднее учебное заведение, а нужен ВУЗ.
12 Апреля. Продолжается весна света с нетронутыми снегами.
Сегодня я убедился, что вполне могу отвыкнуть курить, потому что отлично работал, если же работа вдет, то все остальное мало-помалу и 1 нрзб., согласно работе. Уже сегодня при воспоминании о куреве я не чувствую той острой утраты «никогда», как вчера, вспомнишь, съешь соленый сухарик, и ничего. Сказать, что очень расстроены нервы, не могу, но мало сплю, и явилось никогда не бывалое: проспишь 5–10 минут, вдруг просыпаешься, кажется, долго спал и вовсе выспался, глянешь на часы, не поверишь, пощупаешь их — идут! посмотришь стенные — то же самое. Это чуть-чуть беспокоит.
Ружье, как обыкновенно, вычищенное, пронесло две пули в цель, а потом спустило и стало бить ниже вправо (нижнюю зону). Я вычистил его без масла — било по-прежнему, вычистил с маслом — било по-прежнему. Но у меня установлено, что бьет вверх непременно после прочистки. Вспомнилось, что прочистка дома обыкновенно бывает с отнятием ствола. Я отнял ствол, — ружье ударило вверх, когда спустило, я опять отнял — не повлияло; потом отнял и прочистил — взяло опять вверх. Удивительно, как это раньше мне не приходило в голову. Почти нет сомнения, что перемена происходит не от чистки, а от разбора ружья.
15 Апреля. В ночь с субботы на воскресенье мороза не было, и за вчерашний день сильно продвинулась весна. Сегодня серое утро после ночного дождя, по-видимому, приходит последний конец весны света.
Субботу я провел в Москве и ночевал у Б. М. Новикова. Полонский наговорил много хорошего о «Журавлиной родине». Начали охотничий журнал.
На полях Борис Николаевич Скворцов 2.10.15. Б. Афанасьевский, 15, кв. 6 (военный — пристрелка Саведж). Труд. = давление жизни. Если я строю здание и вдруг дерево падает, и я говорю: «поддержи» — это его работа считается за «труд», а у меня что?
16 Апреля. Вчера мороз подхватил, и опять остановилась весна. В лесу снег и не тронут… В поле наст, и можно идти без лыж во все стороны.
Сон не возвращается. Просыпаюсь в 3 у., днем хорошо, если удается соснуть час. Нервы расстроены. Не работается. Вероятно, все сошлось вместе, и влияние раннего света, как было всегда, и самолишение табаку. Но надо иметь в виду, что при всяком расстройстве вина будет ложиться на табак.
Накопление темы: лес, медведь и ребенок.
Читаю с большой пользой «Биосферу» Вернадского. «Эмпирическое обобщение» (система элементов Менделеева) — это значит найти факт, установить и ничего не говорить за него, так сделать, чтобы открыть и не говорить, а чтобы само открытие о себе говорило. Это будет самая чистая вера и святой подвиг…
На полях Не кризис, а 1 нрзб.. Раскрыть: творец играл и забыл игрушку 1 нрзб., а «в поте лица»…
Лес в Завондошье: в Сергиеве.
40 руб. Петя увез. Взял из кассы 100 р. 22 руб. на дрова, 20 руб. керосинка.
17 Апреля. Солнечно-морозный тихий день. Прекрасная прогулка по линии: сухо, тепло, а по сторонам горы снега.
18 Апреля. Солнечно — морозно — ветрено.
19 Апреля. Весь день летит мокрый снег.
На полях На третью ночь «так» 5 строк нрзб..
Глава «Утро свободы». Как человек я завоевал себе свободу быта: я могу жить одинаково в хижине и дворце, с головной болью, при переходе от одного к другому не более как в течение двух-трех дней. Но это пустое завоевание, главная тревога и настоящее мученье в моей молодости было, что я живу в духовно низшей среде с суконными рылами, а где-то есть калачный ряд, и мне с моим суконным рылом в калачный ряд никогда не пролезть. И мое главное завоевание теперь состоит в глубоком убеждении, что калачный ряд, хотя и существует, но совершенно не зависит ни от класса, ни от образования, богатства, бедности: как новые биологи утверждают всюдность жизни, так и я убежден, что близкие мне люди находятся почти в равном числе во всякой среде. Не робеть во дворце после хижины, не стесняться хижины после дворца — это все пустяки. Но быть убежденным во всюдности жизни, в том, что нигде ты не будешь один, везде одинаково явится к тебе равный человек, — это завоевание, это счастье человеческое, и я им обладаю.
Как писатель я отличаюсь от многих писателей только тем, что завоевал себе свободу в отношении к материалам: мне совсем не нужно ни книг, ни быта, все это приходит само собой в помощь к чему-то главному. Быт и книги в моем понимании — это ответы, а ценное — это рождающиеся в себе вопросы, большие, с которыми постоянно живешь, и бесчисленные малые. Вот это сознание, что никакая книга, никакой мудрец, никакая среда не прибавят тебе ничего, если внутри тебя не поставлен вопрос и если есть вопрос, убеждение, что на всяком месте можешь ты найти ответ. Так мало-помалу я стал вместо библиотеки посещать поле и лес, и оказалось, что там читать можно так же, как и в библиотеке.
Лесные догадки и после них.
Одну книжку, однако, я с собой всегда беру, но отношусь к ней особенно: я читаю ее постоянно все лето. В нынешнем году такая книга у меня «Биосфера» Вернадского. В ней говорится такое, о чем все мы, обладающие чувством природы и поэзии, сами знаем, и до нас знали египтяне, и до них тоже наверно это знание сопровождало всех и навсегда. Это знание до того много раз повторялось, долбилось в стихах бесчисленных поэтов, в учебниках, хрестоматиях, что перестало нас дивить, мы встречаем его как азбучную истину и сами не думаем. Это знание состоит в том, что мы — дети солнца. Вернадский в своей книге доказывает это, как он говорит, путем эмпирических обобщений и, благодаря этому, непривычному подходу, избитое в поэзии место становится новым: чувство новым бурным потоком мчится в берегах, созданных знанием. С этой мыслью брожу я среди цветов, что-то вспоминаю и думаю. Я не смел бы никогда признаться, как я думал о солнце, если бы не книга ученого, он доказывает это «эмпирически», я же хочу доказать по себе…
Начало предшествующей главы:
То прекрасное, доброе и полезное, что создано революцией, находится не на всяком месте и доступно не всякому глазу. Может ли мой глаз это видеть? Я думаю, может, но только не здесь, не в этом болотном краю. Я, напрягая всего себя, чтобы увидеть новое лучшее, готовлюсь стоять за него, воевать, но древний крестьянин, осужденный в поте лица обрабатывать землю, и крестьянин-ребенок, дитя с удивленными глазами… встают передо мной и в этом краю совсем заслоняют то, во что я всматриваюсь…
20 Апреля. Теплое и серое утро, потом дождь на весь день и первая гроза.
23 Апреля. День 20-го оказался случайным. 21-го шел мокрый снег, 22-го замерзло, и сегодня утром опять «весна света» — морозное ярко-солнечное утро.
«Море лесов» — это не плохо, только немного обидно за лес: море морем, а лес сам по себе не хуже, по мне, так и лучше моря. Я не могу долго созерцать море и лес и если не вправду разгуляться, то хотя бы вообразить, поласкать себя возможностью принять личное участие в этой великой картине. Но море мне недоступно, корабль — это большая сложность, да притом еще держится на поверхности. А лес, такой же большой, как и море, вон там внизу начинается, и ты можешь спуститься туда без всего, прямо идти по компасу, сколько лишь ноги выдержать могут. Лес меньше обманывает, чем море, а между тем, если смотреть с высоты на великие уймы леса до самого горизонта, заманивают они к себе не меньше, чем море. Острова и елани, 1 нрзб., поляны, болотная проредь в низинах и еловая густель в нагорьях издали сливаются в сплошной темный лес, и он уходит, синея все больше и больше вдаль. А там далеко где-нибудь есть же холмы выше наших? Непременно есть такие большие разбросанные холмы. Вдали они как бы сходятся, и оттого за нашей первой темно синеющей грядой где-то далеко возвышается другая легкая лиловая гряда. А в хороший прозрачный день случается, за лиловой грядой видишь еще, но какая она, невозможно сказать, какая хорошая, самая любимая моя даль.
Чуть голубеет окно с намерзлыми, сходящими за день веточками утренника. Но голубым кажется мне, обрадованному, отблеск красной зари, но тут же я вспоминаю, что окно мое выходит на запад, и понимаю: это на голубое, расшитое кружевами окно падают лучи уличного электрического фонаря.
