В чем же дело? Взял и без упрека и ссоры ушел от отца строить новую интересную жизнь…
— Нет, — ответил хозяин, — наша нынешняя деревенская молодежь уже неспособна что-нибудь начинать от себя. Он уйдет из дому, ему ничего не найти: темнота! К чему он способен, что может начать, куда его пустят? Дрова помочь кому-нибудь попилить? Не станет. Пропадет!
В деревне два смертельно-враждебных класса, беднота и середняки. (Вскрыть недра деревни, вспомнить «раздел Сафоновых» с рождением человека, историю снохача.)
28 Июля. Вёдро. Урожай. Роскошные овсы. Беднота зажинает неспелую рожь. В прежнее время бедный достал бы ржи у имущего и отдал новиной, теперь середняки и бедняки в смертельной вражде. И как не враждовать! Середняк работает, платит налоги за «бедного», а тот ничего не делает и притом «чванится» как «беднота». Молодежь, глядя на все это, разлагается.
Все переменилось за год в ВИКе, остался только Юдин, секретарь ячейки. Я сказал хозяину: «Мне кажется, он ничего». — «Ничего, — ответил хозяин, — только говорить не умеет, а любит. Я ему раз говорю: «Вот ты на нас учишься говорить, тебе хорошо, а мы глохнем». — «Где же, — говорит, — мне еще учиться, как не на практике?» А я ему на это: «Иди в лес и говори соснам, говори и говори, так легче карьеру сделаешь».
Можно написать повесть (фото) и потом сделать к ней фотографии, это очень легко. А я делаю сначала фотографии и к ним хочу присочинить повесть: это очень трудно; вернее, в 1-м случае трудно писать, зато легко фотографировать, а во втором наоборот. Дело не в слове и не в фотографии, а в расходе художественной энергии.
Во время отдыха на суде курцхаров один из судей задал мне какой-то вопрос относительно моего охотничьего рассказа. Я ответил ему немного с усмешкой, потому что мне представлялось, что судья не читал моего ничего, кроме охотничьего. Но судья, оказалось, читал «Кащееву цепь». Тогда я говорю: «Вот странно, вы читали «Кащееву цепь» и говорите о таких пустяках, охотничьих рассказах». — «Это не пустяки, — сказал судья, — то, что описано в «Цепи», переживают немногие, а что в рассказах, это всем знакомо».
30 Июля. Автомобиль.
Сестра моего хозяина, старая дева, страдает припадками бешенства, во время которых она ужасно ругается. Слышна ее ругань бывает очень далеко, и везде все это называют «молебном». Началось это, как говорят, со случая в лесу, кто-то напал на нее и пробовал изнасиловать. Кроме припадков бешенства с ней стали повторяться еще и припадки умиления: всякий раз, когда она видит проезжающий автомобиль, она, заслышав издали машину, просветляется и говорит окружающим, что это секретарь ячейки Александров едет за ней.
Вчера хозяин, заслышав автомобиль, сказал:
— Пора, товарищи, бросить кататься, когда у людей рабочая пора, нехорошо, автомобили казенные, куплены на деньги народные.
А сестра, вся просияв, ответила:
— Это Александров едет за мной.
На днях я поймал тетеревенка и поместил его в подполье. Рано утром, до коров, когда хозяйка еще спит, тетеревенок начинает звать свою мать, я подсвистываю ему тетеревенком, он сильней… И каждый раз, когда тетеревенок после некоторой заминки начинает свое: «Фиу, фиу», значит, «Где ты, мама?» — хозяйка во сне, слышно, говорит: «Милый ты мой!»
Когда тетеревенок разыскал положенную ему малину, занялся ей, перестал, я тихонько посвистел:
— Фиу, фиу, где ты, мама?
И спящая хозяйка ответила мне:
— Милый ты мой!
«Принудиловка» — общее крестьянское название всех коллективов.
Сеславина гора. Был на Сеславиной горе. Там бор, подстеленный зеленым мохом, сосны в солнечном свете стоят золотые, мох внизу, как лунный свет. Тишина не такая, как в дачных борах: ведь и там в заутренний час тоже тихо, но тишина там искусственная и зависимая: то вдруг свистнет паровоз, то петух закричит, тут тишина самостоятельная, через окружающие болота никакие звуки со стороны невозможны. Я дошел до Власовских полей, мужики убирали луга. Я спросил, где тут мох, в смысле мох, где водятся птицы (у меня была Нерль). Мужик ответил вопросом: «Тебе много надо моха?»
Ручей перед Сеславиным называется Стрелецким, а перед Власовым не знаю, как называется: там лес огромной высоты сгрудился над мелким в низине и на опушке одну возле другой на равных расстояниях муравьи поставили свои непомерной высоты республики.
О Дубце. Поиск обманчиво широкий, на самом деле это до того бессмысленный бег, что собака теряет хозяина. Стойки почти нет, только потяжка, во всяком случае, добраться охотнику до птицы невозможно, слетит. Я попробовал поиск от 20 до 40 шагов и добился этого таким образом: отпустив, даю очень короткий свисток, если не слышит, кричу «назад!», не слушается: «лежать!» Так добиваюсь, что он слышит коротенькие свистки и слова, которыми заставляю его ходить сначала рысью недалеко от себя, спустя полчаса он бегает в лесу галопом вокруг не далее 20 шагов. Собака до того робкая и послушная, что, пожалуй, можно охотиться, не забывая каждый раз устанавливать поиск и постоянно работать над укреплением стойки.
1 Августа. Охота.
Погода стоит переменчивая, то в жар, то в холод, гроза каждый день. Вчера вечером хоть печку топи, но утро солнечно-росистое, скорей поспевай, а то будет очень жарко, и собака вывесит язык. Мне удалось убить петуха и трех молодых тетеревей. Но особенно сильно понравились встреченные в заднем Серкове глухари. Их было шесть стариков, в 7 у., когда бор пронизывают широкие лучи солнца и сплошные листики черники как будто отлиты из металла, серебра, алюминия, они вышли из густых мокрых осин и разбрелись в бору. От моих шагов они поднимались, но не сразу все, а каждый, услыхав взлет соседа, сознавал, что необходимо взлетать, оставляя из уважения к своему глухариному достоинству одну или две секунды раздумья: «сознаю, мол, необходимость, но все-таки подумаю». Их особенный шум при взлете напоминал тот постоянный шум верхушек в бору, достойный пустыни и независимый…
Я был счастлив, что стал охотником…
На полях Сережа рассказывал, что он раз грибы собирал в Серкове, тихо шел, оглянулся и видит: на елке, на одном суку сидят тесно друг к другу 6 глухарей.
К этому мое: один за другим, как вагоны, 9 глухарей.
1) Вагоны.
2) Гуляют по чернике (один похож на автомобиль на прос. дороге спереди). Взлетают.
3) Сережа увидел на суку всех.
Василий Максимович Качалов считается кулаком, потому что умный, умеет работать и, главное, умел воспитать детей так, что они отлично устроились в Москве по красильному делу и ему помогают.
— Ну, как в деревне, — спросил я, — война?
— И не говорите, — ответил он, — утром глаза раскрою, вспомню все и опять закрою: для чего мне работать, если государство личное старание отвергает? Четыреста шестьдесят рублей налога! Прихожу, рассказываю, входят в положение и говорят: «Не может быть!» Справляются, так и есть: 460! «Видите, — говорю, — как вы это понимаете?» — «И они мне говорят: «понимаем, как ан-диви-дуальный прием». — «Вот вам моя…»
Качалов хотел сказать: биография, но сказал: «моя география». И правильно сказал, потому что вырос из земли, и его жизнеописание вполне можно понять, как землеописание.
— А овсы все-таки радуют! — сказал он, показывая на нынешние, правда, удивительные овсы, — неужели и это у человека отнимут?
— Радость?
— Ну, да, — говорит, — через пять лет своего труда человек узнавать не будет, все будет коллективное, везде принудиловка.
Злое дело.
Тат. Вас. Розанова поселилась стеречь наш дом, всю комнату Ефр. П-ны она увешала образками, наверно, вполне отвела душу: в своей советской комнатке все свое богатство, наверно, ей развернуть неудобно. Все эти образки ее по своему письму столь убогие, что удивляешься, как развитое существо могло отказаться от инициативы в выборе. В том и ужас этого православия, что красоту его видеть и понимать могут люди, которые верить уже не могут. Я думаю, что «веру» Т. В-ны можно назвать усилием верить, а так как усилие вечно меняется в своем напряжении, то и она не живет, а как бы дрожит, часто даже, как дети, вместе и смеется и плачет. К сожалению, не моему, конечно, а ее, совершенно одной жить ей не удалось. С ней в нашем доме прислугой живет одна Маня, женщина уже лет под 50. У нее был муж, слесарь, такой хороший и умный человек, что и Маня долго казалась нам тоже очень неглупой. Он умер. Маня бросилась к нему в могилу. Насилу оттащили. Потом все молилась и просила у Бога смерти, чтобы встретиться с мужем. Вскоре после того умерла ее старуха мать, потом дочь, девушка, красавица 16 лет, и маленький сын, у всех были последствия чахотки. Маня все молилась и вдруг, года не прошло, вышла за одного вдовца замуж. В этом решении, может быть, играло роль и отчаяние, она молилась искренно, почти до кровавого пота, чтобы Бог взял ее к семье. Но если туда, оказалось, нельзя, то как же иначе жить: надо устраиваться по-крестьянски. Пошли неприятности, скандалы, побои. Мы взяли из жалости бедную женщину к себе в прислуги. Ей понравилось ее положение «прислуги», она стала входить в него, разбираться, посещать собрания. Скоро ее выбрали «делегаткой» и дали ей красный платок на голову, а дело ее было собирать сведения о положении прислуг в своем квартале. Теперь, когда Маня осталась в нашем доме без нас и увидела, как Тат. Вас. развесила образа, она сказала ей:
— Вот, Татьяна Васильевна, говорят, этого ничего нет, Бога и ничего, вы-то образованная и знаете, скажите мне…
— Я верующая, — ответила Тат. Вас. строго (вероятно, с большим, с чудовищным отвращением).
А Маня продолжала свое, что, по всей вероятности, так оно и есть, все обман и ничего нет.
Так живут теперь в нашем доме ех-атеистка, ныне образованная христианка, и ех-христианка, ныне делегатка.
Злое дело.
Дорогой Родион Васильевич,
считаю Вас виновником небольшого злого дела в моем доме: Вы отказались жить у меня летом, и мне пришлось для охраны пригласить Анну Васильевну; Вы ее знаете: ее призвание жить в пустых квартирах, она говорит, что пустые квартиры — это современная пустыня, где можно спасать свою душу. (Рассказ).
На полях «Деловой» (вор).
К рассказу «Автомобиль» см. 30/VII. Развить сюжет (Офелии) на фоне охоты на уток в Заболотье. Сюда: стадо сгрудилось у клад ей, одна корова отошла прочь и весь час безобразий простояла незаметная по шею в тростинках, а когда все ушли, потихоньку вышла и пошла домой. Ко всему реву мат. ругань, напр., того охотника, который разделся и полез за лозняком, ружье оставил, а из лозняка 11 крякв: вот он ругался.
