«лиходей», — так его все называли, потому что дело это и запрещенное и опасное: бор прямо возле ржанища с копнами хлеба, и за рожью прямо деревня. С другой стороны, кому же охота очищать вырубку, предназначенную для корчевки, древний опыт славянина-колонизатора настойчиво требовал сжечь вырубку и тем безмерно сократить работу корчевания. И закон запрещал, и страх сгореть всей деревней не давал решимости поджечь вырубку, но душа просила «лиходея» и он явился: вырубка запылала в безветренный день.

Прошло уже много со времени пожара, давно уже свезли с полей рожь, перемолотили, едят новину, убирают лен и овес, но черная горелица с красными деревьями до сих пор за версту, а иногда при ветре и много дальше пахнет мне, когда вечером я с охоты направляюсь домой. И что меня удивляет каждый раз, когда я прохожу мимо горелицы: до пожара я на этой вырубке знал все птичье население, не было в ней желны, этого большого черного дятла с красной головой; теперь же, когда огонь красной головой пробежал по стволам и они стали черные, а листья красными, явилась сюда эта птица-флейта, черная, как уголь, с огненной головой, она перелетает с одного черного ствола к другому, стучит носом и жалобно стонет.

Тундровая березка, низенькая, как трава с мелкими листиками (betula…) в народе называется ерником.

Сеславинская гора. На Сеславинской горе высокий бор, тут пустынно, возвышенно и как-то удивительно все просто: был чистый песок, прошло время — выросли сосны, прошло еще время — нападали хвои и, прея, покрылись мхом лунного света, еще немного — на тонком лунном ковре там и тут показались кустики красной ягоды брусники и голубой черники, а между ними на лунных моховых полянах стали каждую осень вырастать дорогие боровики. Проще ничего не могло быть: был голый песок, время проходило, и песок обрастал. Человек стал ходить и ездить на покос через Сеславинский бор в Красниково, и даже легкое прикосновение ног к такому моховому ковру оставляло следы на нем, примятое место покрывалось хвоями, и так ложились в густом бору такие хорошие сухие твердые дорожки, что, взглянув, не поверишь, кажется, в этом нарочно и долго старались садовники.

Там, где безводный осоковый ручей разделяет своими бочагами Сеславино от Красникова, против Сеславинского бора на другой стороне ручья по опушке Красниковского бора расположились одна возле другой шагах в 50 друг от друга гигантские муравьиные республики. Я давно хотел их снять, и, наконец, добрался. Фотографируя муравейник, я ножом вырезал мешающие мне прутья, травы, дело шло не так быстро в жару, я останавливался, отдыхал, погружался в размышления. Так вот пришла мне одна мысль относительно жития Серафима Саровского в такой же лесной пустыни. Представляя себе жизнь в Москве одного моего приятеля, я подумал: «Какое ложное представление создалось у нас о всяких трудностях лесного бытия, счастливым уделом представляется теперь каждому жизнь Саровского 1 нрзб. в лесу в сравнении с жизнью моего приятеля в одной комнате с женой своей, которая изменила ему, сошлась с другим и за ширмой жила с этим другим». Я спросил себя: «Почему же мы составили себе такое неверное представление о жизни святых?»

Вдруг в это время из лесной чащи послышался голос:

— Разрешите, Михаил Михайлович, взять с муравейника две сыроежки.

Вышел Хренов. Я ему о муравьиной республике: СССР. Он стал ругать пчел (монархия), что пчелы блудники, класс богатых и бедных и т. д. — и все, чтобы сделать любезность мне, гражданину СССР.

Призвание Т. Розановой предупреждать людей об опасности, и это она делает так усердно, что всюду прослыла черным вороном. Так выдумала о войне с Китаем на основании маневров, запугала нас болезнью коровы. Так и все наше православие будто бы по любви к человеку сосредоточилось на мысли о смерти и предупреждении при всяком случае, удобном и неудобном.

Бывает, какая-нибудь мурава удивит, захватит, обрадует, хочется кому-нибудь сказать, вместе поохать и, может быть, даже воскликнуть: «Вот так мурава!» — воображая про себя, что это вроде открытия, что такая мурава только у нас, только наша. Но приходит еврей, равнодушно рассматривает и небрежно говорит: «В Буэнос-Айресе сколько хочешь такой муравы и по всей Австралии ее хоть пруд пруди, для европейца в ней ничего нет удивительного».

28 Августа. (Успение). Внезапный холод и дождь.

Хорошая охота с Петей.

29 Августа. Солнечно, холодно.

Меня научила революция понимать значение «прогресса» и «цивилизации» без того сарказма, который вкладывают в это слово вольные и невольные последователи Толстого. Раньше я жил среди продуктов этой цивилизации как обжора среди пирогов, не думая даже, что все эти продукты первой необходимости в жизни не нашего производства, а иностранного: часы, очки, инструменты, электричество, наука в средствах исследования: микроскопы, бинокли, телескопы. Тогда можно было, как Толстой, относиться к этому по-барски, теперь душа тоскует по винтику к пенсне, по стеклышку и… Искусство наше? Встанет из пирамиды образованный египтянин и, рассмотрев наше искусство, все его узнает в египетском рисунке какого-нибудь спущенного хвоста птицы, охраняющей жизнь древнего фараона. Но тот же египтянин будет поражен, как ребенок, стеклышком Цейса, позволяющим видеть мельчайший мир и отдаленнейшую звезду.

31 Августа. Поехали в Ведомшу, приехали в Шепелево.

Убирают овес. Озимь вышла из краски и на восходе в росе белеет. Молодые ласточки облепили дерево с антенной. Значит, еще рано дупелям: когда ласточки в полях табунятся, — вот дупеля!

Кавалер Краен. Знамени Иван Петр. Елкин взялся проводить нас на уток, но вдруг явился автомобиль Томского и взял его: ни Красное Знамя, ни данное слово не могли остановить Ив. Петровича.

Вечером стояли в Чиренине. Уток мало летело. Раздумывал о «Сераф.»: что возвышенность (бор Сеславина) создает обман любви. Мысль о Козочке: думал, ее люблю, а когда прошло, оказалось, себя. Так и вся любовь пустынников: поэтическое счастье воплощается в любовь к ближнему. Еще один шаг к делу, и вот обман религ. — церковный. Действительная любовь: Руднев в одной комнате с женой из-за ребенка… и проч. Истинная любовь это (с хозяйств, точки зрения)… кратко сказать в смысле «хозрасчета», любовь это умноженная вместимость пространства земли и не пустыня, а муравейник современный. Московская квартира является коррективом любви СССР = муравейник в пустыне.

На полях Если это поэзия, то почему пустынная поэзия маскируется любовью к человеку?

Тут зарождается нежнейшее и самое обманчивое чувство, называемое любовью к человеку: величайший соблазн.

Начало рассказа. Знак Московского военно-охотничьего общества, пятиконечная красная звезда с черным ободком, окаймленная 1 нрзб. серебряного лаврового венка с золотым рогом, золотой винтовкой и шлемом вороненой стали — очень красив, но с некоторого времени я избегаю носить его во время охот моих. Было это в Сеславине, куда я в закрытое для охот время отправился фотографировать муравейники и проч. Любовь пустынника Серафима. Явление Хренова и хула его пчелам, оказалось, за то, что пчелы — монархия, и все потому, что у меня на груди была красная звезда.

У меня в новом месте на Ярне очень закипело в душе, и особенно возбудил меня вид таинственного бора на закате. Но когда солнце село, и сосны-свечи потухли, и остался лишь черный силуэт, я вдруг узнал, что бор этот, Сеславино, место моих прошлогодних охот, и я сейчас не узнал его только потому, что мы заехали с другой стороны. И как только узнал я, что это Сеславино, вдруг я как с облаков спустился на землю. (Можно к рассказу) и вспомнил Ивана Яковлевича Хренова.

На полях Сеславино II. Начало.

1 Сентября. Бодаловская вырубка. Тропа влево, все влево выбирать, левые тропы выбирать до прямого хода на север до Бодаловской вырубки, перейти 1 нрзб. лес, опять вырубки до Журавлиного болота и немного все той же Ширяевской тропой до р. Шусты. Эта речка впадает в б. Тугулянское озеро (дер. Туглинка, урочище Тугуляны).

Шли лосевыми жировками (остриженный ивняк).

Потеряли направление. Показались утки на небе. Мы пошли в направлении полета уток, и скоро открылась моховая пустыня, и между маленькими соснами на громадных клюквенных кочках блеснула вода.

Пионеры моховых пустынь.

Ботьковское озеро — водораздел: по эту сторону люди Москвой живут, по ту — моховыми болотами.

Мы были между Кубрею и Нерлью в 2½ верстах от Ширяйки.

Спать на сене ночью было холодно. Ефр. Павл. сегодня едет за вещами.

5 Сентября. Понед. 2-го вечером на бекасов в Чиренино и утиная тяга. Вторник 3-го ходил в Илемскую сторожку, на Моховое болото, снимал баб, слушал куропатку в Чиренинском бору и переходил непереходимые бочаги Илемки. Среда 4-го по своим тетеревам и бекасам по Ярне.

Хозяйский овин сгорел.

Ударили в колокол. С улицы крикнули: «Овин горит!» Наша хозяйка с отчаянием: «Мой!» И тут же ее сестра вышла и сказала: «Твой!»

Солнце всходило, догорал овин (так бывает, потому что дед 1 нрзб. овин до солнца и, затопив печь, отправляется по другим делам).

У Ефрос. Павл. врожденная страсть к приказанию, прислугу она обращает в рабыню, и такие все прислуги у нас, что этим рабством довольны. Я сказал Ефр. П-не сегодня за чаем: «Ты рождена большевичкой, только не сознаешь себя». Впрочем, так можно сказать о всех наших кулаках: капиталист, кулак — это организаторы производства, большевики тоже организаторы. Есть такой план, в котором люди разделяются на организаторов, т. е. людей власти, и рабов, тут кулаки и большевики в одном классе.

Евангельская любовь совсем не та, что любовь православная, там любовь как бы философски принципиальная, там не за именованного человека распинают себя, а за «идею» человека. Это церковь перерабатывает такую умственную любовь в любовь-жалость к близкому именованному человеку.

Пустыня — это мать отвлеченности, эстетики и вместе с тем личности как таковой (вне общества, рода и т. п.): личности «милостью Божией». В этом у нас с 1 нрзб. социалистами и расхождение: они личность вне общества как самостоятельный творческий фактор не признают. Ищут «пролетарских» писателей, но творчество выше общества, само общество только фактор творчества, выходит pars quo toto[10] и потому нет творчества.

Домна Ивановна до того привыкла к охотникам и их словам о бекасах и дупелях, что когда соседский петух нападает на ее петуха, она гонит его со словами: «У, бекас проклятый, длинноносый, страшный!» (К рассказу «Терентий»).

Клюквенная семья в 4 челов., собирая клюкву в свободные дни, набирает в сезон, по словам Ивана Петровича, пудов 20. Продают по 2 р. пуд или меняют на хлеб в Спас-Закубежье. Кроме того, немногим меньше брусники.

Далеко заходят во мхи бабы из Ведомши, мне приходилось встречать их верст за 5 и посылать записку охотникам.

Говорят, будто Туголянское озеро образовалось таким образом: был на его месте лес на