к жизни внешней…
Но вот теперь новое время, не рабы, а рабочие! По существу, то же самое, они делают чужое дело для пропитания, а душа их у себя, в своей семье, в личности.
И вот приходит снова новое время: нет капиталистов, нет ничего чужого, все свое. Личное уничтожается всеми средствами, чтобы рабочий находил радость свою только в общественном. Таким образом, новый раб — (очий) уже не может ускользнуть от хозяина, как раньше, — в сокровенную личную жизнь под прикрытием хорошего исполнения хозяйского дела. Теперь он весь на виду, как бы просвечен рентгеновскими лучами.
«Попы» на опушке леса все повернули головы свои, маленькие солнца — золотые как солнца с белыми лучами — на юго-восток…
Цветы эти совершенно как солнце, золотые с белыми лучами, они, правда, до того просто подражают солнцу, что как будто их дети вырезают ножницами из бумаги, и так их много, и так они всюду в пору Петрова дня, что зовут их не солнцами, а попами («Попик, попик, выгони коровку!»).
Спирея пахнет медом с примесью чего-то не неприличного, а порочного. Сегодня я захотел понюхать это и вспомнить, но внутри каждого белого попика — цветка было по два-три больших зеленых жука («шпанские мухи»){123}.
Молодая женщина несла в руке какой-то фунтик. Старая женщина издали заметила фунтик и думала: «Откуда фунтик, если ничего нигде нельзя купить, разве дают где-нибудь?» Поравнявшись с молодой женщиной, она спросила:
— Дают?
Молодая очень серьезно бросила:
Бострем и сова.
«Б» в живописи имя совсем неизвестное, потому что один известный художник однажды бросил имя свое, взял это Б. и скрылся. Время от времени он писал картины, но не выставлял их, а дарил друзьям, а кормился разного рода занятиями, ничего не имеющими общего с искусством. Он написал мне сову с особенным взглядом древней мудрости. Простодушные, ничего не понимающие в искусстве люди принимают ее за Маркса и ничего не говорят, а если обратят внимание и они вдруг поймут, то всегда говорят: «А я думал, это Маркс». Люди образованные, напротив, непременно восхищаются, правда, чрезвычайно эффектной, неожиданной и колоритной картиной. Ищут имя, но его нет: имя свое художник бросил давно и не подписывает.
— Кто это писал? — спрашивают. Я называю это никому неизвестное имя «Б» и говорю:
— Вы знаете этого художника?
— Ну да, конечно… — обыкновенный ответ.
Самые осторожные говорят:
— Имя слышал, конечно, но…
Никто не отвечает:
— Нет, я такого художника не знаю.
Это потому, что образованный человек должен все знать.
Политпросвет. В нашем большевистском социализме не то страшно, что голодно и дают делать не свое дело, а что нет человеку сокровенного мира, куда он может уходить, сделав то, что требуется обществом. На этом и попадались те усердные старатели из интеллигенции, истинные «попутчики», которые легкомысленно пользовались давно пережитым 1 нрзб. тех рабов, которые в прежнее время выслуживались и получали грамоту вольности. Они того не разумели, что против того темного времени рабства социализм далеко ушел вперед и обладает какой-то мало понятной способностью видеть раба насквозь. Попутчики этого не учли и, после того как отдали свои силы, были просвечены и грамоту вольности не получили.
О просвечивании. Этот ничтожнейший человек — полит-вошь, наполнивший всю страну, в своей совокупности и представляет тот аппарат, которым просвечивают всякую личность.
N в сущности стоит на старой психологии раба, конечно, утонченнейшего: он очень искусно закрывается усердной работой, притом без всякой затраты своей личности: это не выслуга. Конечно, он в постоянной тревоге, чтобы его не просветили, и в этой тревоге и заключается трата себя, расход: легко дойти до мании преследования, тут весь расчет в отсрочке с надеждой, что когда-нибудь кончится «господство зла».
Я спасаюсь иначе. Мне хочется добраться до таких ценностей, которые стоят вне фашизма и коммунизма, с высоты этих ценностей, из которых складывается творческая жизнь, я стараюсь разглядеть путь коммунизма и, где только возможно, указать на творчество, потому что если даже коммунизм есть организация зла, то есть же где-то, наверно, в этом зле проток и к добру: непременно же в процессе творчества зло переходит в добро. Дело в том, что у меня есть общие корни с революцией, я понимаю всю шпану, потому что я сам был шпана… И я потому смотрю на их движение по меньшей мере снисходительно… иногда мне даже кажется, что по существу бояться мне нечего и, если бы пришлось в открытую биться за революцию, то враги бы мои отступили; во всяком случае, дело это поспешили бы замять.
Подумать и подумать! (Наше расхождение с Бостремом: его мечта о лесной избушке, я живу в городе, утром выхожу и весь день в цветах…)
На полях: Роман в то 1 нрзб., где еще не набили оскомину, или в прикладное искусство…
Очерк. Почему-то роман у Пушкина, Толстого, Гончарова начинается непринужденно, а роман современный, когда начинаешь читать, всегда преодолеваешь некоторую условность, как будто автор сделал необходимые реверансы, и потом начал. Думаю, это потому, что время романов прошло.
19 Июля. Все еще не начинают косить из-за дождей.
Вчера была чудовищная гроза.
В Германии парламентский кризис. N., который был когда-то либералом и по Уолсу тогда давно торжествовал при победах С. Д., теперь ликует, когда побеждают фашисты, и Германия 1 нрзб., такой победы.
N. (охотник) высказал странное: «когда на охоте добываешь старого зверя, то всегда радуешься, и у кого зверь старше, тот хвалится: а у меня старик!» Но почему же в нашем союзе человеков стариков совсем не ценят, им говорят: «уступи молодому».
Засоренность аппарата чуждыми элементами — частниками и лишенцами.
Разложение руководящей головки.
Художник света. (Охота с камерой).
23 Июля. Провел на зооферме. Пав. Александ. Петряев. Зоотехник с Соловков. Уральский проф. Клэр.
Гон соболей. Она висит на крыше и передвигается, он там не может, утомляясь, она падает, он с раскрытым ртом. Настигает — клубок, спаривание или смерть? Разгоняют, а вдруг спаривание?
К тому, что погибла самка: просто от злобы, а не от пола: сперматозоид в половых путях не нашли, значит, нет объективных данных.
В Новосиб. спарились на сапоге.
— Мозги отпадают (измученные, кормились кониной и вдруг спарились). Значит, мозги отпадают? Питание отпадает.
Возбуждение всех: четыре самки погибло, а ни одного спаривания.
Злобность — это видовой признак, как напр., пение птиц тоже вовсе не связано с половой деятельностью. Тоже и злоба не обязательно сопровождает половую деятельность. Искусственная злоба, как ценное собаки. Надо чтобы они были вместе… и тогда определяющим моментом при спаривании будет спермогенез самца и овуляция самки.
— Позвольте, — Ченцова — самка Муська и Мус. Он ожирел. У нее явные признаки течки: клейкие выделения, опухоль, куньи запахи, половую щель повертывает к его носу. Ее пускают к Хромому и он ее с ненавистью гонит, хотя тут же вскоре покрывает самку Кривой Зуб.
— Индивидуальность самца, вот если бы самка…
— И тоже с самками постоянно…
…Шаляпин и Собинов.
Соболь-исследователь, если видит дырку, влезет, если покажется закоулок — зайдет.
Основание: небоязнь человека, если соболь встретится в лесу, то не убежит.
Подбор лучших индивидуальностей.
Где солнечное пятно — там соболь.
27 Июля. На днях приходил Якут, говорил, что в эти дни чуть-чуть не лег под поезд. «Мне что, — говорил он, — ведь я в Бога совершенно не верую. — Семинарист, — ответил я, — семинария поставляла кадры безбожников. — А разве вы-то веруете? — спросил он. — Верую или не верую? — сказал я, — к сожалению, не могу ответить на постоянное: то верую, то не верую; в прежнее время, когда все носились с богоискательством, я сказал бы «пожалуй, не верую», а теперь во время гонений отвечу: «верую, Господи, помоги моему неверию»{124}.
28 Июля. Завтра в Москве:
1) Федерация: а) местком, б) бумага
2) Сдача рукописи
3) Поиски бумаги
4) Патроны 38, щетка 38.
5) Фото: гипос, аристатипная бумага.
6) Бальзак и проч. литература.
1) Телеграмма Фадееву и о бекасах в союзе. Письмо Разумнику.
2) Подготовка материалов для книги «Очерк».
3) Снаряжение, патроны.
Беседовал с Бостремом. Главное: мы, как писатели, поэты и художники не являемся, как раньше думали, «избранниками», будто бы мы живем, а внизу где-то прозябают (обыватели). Нет! мы ничем не отличаемся от других, если их дело является творчеством жизни… Так мы говорили, а между тем нового в этом для меня нет ничего: я так и писал…
Хитрость есть низшее свойство ума и высшее свойство глупости.
Хитрость находится сзади ума: это зад. А у глупости хитрость это мощь.
Назовите хотя бы один роман нашего времени, начиная читать который, не приходилось бы преодолевать некоторой неловкости, а часто и стыда за автора: «Зачем он заводит, думаешь, свою игрушку в то время, когда нам всем не до игры и вообще не дети мы, чтобы обманывать нас какой-то «фабулой» или попросту сказкой».
Романов таких, если только в них с самого начала не вплетено что-нибудь философское вроде как у Белого, такого, для чего собственно движется, скрипит и визжит избитая телега, нет таких романов. Расчитаешься — ничего. И есть читатели, и долго, долго они будут рождаться и жить такие невзыскательные и наивные; они берут в руки роман не для того, чтобы творить возможные пути жизни или образцы вслед за автором, а только чтобы отдохнуть, забыться и потом бросить «книжонку». Читателю просто, но как писателю делать роман, если необходимая наивность для этого дела кончилась. Возьмешь Мериме, Бальзака, Диккенса, Толстого, Достоевского — их читаешь без неловкости, но берешь современного романиста, который строит роман во всех отношениях лучше классиков, и как-то с трудом и неохотой расчитываешься. Это не в дудку тем старикам-читателям, которые могут признавать только памятники своей эпохи. Нет, я больше думаю о самом писании, чем чтении, читать-то можно, а вот как писать роман, если форма его для нас теперь как гнездо, из которого птицы улетели и не вернулись. Отчего бы не поцеловать руку милой даме? Но если никогда не целовал и, только глядя на других воспитанных джентльменов, почувствовал надобность тоже не ударить в грязь лицом, то, как ни старайся, выйдет смешно и ненужно. Нет, если не воспитан в условности, то и не надо воспитываться, тем более, что и время этой формы жизни прошло.
Так прошло время романа, и молодежь прямая, нелживая, теперь свою поэзию передает нам стихами, а прозу (тоже поэзию), очерками. Я смотрю на современный роман, как на дань прошлому времени. Взять самых читаемых и даровитых современных романистов зачеркнуто: Пильняк и Лидин, — как хорошо они пишут! Когда тот же самый зачеркнуто: Лидин и Пильняк изредка напечатают свои фельетоны в «Известиях», то это читаешь по-настоящему, не расчитываясь,
