без неловкости, напротив, с восхищением и радостью, и чувствуешь Париж вместе зачеркнуто: с Лидиным и Японию зачеркнуто: с Пильняком, это все у них взаправду, а роман их — это талантливая дань прошлому в лице невзыскательных читателей-мещан всего мира, которые жаждут жизни…
30 Июля. Вчера в Москве старо-революционная еврейка рассказывала, какая ненависть в Украине к русским. «Нет, — говорила она, — нам эта власть лучше всех: я видела в Киеве много разных властей, все приходят, чтобы грабить». После того она рассказывала, что в отношении продовольствия Москва на последнем месте. «Чем же это кончится? — Подвезут, — ответила она, — лет пятнадцать еще так будет, а дети теперь уже туберкулезные».
В вагоне старуха из благородных в старомодной шляпке отодвинула мешки и села к окну. Пришел рабочий, хозяин места, и принялся ее ругать, да как! вступилась одна женщина: «Ну, раз сказал, не ругаться же час!» — так на эту женщину весь вагон накинулся за то, что она до сих пор находится в «их» услужении. Вот! конечно, каждый из них ругает современную голодную жизнь, а когда основного коснется, социального самолюбия, все за революцию. Этим и держится власть: массы не идут против, чтобы не упустить революцию.
Смешно было перед отходом поезда из Москвы, народу собралось множество, и за решетку не пускали, потому что состава не было. Непонимающая, нетерпеливая публика стала ворчать и набрасываться на человека, придерживающего дверцу. Это было простое обыкновенное ворчание. Придерживающий даже не удостаивал ответом. А мужик с мешком за плечами, заросший волосами, грубый, подумал, надо всерьез бунтовать и крикнул придерживающему:
— Отворяй, еб твою мать, в голодные годы не было Вас, еб вашу мать, а теперь чем не голод, еб вашу мать!
Тогда все, оскорбленные ругательствами, невозможными в столице среди дам, набросились на мужика и забыли человека придерживающего.
Так будет с каждым, кто пойдет против власти: ход революции держит эту власть, а революцию все делали. И пусть рождаются дети туберкулезными, и еще будет хуже — выхода нет!
В Савое подали мне чашку консоме, а хлеб черный. Я сказал человеку: «Надо пирожки, гренки, или хотя бы хлеб белый. — Будет! — ответил человек. И ушел. Я ждал, ждал, суп остывал, я постучал человека. — Что угодно? — говорит. — Да гренки. — Какие гренки? — Да вы же сказали, что «будут». — Он засмеялся. — Так я же, — говорит, — сказал, что через три года будут. Вам надо тут три года сидеть». И с хохотом удалился.
Савой. Кто в Савое? англичане, вероятно, какие-нибудь у себя на родине монтеры, это видно по их слишком правильным проборам на голове и не очень ловко сшитым костюмам и деревянным манерам. Еще японцы-студенты, как сядут, так и замрут, как изваяния. Чрезвычайно удивишься, когда появляется русский, вполне как раньше, сытый, отлично одетый буржуа, подумаешь: «этот наверно за границей живет по русским делам». А то войдут двое в широчайших галифе и парусиновых куртках, лица авантюрные, глаза задымленные — не то командармы, не то наблюдатели из Г. П. У. Всегда на свое место садится старик-сатир, думаю, что это советский д-р В., балетный бог: у него есть Лейка и он снимает голых балерин, все балерины непременно бывают у него и снимаются.
Из окон Савой видны только камень и небо, ни одного дерева, так что не знаешь времени года и только догадываешься по синему небу, светлым камням и особенно, что окна открыты и в них цветы. Лучше всего цветок… желтый, он в солнечных лучах светит золотым жучком и чудится… какая-то чудесная уютная жизнь. На самом деле — нет! там людей, как клопов и вечные ссоры женщин в кухне, где вечно шипит несколько примусов.
Давно в буржуазное, богатое время, я помню, любовался из какого-то бедного кабачка богатой квартирой с открытым окном — как прекрасно было это… белое открытое окно! в аквариуме светилась зеленая водоросль, и золотились рыбки. Показалась женская рука… Я страдал, я завидовал. Я презирал свою бедность и думал про себя, что там внутри этой квартиры так хорошо! Прошло столько лет. В Москве во всех столовых едят вонючую выдвиженку — воблу и это не просто: долго стоят в очереди, чтобы заплатить, потом долго стоят за спинами сидящих, чтобы дождаться места, и потом долго дожидаются, когда измученный человек принесет им вонючий хвост соленой рыбы. Только один ресторан для иностранцев — Савой вполне как в прежнее время: осетрина в томате, вино, в окне белый камень, синее небо, открытое окно и светится желтый цветок. Нет, я теперь больше не вспоминаю о дорогой квартире, где аквариум и белая женская рука с длинными музыкальными пальцами. Разве что-нибудь особенно изменилось? Нет, и теперь, наверно, есть юноша и много их, больше, чем у нас было, кто смотрит на окно с цветами и думает, что там внутри квартиры хорошо и завидует. Ничего по существу не изменилось, это у меня прошел обман…, я теперь знаю, что за цветами шипят примусы теперь, а раньше барыня с прислугой шипели. И право же лучше теперь, жизнь без обмана, зато 1 нрзб.. В Савое тем хорошо, что из действующего лица при помощи белуги, рюмки водки, желтого цветка делаешься созерцателем, не действуешь, а читаешь историю: и так это интересно ее читать! Счастливые будут наши наследники, которые будут только читать наше время.
Закусив осетриной в томате, я спросил консоме, а когда мне подали чашку бульона и черный хлеб, я сказал: «к бульону надо пирожки, гренки или хотя бы белый хлеб».
И чему-то улыбнулся.
За мой стол попросился юноша, очень бедно одетый, в синей косоворотке, сверх нее совсем дешевый пиджак, лицо незначительное, хотя восточное. Я догадался: это татарин, наверно студент восточного факультета и на положении иностранца ходит в Савой. Он робко спросил себе борщ, человек посмотрел на него свысока и, по-моему, нарочно из-за презрения к ничтожеству тут же забыл.
Мы очень долго ждали, я гренки к бульону, юноша борщ. Опять я вспомнил свое время и видел в татарском юноше себя. Я, в сущности, не дожидался, а медленно по ложечке глотал бульон и больше глядел в окно на залитый солнцем цветок и вспоминал музыкальные пальцы. Служитель мелькал иногда близко от нас, я просто забывал о гренках, а татарин робел, понимаю: недалеко возле 4 нрзб. как изваяние, сидели во всем английском японские студенты, татарин их стеснялся, меня 3 нрзб., зеркальный потолок отражал его синюю косоворотку. Ему было обидно, больно, что человек не обращал на него внимания, сердце его сжалось, он тоже стал смотреть в окно на белый камень, синее небо, квартиру с цветами 4 строки нрзб.
— Да, конечно, — думал я, — ничего не изменилось: юноша этот — я в прошлом, он завидует японским студентам, думает очень хорошо в Японии, завидует квартире с цветами, — думает, живет в ней женщина-ангел.
Человек, наконец, подошел.
— Я просил борщ, — сказал солидно юноша.
— Хорошо, — ответил человек.
— Гренки, — сказал я.
— Нет гренков.
— А вы мне сказали: будут.
— Я, — сказал он, — говорил Вам, что были, дня три тому назад еще были, а будут, я сказал, что через три года, когда кончится пятилетка, будут. Вам надо три года ждать…
31 Июля. Завтра мы уезжаем на Журавлиную родину.
Из последней нашей беседы согласно выходило, что современные исторические деятели, конечно, не сознают, что они делают, им, возможно, менее видно, чем нам.
Можно отметить, что теперь, когда мучительство жизни достигло очень большой степени, почему-то как будто вовсе почти исчезла в широком обществе (интеллигенции) сладость, сопровождавшая чувство ожидания близкого конца. Возможно, это признак большой внутренней победы революции. Во всяком случае, представители старого гуманизма и либерализма в настоящее время совершенно пусты, точно так же простой мещанский воп очень слабо действует на нервы. А так как тирания сменяет гуманизм не только у нас — везде в Европе намечается фашизм, то начинает быть понятным, почему теперь исчезает «сладость конца»: ведь «конец» жил в сознании потому, что сознание питалось основной неправдой коммунизма, и против либерализма и социализма; казалось, что это случайное проявление дикости, что это судороги самодержавия; теперь же начинает проглядывать в длительность и как бы универсальность и необходимость этого «коммунизма»…
Окончательная победа должна быть такой, чтобы сам враг положил оружие и признал, что он ошибался и теперь видит правду общую на стороне победителя. К сожалению, «враг» до того изолгался, признавая это в различных анкетах, и чистках и т. п., что нет возможности поверить ему, если он по-настоящему увидит правду в руках врага и раскается.
Бумага от Пендрие.
32 листа 50 х 60 — à 2р. 50 — 80р.
24 листа русской 50×60
34 Royal Кодак 18×24 à 35к. — 11р. 90к.
36 глянц. Кодак 18×24 à 25 — 9
115 ——— 24×30 à 60 — 69
_______________________
169р. 90к.
Отдано 50
_________
119р. 90к.
До 1-го Августа в моем распоряжении имеется денег:
На руках — 43 р.
На почте — 207 р.
В банке — 1476 р.
________________
(1726 руб.)
Налог 512 руб.
Налог на стр. 14 руб.
____________________
526 руб.
Остается на 7 мая 1200 руб.
За огород Тимофею — 15 руб.
8 Мая. Костюм Павловне 23 руб. 16/V Взято 550 р.
10 Мая. Страховка коровы 5 руб. Уплачен налог 512 р.
Ночному сторожу за 2 м. 5 руб. 16/V оплата пайка — 4 р.
Пакет заграницу 90к. 19/V В Дорогобуж на корову в счет поросят — 30 р.
11 Мая.
Мясо 12 р. 60 к. 21/V Взято 25 руб. из них:
В аптеке — 2 р.
Конфеты — 2 р. 50 26/V взято 50 руб. из них:
Рис — 3 р.
Взято 50 руб. 29/V 100 руб. уплачено Пендрие за долг
Сухари ржаные
30 Мая. — 10 руб.
4/VI за бумагу Пендрие 50 руб.
9/VI Прислано от Октября 100 р. из них: 50 р. послано Пете.
Оборвалось…
Ревизия оборванного 2-го Июля
На почте — 207 руб.
В банке — 301
_____________
Всего 508 руб.
5 + 11 взято 200 руб.
13 Июля остается 308 руб.
1 Августа. Дождь. Приехали на Журавлиную родину. Везде бедно. Надо выбирать ту деревню, где могут давать молоко. Остановились в Переславище. В Заболотье прошло 13 автомобилей. Перед деревней яма, в которую садятся все автомобили. Ребята их за деньги выкатывают. Говорят, будто в одном авто был Сталин с Ворошиловым.
Сильная гроза. Нашел большой выводок и принес порядочного тетеревенка. Хозяин рассказывал, какая беда вышла в Москве в очереди за орехами (почему же за орехами? — крикнули: «орехи дают!» — и все бросились
