Толстой написал, что у нас нет принудительного труда. На самом деле принуждение есть и теперь оно приблизительно, как было с колоколами: официально нет, а на местах практикуется. Толстому будет неловко, когда появится новая статья о головокружении и перегибах. Единственная позиция возможная — это признать, что в такой острый момент жизни государственное принуждение к труду необходимо так же, как во время войны.
6 Марта. Всю неделю оттепель — это, кажется, первая за эту суровую зиму.
Ах, Толстой Алеша! зачем он написал америк. рабочим, что у нас нет принудит, труда. Надо бы написать, что есть такой и да будет он, раз мы строим государство.
Процесс меньшевиков{221}: воистину, «и покори ему под нози всякого врага и супостата»{222}.
У нас в городе отбирают коров и в объяснение этого дают ответ: «твердое задание». Отбирают у некоторых и единственную корову, конечно, сделав при этом мало-мальски приличный социал. соус, вроде того, что хозяйка продавала молоко. Насколько это 1 нрзб. удар и коварный! ведь прокормить в эту зиму корову (10 р. пуд сена) истинно геройский подвиг, и вот как раз в то время, когда определилось, что прокормим, ее отбирают. А в деревне все время так. И эта другая сторона героической картины строительства.
Итак, если тебе получшеет, то знай, что, значит, кому-то похужело, вроде как бы отобрали корову у кого-нибудь, чтобы ты пил молоко. Ты можешь радоваться бытию при условии забвения ближнего, ты можешь, впрочем, жить идеей, т. е. самозабвенным участием в творчестве будущего нового человека.
Через год будет лучше вот почему: тогда определится, что пятилетка удастся, и множество людей станут продолжать ее добровольно.
Определилась физиономия крестьянск. писателя: все свое делают на людях (деревня)…
Существующая жестокость — это вышло из деревни, это жестокость физическая.
Можно до того приспособиться к работе в потемках, что чувство недостатка в свете исчезает и, даже напротив, такое может статься, что во тьме достигнутый навык при свете теряется и отличный мастер на свету делает негодные вещи. Так было в Сергиеве в 1923-м году с одним токарем, которого за примерное поведение, трезвость, честность, сердечность и большой практический ум выбрали народным судьей… Куда тут допотопные рассказы о находчивости царя Соломона. Если бы походить по городским слободам и записать переходящие из уст в уста рассказы о суде бывшего токаря, да книжку бы изучить, то, наверное, скоро бы забыли царя Соломона и, по крайней мере у нас в СССР, в соответствующих Соломону случаях, помнили бы Данилу Кондратьевича Поташенкова. Так прошло семь лет, равных по ходу событий и человеческих переживаний семидесяти обыкновенных лет. Поташенков за это время до того утвердился в своем призвании народного судьи, что отдал даже какому-то токарю-пьянице свой токарный станок со всеми инструментами, и тот все это вскоре пропил. Случилось, однажды приехал к нам в С. какой-то большой прокурор, чуть ли не сам Крыленко, и пошел из любопытства в народный суд. Конечно, сразу же Крыленко понял, что в лице народного судьи Поташенкова имеет дело с гениальным самородком. Как раз в это время устраивались в Москве краткосрочные юридические курсы. Крыленко, видя гениального человека, работающего в полных юридических потемках, как и все мы на его месте, предложил народному судье поехать на шестимесячные курсы и подучиться. С большой радостью Поташенков согласился, поехал в Москву и через шесть месяцев вернулся на свое место. С первых же выступлений выученного Поташенкова все товарищи заметили на суде ошибки, а дальше все больше и больше. Конечно, ошибки и раньше бывали изредка, но тогда малейший намек на ошибку Дан. Кондратьевич сознавал и все исправлял. Теперь же не подступись! Не прошло и года, как Поташенкову пришлось уйти из суда. Теперь в Сергиеве днем и ночью вы можете слышать оратора, который 3 нрзб. ругает все до основания: науку, государство и в особенности почему-то кооперацию. На площади во время учения солдат он часто в стороне [делает?] то, что велит командир и смешит публику и…, шут какой-то и в то же время… Жалкое существо, я его часто видел и всегда при этом думал о так называемых «темных» людях, в 1 нрзб. своего сердца, которое заменил им свет ученого разума.
Вечером приехал из Москвы Лева, конечно, расстроенный. «Семейная жизнь» его, по-видимому, вполне ад. Но пережить это надо. Только бы не вышел калекой.
Нет, не только иностранцам, но и плутам хорошо в Сов. государстве, считаю также, что и писателям.
Но до плутов, наверное, скоро дойдет, будут гнать, как бы не дошло и до писателей. Труднее всего мужикам. А рабочим тоже очень хорошо. Итак, страдающие — мужики и большая часть интеллигенции.
Весь идеализм собрался на строительстве заводов, надо бы колхозы посмотреть, притом 1 нрзб. Тут ключ ко всему.
А выстроить могут…
9 Марта. Стоят сильные утренники, а в обед в лесу, засыпанном снегом, кое-где блестят капли. Начались кучевые облака. Вместо Мишки снимаю Бьюшку, и весна света выходит удивительно.
Ночью приехал Лева и объявил, что со Светланой (гнилушка!) они разошлись. Таким образом, сын разрешил мой личный мучительный вопрос: «что бы вышло, если бы я воспользовался первым девичьим замешательством моей Светланы и таким образом основался на совершившемся факте». Теперь ясно, что совсем не в этом дело, ничего бы это не закрепило, но песня моя об Ине Ростовцевой осталась бы неспетой{223}. Но нет! мне предназначена была эта песнь и потому явилась недоступная…
10 Марта. Весна света в полной силе, по утрам морозы трескучие, днем непременно на каждой елке увидишь много светлых капель. Красными зорями краснозобые снегири токуют густым баском. Много снимаю в лесу.
Скорая любовь.
Выясняется, что все произошло 11 Дек. внизу на коврике возле горящей печи. Они выпили немного за нашим хорошим ужином, прошла минутка — и вдруг… Он сразу объявил себя мужем и таскал ее по родным. Она же постепенно как бы в себя приходила и начинала чувствовать оскорбление. Через месяц они разошлись, потом через месяц сошлись и совсем разошлись. Так было и с ее матерью, тоже и та сошлась, даже родила, не войдя во вкус любви, разошлась, когда девочке было четыре месяца, и вся жизнь прошла, как бы девичья. Почти бесплотное зачатие.
11 Марта. До полудня был солнечный день. Снимал в лесу Бьюшку.
Началом весны я считаю, когда где-нибудь на лесной полянке с южным склоном отяжеленная смерзшимся снегом еловая лапка до того обмякнет в полдень на солнце, что на хвоинке явится блестящая капля воды. Скоро эта капля в тень попадет и замерзнет, но всякий солнечный день в полдень к этой капле будет прибавляться еще, и так в лесу на елке мало-помалу вырастет сосулька, потом другая, третья. Случалось видеть елочку сверху донизу на южной стороне украшенной такими блестящими игрушками, так радостно манящими, что хотелось позвать сюда детей и показать. Февральская городская сосулька на желобах тоже, конечно, прекрасна, но те в лесу на елке много лучше, потому что и елки же намного лучше, чем желоба.
Я так оглушен окаянной жизнью Свердловска, что потерял способность отдавать себе в виденном отчет, правда, ведь и не с чем сравнить этот ужас, чтобы сознавать виденное. Только вот теперь, когда увидел в лесу, как растут на елках сосульки, вернулось ко мне понимание возможности обыкновенных и всем доступных радостей жизни и вместе с тем открылась перспектива на ужасный Урал{224}.
Наш семейный праздник откладывается на 22 Марта (воскресенье).
Из деревни мужики исчезают, на производствах это уже не мужики. Где же эти миллионы? Кажется, верно сказать — мужики теперь самые настоящие только в вагонах.
Некоторые говорят, что пятилетка удастся, и большевики выстроят фабрики, но эксплуатировать их они не будут в состоянии. Это последнее слово контрреволюции. Впрочем, конечно, нам, воспитанным гуманистам, чрезвычайно трудно представить себе самую жизнь в социал. городе. Ведь и с этим чисто материальным строительством нам трудно мириться, когда оно проходит под тяжестью всего государств, пресса. Мы же видим, как нравственно низка молодежь, значит, принуждение и там будет в области духа, значит, дойдет до последних тайн личного человека, все будет вскрыто.
Вот сейчас кулаки Карасевы после 13 лет борьбы сдают позиции, поняв, наконец, что большевизм не исчезнет не сегодня-завтра. 13 лет они этой надеждой жили и боролись, чтобы теперь признать борьбу эту напрасной. Точно то же, по-видимому, происходит и с «гуманистами».
На этих позициях строительства, как на обыкновенной войне, люди мало и все меньше и меньше смеются. Но нельзя это назвать и трагедией, потому что не «иная» жизнь, которой разрешается трагедия, является целью этой борьбы, а та же самая наша материально-мещанская, чисто земная, только с иным производством и распределением.
При чем тут искусство? Да, было время, когда нужно было искусство и мало художников! была потребность в блаженных всякого рода, людях как бы абсолютно лично бескорыстных. В доме ветеранов революции до сих пор жива 1 нрзб. старушка, которая 40 лет учила в деревне ребят, не будучи ни материально, ни по высокому своему образованию вынужденной к пустынножительству. Это очень яркий пример, а менее ярких сколько угодно, все они сейчас, глубоко смущенные, кое-как существуют, встречаясь друг с другом иронизируют над своим положением, говорят не «как поживаете?», а «как доживаете?» Мне думается, эти обломки большого интеллигентского фронта против царизма должны чувствовать себя несколько обманутыми: кто-то что-то получил, они ничего совсем, тогда при царизме в этом царстве земном, ни в будущем достигаемом Небесном Царстве, которое теперь достигнуто и стало тоже земным. Да, конечно, они обмануты. Когда-то был спрос на них, теперь нет. То же самое с искусством. Не только Толстой, Достоевский, но ведь я, можно сказать, вчера написал «Кащееву цепь», а если бы не вчера, а сегодня подал ее — никто бы печатать не стал. Та чудовищная пропасть, которую почувствовал я на Урале между собой и рабочими, была не в существе человеческом, а в преданности моей художественно-словесному делу, рабочим теперь совершенно не нужному…
По правде говоря, мы совершенно не знаем жизнь пустынников, потому что они там живут без свидетелей: как они вели себя при встрече с пустыней? Мы знаем об этом или с их собственных слов, или же со слов тех, которым они сами себя искусно показали…
Иногда я подсматриваю из кустов за теми, кто вышел в пустыню совершенно один и в большинстве случаев вижу, что человек, оставшийся подчас с пустыней, занимается пустяками или гримасами; до того много я видел этого, что готов утверждать о непременной глупости одинокого человека при первой встрече
