1925 году Союз писателей ликвидировал общежитие, и я в глуши Переслав, уезда получил уведомление, что комнаты у меня в Москве больше нет. Архивы все мои, находившиеся в комнате, были брошены в сарай в незабитый ящик… После больших хлопот я купил себе в Сергиеве дерев. дом в три окошка и с тех пор живу в нем, устраивая литер, дела обыденкой, т. к. номера в гостинице всегда заняты. Много раз меня приглашали 1 нрзб. участвовать в общественной жизни, и я не участвовал, [потому] что у меня негде переночевать. При возможности получения комнаты меня всегда обходят, отдавая предпочтение тем людям, котор. живут на столах по два года. В последний раз Федерация 2 нрзб. в новом доме дать мне комнату, но когда я пришел получать, то комната была занята.
По натуре своей, положению и возрасту я не могу отбивать силой комнату у претендента, не имеющего приюта в Москве и начинающего карьеру. И мне отказывают обыкновенно под тем предлогом, что я не городской человек и удовлетворяюсь жизнью где-то в природе. Но это неправда, я живу в «природе» только потому 4 нрзб., что стесняюсь. чуть что не 2 нрзб. добиваться себе жизни в Москве.
…я пошел теперь навстречу общему зову писателя к производству и городу и заключил договор с «Молод. Гвард.» и др. журналами 3 нрзб. договор, должен описывать 1 нрзб. и город. Я жил на Урале, изучая Машинстрой. Получил там много тем, разработать которые могу только по город, материалам.
Мне совершенно необходима в Москве комната, в которой я мог бы удобно работать и, уезжая из Москвы, я должен быть уверенным, что без всяких хлопот и опасений за целостность архива моего могу в нее возвратиться.
Мне сейчас комната нужна, необходима, я прошу принять для этого срочные меры, не забывая при этом, что я, Михаил Пришвин, имею 30 лет литературного стажа, что я мог бы жить 4 нрзб. и нет двух месяцев за годы сов. власти, чтобы не появлялась в наших журналах моя вещь, и нет двух лет, чтобы не выходила в свет моя книга.
23 Марта. Тронутая вчера в полдень дорога так и осталась бурой до вечера, а утро пришло серое и теплое, с крыш побежала вода, все сосульки попадали, крыша стала даже съезжать и обваливаться. В полдень открылось солнце, и так до вечера было очень тепло, и только ночью прихватил легкий мороз.
Были у меня Дунечка, Софья Яковлевна и Наташа.
Тоска ела меня неустанно, начал подумывать, не глисты ли это развелись у меня в животе, отправился к знаменитости, и нет! он ответил, что это не глисты, а душевная болезнь. Но я знаю, что если это действительно болезнь душевная, происходящая от воздействия тяжелых условий, окружающих мало-мальски нравственную 1 нрзб., то нет надежды на излечение: «условиям» этим нет никакого конца. Но я все-таки сомневаюсь, схожу к нашему обыкновенному доктору Кочерыгину, может быть окажется еще, что глисты.
24 Марта. Очень светлый день и сильно разогрело. Вода еще только с крыш бежит, и снег весь еще цел. Грачей не видно, жаворонков не слышно. Один снимок весны света вышел великолепный.
Петр Великий в указе переславским воеводам говорит: «а буде не…, то сие отразится на вас и на детях ваших». В этом сокровенная душа государств, человека: «и на детях». Напр., сокровенная душа анархиста (Л. Толстой) это забота о личности с подчеркнутым отрицанием ее потомства.
Индустрия и церковь — вот наши два полюса.
Всякий художник по существу непременно девственник, влюбляется, но никогда не отдается жизни, и если бы отдался, то перестал бы быть художником (Мангонари и попадья).
25 Марта. Все киснет, мокро порошит, и ни грачей, ни жаворонков еще нет на виду.
Есть секрет личного у человека и во всем мире.
Есть в человеке и во всем мире сторона, которую можно узнать только посредством силы любви.
Какой-нибудь человечек, такой плохонький, что хоть бы и не был вовсе, а между тем и у него есть тайная для нас паутина чувств, которые связывают его с его близкими. Да и зачем плохонького брать. Пусть он вовсе не плох, но стар и умирает, как вот умирал недавно Алексей Кузьмич Соколов. При нем была только его старуха одна, и до чего же было грубо вокруг! Ведь гробов даже нет, и каждый, у кого на руках больной, должен непременно частным порядком где-нибудь доски купить. Когда умер Алексей Кузьмич, в этой мордовской столице (Саранске), то все и говорят ей: «чего же вы не позаботились о досках, когда были раньше». зачеркнуто Никто не хотел вникнуть в положение близкого человека умирающему, что надежда выходить не покидает — и заготовляет доски на гроб при жизни…
— Чего же вы не позаботились раньше.
— Да как же раньше, ведь он же все жил, и я надеялась — выхожу, я даже так думала, что вот я была больна, и ты со мной каждый день гулял, а теперь я с тобой погуляю. Можно ли в таком расположении думать о досках на гроб.
— А как же нельзя, — отвечали чужие люди, — надо было надвое думать, а если пришлось бы гулять, так доски не пропащие, ведь каждый день кто-нибудь умирает.
Поди вот, поговори! А когда доски за большие деньги все-таки достали, то явились гробовщики, выпивши, и потребовали на час десять рублей и чтобы сейчас и не в счет гроба: «а то делать не станем». После того пришел могильщик и, как сговорились, тоже 10 рубл. на чай и вперед. А когда на другой день поставили покойника в церковь, вдруг община церковная потребовала, чтобы убирали покойника, потому что будто бы испортился. Куда же его деть?
Конечно, покойник ничего не чувствует, хотя бы его и вон из церкви выбросили в грязь. Но всякий почти человек перед тем как умирать и остаться без чувств еще долго умирает, все чувствуя. Да и как сказать, мы же все всякий момент не только живем, но и умираем, каждый вечер мы хороним свой день и, если вдуматься хорошенько, что каждый день, каждое мгновение секретно от всех мы хороним себя пока, наконец, не дойдет до необходимости заготовить кому-то для тебя доски.
Я хочу сказать о любви как знании — что у личности есть секрет жизни, который знать может другой только посредством любви.
Две ветви:
умственное — Машинстрой.
Так, я думаю, скажет и N, который не церковник и не большевик, ему потому и видно, что большевики сделают у нас Америку, но жить в этой новой Америке будет какой-то другой человек, не сам строитель; вот это «не» и является причиной его отъединения. Он в то же время знает, что и церковь выстоит непременно, потому же как непременно осуществится пятилетка; но и в будущей церкви все будет не так, как теперь. Значит, и тут «не», которое не допустит его идти в церковь: ведь там теперь не хотят и знать пятилетки.
Возвращаюсь к рассказу о любви-знании. Итак, каждый момент жизни разлагается на от-живание и на-живание.
Характеристика «на» и «от». На = На-род или род на род: тут нет ничего личного, не один так другой числом берется, количеством, тут нет никаких от-личий, все беднота, и чем бедней, тем больше на-рождается и тем больше спроса на средства существования, значит, на технику, машину и машину всех машин — государство.
«От» — от-живающая часть человека, отживая, порождает мысль или смысл пережитого, и этот смысл заключается в форму личности, которая препятствует простому бессмысленному на-живанию, на-рождению и т. п. вплоть до «Вавилонской башни».
Из этих двух сил, бессмысленного нарождения в настоящем, формирования личного в прошлом рождается будущее. И все надо понимать как процесс, поминутно происходящий в человеке.
27 Марта. Утренник. Полусолнечный день. Дороги все целы. Птиц нет. 10 Апреля (через две недели) Пасха и разрешение охоты до 10 мая. Сговориться с Павловной об охоте и Пасхе.
28 Марта. Прилетели грачи.
Корова просила быка.
Грачи, прилетев, чистили гнезда и выгоняли из них ворон весь день. А к вечеру куда-то улетели, и гнезда остались пустыми.
Корова ревела весь день, ходили за быком (10 р. теперь стоит), обещали, но не привели.
Ритм жизни (радость зачатия будущего и др.) сохранился теперь только в природе: ведь грач чувствует же себя как грач, и корова знает, что она корова, а человек нет, он расчленен, и человек — кулак или человек — пролетарий разные существа.
Диалектическая антитеза: индустрия и церковь.
Начинаю Кира.
31 Марта. Вчера сильный сев. ветер, но вечером был дождь, а утром открылось, и… кругом пушистый новый снег лег на почти нетронутый старый. Деревья забиты снегом.
Так март прошел по-зимнему.
Со мной что-то нехорошее делается. Если я встречаюсь с предметом, напоминающим мне всякое мое прошлое от отдаленного времени до прошлого года, непременно он вызывает во мне что-то вроде психической тошноты, которую на слова перевести будет приблизительно так: «Все это напрасно ты делал»[13]. Мне думается, что это не совсем личное чувство. Напр., вижу пень от срезанного мной на огороде дерева и мне неприятно, конечно, потому, что я резал когда-то дерево, имея в виду сад развести. Между тем, будь у меня теперь сад, я отвечал бы за каждый куст смородины. Я без смородины получаю анкеты о ней, малине, клубнике и пр. Пень в огороде является мне как бы памятником разбитой надежды. Тоже на корову неприятно смотреть и думать, что миллионы женщин и детей у крестьян, где корова как близкое человеческое существо, плачут теперь. Написанное мной я не только не перечитываю, но стараюсь вовсе не думать о нем и действительно не думаю. Я читал недавно детям с таким большим успехом, но внутри даже от этого радости не было. Что это такое?
Когда я в юности встречал настоящих революционеров или представлял себе Чернышевского и подобных, то их «высшее» дело в моем представлении имело аскетический характер. И когда я стал утверждаться в себе самом как писателе, то все эти люди мне стали чужды. Я не отрицал их мира, напротив, я даже признавал, что когда-нибудь с рабочими непременно будет по-ихнему. Но я хотел жить сам, и мне казалось, что в этом может быть такой же долг и служение — раскрыть в мире себя самого. И когда прогремела революция, то я понял ее так, что вот теперь и пойдет дальше, как у меня: все начнут в новых берегах раскрывать себя лично. Я успел с этой позиции написать лучшие свои книги.
