характеристиками личностей и оценкой поступков (вроде Суда). Иметь в виду, что в этом какая-то сила великая, вероятно, послужившая материалом для создания евхаристии{46} (о здравии и за упокой). Поминают о здравии и за упокой не только в церквях, все люди близкие, сходясь между собой, время от времени, вспоминают родных и знакомых углубленно, как бы питаясь… Жизнь в этих воспоминаниях является уже преломленной сознанием и может быть отличным материалом для романа. Проходит рассказ (беседа) как сон, и вдруг современность врывается и начинается действие. Напр., если о революции, то беседу ветеранов революции, о сбросе колоколов — беседа со стариком Голицыным.
1 Марта. Сегодня в Москву для решения судьбы Петезои.
Федерация. Звонок в «Октябрь» и «Недра»{47}.
Сущность жизни, конечно, игра (фантазия, свобода), но чтобы жить играя, надо быть, как дети. Редкие могут быть, как дети, но смутно все этого хотят, повторяя лицемерно заповеди необходимости и долга. Когда же начинается революция, все вместо долга начинают игру, только будучи рабами, закончат игру эту в стенах долга и необходимости: вот почему и не бывало искусства во время революции.
«Что это: политическое руководство колхозом или политика его разложения и дискредитации. Я уже не говорю о тех, с позволения сказать, «революционерах», которые дело организации артели НАЧИНАЮТ со снятия колоколов. Снять колокола, — подумаешь, какая ррреволюционность!»
(Сталин. Извест. 2-го Марта 1930 г.)
2 Марта. Вчера было напечатано распоряжение о том, чтобы в средних школах не мучили детей лишенцев за их лишенство. Так резко выделялись эти строки среди человеконенавистнических, что все это заметили и все об этом говорили. К этому так странно прибавляли, что будто бы к 15 Марта хотят отменить пятидневку. В воздухе запахло поворотом: боги насытились кровью. И правда, сегодня напечатана статья Сталина «Головокружение от успехов»{48}, в которой он идет сам против себя. Едва ли когда-нибудь доходили политики до такого цинизма: правда, как на это смотреть, если я, напр., отдав приказ об уничтожении колоколов, через некоторое время, когда колокола будут разбиты, стал бы негодовать на тех, кто их разбивал.
В учреждениях, в редакциях, в магазинах сонно, пусто и как-то пыльно, везде остатки чего-то, хлам. Да, по-видимому, дальше идти некуда…
На полях: Чернила купить. Письмо Разумнику{49}.
Зоя в анкете не могла обойти вопрос о лишенности прав{50} и, по-видимому, должна курсы бросить.
Греческие черты в духовенстве: если хотите, то Зоя настоящая гречанка, а хотите — поповна.
3 Марта. Морозик пересидел (так понимаю положение после статьи Сталина).
Шалуны государственные постановили обработать общество перед раскулачиванием: эффекты сбрасывания колоколов, разгрома церквей, музеев. В ответ на эти шалости некоторые люди молились Богу! Так вот интересно располагаются типы тех и других (кошки и мышки).
Поражает наглая ложь. (Умные лгут, глупые верят.) Пишут, будто как коллективизация, так и раскулачивание происходили сами. Это совершенно то же самое, что в 18 году «грабь награбленное»: кто-то разрешил грабить, а потом грабеж сам пошел и стал народным. Такого рода «успехи» кружат голову. Кончается тем, что центральная власть отнимает «самость» у движения и винит во всем разгулявшихся товарищей (легкую кавалерию).
Баба, нанятая кооперативным магазином «Смычка»{51} № 1, на улице в нагольном полушубке рубила лед. Другая баба подошла и спросила:
— Ты чего это?
— Чего… — ответила работница, — а ты чего?
— Я иду за капустой, не иду, да гонят.
— Кто же над тобой стоит?
— А вон…
Баба показала на двух в пальто с барашковым воротником.
— Чего же они стоят?
— Известно чего, работать не умеют и стоят…
Лица в пальто был заведующий коопер. № 1 «Смычка» и его помощник. Баба разбивала лед от «Смычки».
— Что же они стоят?
— Работать не умеют и стоят, — ответила баба с ломом.
4 Марта. С неделю уже или больше настоящая весна. В городе испортилась дорога. Лошади мучаются.
5 Марта. Морозик пересидел.
В деревне сталинская статья «Головокружение», как бомба разорвалась. Оказалось, что принуждения нет — вот что! Дом, корова, птица, огород не подлежат коллективизации! Гнули в три дуги. Председатель Кузнецов прямо говорил: «Вас надо стричь» (в Соловки высылать). Грозили прямо: «Не пойдете в коллектив, заморим: корки не дадим!» И вдруг нате: «У нас не полагается принуждения, изба, корова, огород не подлежат…»
В коммуне «Смена» долго крепились и молчали, потому что страшно сказать: выгонят — куда пойдешь? Но мужики все-таки дознались и вот как. Однажды женщина из колхоза ездила в Сергиев за бумагой: 2 нрзб., так вот бумага нужна. Едет эта женщина за бумагой. Идут три женщины еще тоже из коллектива и просятся подсадить. Та женщина отказала, а когда они хотели садиться сами, то дала им кнутом и уехала. А мужик сзади ехал и тех трех женщин подсадил. Так вот эти бабы ему и сказали: «Беда у нас в коллективе, что делается страсть сказать: коровы есть, молока не дают и резать нельзя, поехали к Калинину хлопотать о разрешении. А хлеб, только что родные принесут, то и едим. Даже и капусты нет. — Куда же капуста-то делась? — спросил мужик, — ведь я сам видел: огороды были хорошие. — Все за налоги пошло, — ответили женщины, — привезли им капусту рубленую соленую, они взяли ее да под пресс, выжали, а потом свешали».
Так вот и вас всех, — сказали женщины, — разными обещаниями и угрозами загонят в коллектив, а там, — как кислую капусту. Крепитесь до последнего, умирать будете — умирайте, да не соглашайтесь. А не выдержите, зажмут вас и выжмут, как капусту под прессом.
Длиннобородый рассказал с упоением, что уж он это знает сам: пять колхозов с воскресенья распались, это только вокруг него, а там по округу мало ли чего творится. Собрались где-то обсуждать устройство колхоза. Выходит человек с газетой в руках и говорит: я думал и понимал, в колхоз идти обязательно, а тут вот написано, что это по доброй воле. Ежели по доброй воле, то до свиданья, товарищи! И вышел, а за ним еще кто-то, и еще, да так мало-помалу без всяких слов все показали затылки, и стол остался пустой.
Еще рассказывал длиннобородый, что бедноту теперь за шею взяли, и нет человека, кто получил власть, в то время как был с бедняком, чтобы тому бедняку в шею не дал. Бедноту за шею взяли, а в некоторых приходах, как говорят, церкви открыли.
Конечно, — человек тот перегибал, но все-таки… Пахнуло первыми днями Февральской революции. Разве я лично страдал от царизма? Мне было хорошо, как и теперь неплохо, но война как прошлое с обидами, все это висело бременем, и, когда вышла революция и убрали царя, то, оказалось, с царем пало все бремя прошлого… И разве есть у меня счеты с бедняками, им так уж хочется попов и церковного звона. Нет, теперь было (да, уже было!) истязание народа во много раз хуже войны. И тоже, как в феврале, бремя спало: ух! Был обман великий тогда, стало много хуже, и теперь возможно будет плохо, но пусть… Старик свое чувство дал мне понять такими словами: «В Чистый понедельник объявили волю», — он хотел сказать, в грустный, потому что Чистый на Страстной, — а теперь в воскресенье, на один только день раньше. — «В Прощеный день{52}, — сказал я». — «Да, да», — повеселел он. Простились.
Итак, это совершенно очень похоже во исполнение моей программы «через колхоз в совхоз», вторая часть «трилогии»: первая в колхоз с раскулачиванием, вторая оплачивание: беднота в совхоз, кулакам земля. Третья часть…
Неужели Сталина совершенно переварили, не пролив капли крови? Или это все впереди?
7 Марта. Потчевали Зоину родню с князем. Пете телеграмму: «Зою собираем ехать тебе совсем. Давно нет тебя писем отвечай, все ли благополучно.
Михаил Пришвин.»
Намечается образ Пендрие. Что если это французский шпион? Раскусили и уехал (а фотография?) Что если наши проморгали, а он отводил им глаза, как спекулянт? Его слова: я прошлым никогда не дорожу: прошло и кончено. А в будущем я всегда вижу лазейку, чтобы ни было — я вижу (рассказывал с гордостью). Можно представить себе превосходного человека в личных отношениях и как отца, семьянина — все, все очень хорошо! и в то же время вокруг него смерть — он же всегда вывертывался, он бессмертен. Помнить свое первое впечатление.
Другой тип Иван Ив. Веденский, бывший начальник тюрьмы (наверно семинарист): доносчик… Веденский свой доносчик, ничтожного умственного кругозора. Пендрие — французский, с большим кругозором, но сущность, верно, одна.
Огород Ив. Ив. Веденского лежит на южном склоне до самого оврага, вверху у него огурцы, внизу по сырому овражьему месту капуста. По ту сторону оврага на северном склоне 1 нрзб. домиками тоже везде с огородами. И все видят отчетливо, как растут огурцы и капуста у Веденского. Можно себе представить, что еще они видят, если Иван Иванович упорно держится китайских взглядов на способ восстановления производительных сил огородной земли…
Бывает, думается, что нынешнее безобразие было и при царе, только не было доступным зрению, т. е., тогда могли быть люди, которые и не догадывались о тайнах жизни, в особенности дети, юноши и девушки об этом ничего не знали.
Манифест Сталина вызвал бурю радости у мужиков, но интеллигенция расценила его как искусственный прием, сдерживающий прорыв гнилого нарыва. Черносотенцы недовольны, либералы равнодушны.
Теперь вслед за большевиками все понимают, думаю, что кончиться должно непременно войной: в течение 12 лет большевики заставили этому поверить. Весь вопрос, когда мы хлебнем эту, верно, уж и последнюю для нас чашу горя…
11 Марта. С некоторого времени интеллигенция разделилась, одни стали думать, как большевики пишут, что все кончится непременно войной; другие надеются на медленный спуск вплоть до полного открытия границ капиталу. После манифеста Сталина это разделение стало особенно заметно, одни понимают манифест как уступку, за которой пойдут новые уступки, другие подозревают в этой уступке обход мужика: берут в обход.
Гамза (авантюрист) — антирелигиозник, выгнанный из директоров музея, пишет работу о Троице, в которой доказывает, что Троица есть явление чисто феодально-хозяйственного порядка. Вследствие нехватки денег для жизни в течение 3-х месяцев он предпринимает поездку к митроп. Сергию с целью уговорить его совершить турне по СССР с диспутом: «Митрополит Сергий и лектор Гамза…»
Весна воды
12 Марта. С неделю или больше это продолжалось, и все не верилось: слишком рано, тем более, что вот уже не помню сколько-то лет весна обманывала. Сегодня утром тает в тумане, невозможно не верить. Трубецкой слышал от многих, будто показались отдельные грачи.
Помню первый аэроплан в Петербурге, Мережковский видел в летчиках нового
