скоростью, например, такие моменты, когда олень, освобожденный после спилки пантов, делает колоссальный прыжок и, получая полную свободу, уносится в парк. Но недаром у меня так странно горело лицо, и я как бы предчувствовал опасность самую неопределенную. Вскоре начался тайфун и сильнейший дождь. Фотографировать стало невозможно, и я упросил товарищей операцию отложить до утра. Трудно это было потому, что олени должны были без воды провести ночь, но решили дать им в денники мокрой травы.
Вот это уже можно рассматривать в этой капризной природе как закон, что после тайфуна с дождем на другой день бывает чистый свежий воздух, легкий для дыхания и радостный. Так случилось и в этот раз. Правда, утром против станка все равно не было солнца, но в солнечный день и в тени можно снимать с значительной скоростью. Мы взяли большое эмалированное блюдо для спиленных пантов, продезинфицировали пилку, которой режут металл, и вставили ее в обыкновенный лобзик. Захватили карболовое масло, карболовую кислоту и отправились собирать дорогой урожай.
Кроме завсовхоза, теперь пантореза и егеря, с нами было три практиканта, но панторез и егерь вдвоем могут при нужде сделать всю операцию, и я буду рассказывать, как будто все делали двое.
Панторезный станок.
Начинается с того, что егерь открыл в коридор дверцу того денника, где находился предназначенный для операции олень, а сам быстро вошел в соседний денник, откуда начал уговаривать оленя ласково: «Миша, Миша, выходи!» В это время на том далеком конце коридора, где находится панторезный станок, панторез следит в дырочку за выходом оленя из денника, а я стою за щитом на противоположном конце, очень близко от денника, из которого должен выйти олень. Этот большой деревянный щит висит передо мной, и если нажимать на него, может свободно двигаться и так погонять оленя в его движении к месту операции. В щите есть дверца, через которую егерь может войти на другую сторону щита, впрочем, он также может из денника очутиться по сю сторону щита, переходя из денника в денник боковыми ходами. Ну вот, Иван Францевич сейчас в деннике, соседнем с оленем, и старается выгнать его в коридор. Что он там делает, мне не видно, и мне, и оператору с другого далекого конца коридора видна только открытая дверца, через которую должен выйти олень. Полная тишина и тревожное напряжение, потому что олень — ведь это почти дикий зверь, и из диких особенно чуткий и пугливый, и он почти птица и, прыгнув, всегда может или ногу сломать или разбить драгоценные свои панты. Он может многое сделать, если его испугать, и до тех пор, пока он не в станке, все еще неизвестно, чем это кончится.
Все восемь виденных мной через щелку оленей вели себя по-разному. С одним было так, что покажет из денника голову со своей коронкой и спрячет. Егерь выбегает в коридор, затворяет денник, перегоняет в другой денник, и оттуда олень не хочет выходить, и так долго, а насильно выгнать, опасно. И был олень, который, выйдя из денника, со всего маху ногами ударил в наш щит, потом разбежался и еще и еще. Самый удивительный олень был тот, который, выйдя из денника, спокойно пошел себе в сторону станка. Все остальные стремились нажимать слегка в сторону нашего щита, и мы с егерем, в свою очередь, нажимали, двигая щит до тех пор, пока олень не входил в панторезный станок. Да и как же ему не войти, если сзади щит нажимает, а сам панторезный станок ничем почти не отличается от коридора, по которому уже так далеко и так благополучно прошел. Бывает, однако, особенно чуткий олень, он ложится перед самым станком, и возня с таким оленем, настоящая борьба бывает долгая и трудная. Но, вероятно, это очень редко бывает. Нормально входит олень в станок, оператор же, следивший за ним в дырочку, открывает тихонько свою дверцу сбоку и ею сзади закрывает за оленем, отступление его из станка. Впрочем, оленю нечего пугаться этой дверцы, по всему длинному коридору за ним двигался щит. Олень вошел в станок. Оператор для верности прикрыл за ним дверцу и нажал рукой на рычаг. Тогда с обеих сторон станка, в который вошел олень, две длинных узких доски повернулись на петлях и сжали оленя с боков. Сейчас еще у него есть возможность освободиться от этих ужасных досок прыжком вверх, пожертвовав своими пантами, может быть, и ногой, он может еще выбить закрывающую спереди дверцу, но как раз вслед за тем моментом, когда его сжали доски с боков, панторез нажимает на второй рычаг, и под оленем проваливается пол настолько глубоко, что ноги его болтаются в воздухе, опоры нет, он висит. Когда прогремел второй рычаг, егерь быстро вылезает в калитку щита, открывает дверцу в станок и садится оленю на спину. В тот же самый момент оператор посредством блока поднимает переднюю крышку в станке, и вся картина плененного оленя видна на белом свету. Если видишь эту картину впервые, то чувствуешь себя вроде как на море: качка не бьет меня, держусь я молодцом, но внутри бывает как-то гнусно. А может быть, олень и не так страдает, как представляешь себе его душу по своей человеческой? Пусть так — мы человеки, но зато насколько же олени ближе нас к природе, и какой это вдруг выходит контраст с природой, если ноги болтаются в воздухе, тело лежит на боковых досках, на спине сидит Иван Францевич и ремешком за стаканы пантов крепко притягивает голову к плашке. Передняя доска открывается, в тот самый момент олень сознал всю невозможность освободиться. Один стонет, другой кричит, третий храпит, язык его какой-то серый и страшный, на боку, он тяжко дышит и очень часто как бы отравлен стрихнином и задыхается, у иного оленя все горе в глазах и все, даже спилку пантов, он переносит без малейшего стона и звука. Был совсем удивительный олень, старый пантач, который, поняв положение, отдался без всякой борьбы, и когда в его персикового цвета налитые кровью панты впилась пила и кровь фонтаном брызнула, и я в этот момент спустил шторку фотокамеры, он покосился на меня с моим крошечным аппаратом, и так это было странно, что даже оператор заметил, и после мы вспоминали вместе, как он покосился на такую безделицу…
Для спилки пантов нужно всего три-четыре движения пилой, панты кладутся на блюдо, на срезанное место накладывается марля с карболовым маслом.
…после того нажимают рычаг, управляющий боковыми зажимами, олень проваливается, чувствует там почву под ногами, упирается, делает прыжок… К этому времени я приладился уходить назад за станок, чтобы видеть его летящим на фоне неба. А еще потом я пробрался наружу к той калитке, через которую олень со срезанными пантами должен выбежать в парк. Ведь он с прошлого года из-за этих своих пантов сидел в неволе и теперь впервые получает свободу. И тут, конечно, из этой калитки некоторые делали прыжки не меньшие, чем из станка.
Жаль только одного, что они еще не знали о новом парке со всем его богатством и разнообразием трав и бежали в парк старый, где трава была начисто выбита. К вечеру они, однако, узнали о новых открытых богатствах парка. Вероятней всего, в старом парке сохранились солончаковые травы, до которых оленухи большие охотницы. Несколько десятков оленух пошли в старый парк за солью и там встретили пантачей с окровавленными шишками. Около этого времени мы обходили парк и остановились на некоторое время, наблюдали, как бурундук, полосатый и гибкий, бегал по дереву, пищал по-птичьему в страшной тревоге. Вскоре мы нашли его маленьких бурундучат, довольно проворно бегающих между деревьями по выбитой, как ток, оленями черной земле.
Вот тут, посмотрев в бинокль, мы заметили, что из старого парка в новый шли две оленухи с оленятами, за ними шел один из тех пантачей, которых сегодня оперировали, и за пантачом шла еще одна оленуха с олененком. Все можно было понять так, что оленухи пошли в старый парк на солончаковые травы и встретили там окровавленных пантачей. Когда оленухи нализались соли и собрались уходить на богатое разнотравье в новом парке, пантачи, достаточно голодные, робко пошли за ними. Конечно, и оленухи не просто шли, их переход открытыми местами — целое представление: тихо идут, как бы на пружинках, оленята пугаются малейшего шороха и всего, что представится, все эти причуды матерям приходится проверять. Но гораздо робче, неуверенней в новый парк шли пантачи, может быть, и потому, что там они еще не бывали, а может быть, их пугала возможность повторения там еще раз пережитого утром ужаса. Переход в полкилометра потребовал с полчаса времени, а там показался еще новый отряд оленух, ведущих другого пантача. Этот пантач перед кустами решительно уперся, как будто ожидая выхода из кустов какого-то ужасного зверя. Но это не хищник шел, а оленуха навстречу процессии, ведущей пантача. Она шла в другую сторону, потому что наелась и возвращалась сытая с полным выменем молока к своему новорожденному олененку, спрятанному в кустах.
Браконьеры: самый главный был Кочергин — за сто руб. пулей на сто шагов разбивал стакан на голове брата. Был убит тремя пулями егерем-корейцем, который, получив за голову от охот, общества и опасаясь мести, бежал в Корею.
Лисицы: три брата, один из них, захваченный на острове Аскольде, связал два бревна подштанниками, лег между бревнами и угреб через пролив 8 верст.
Браконьер Страхов был убит в перестрелке на остр. Путятине, егеря зарыли труп у берега и шлюпку испортили и ушли. Тогда оставшиеся браконьеры выкопали гроб, добыли из него гвозди, починили шлюпку и уехали.
Собака спасла. Недалеко от Майхе жил у хозяина молодой парень на заимке. Раз он уехал в город, но вспомнил, что забыл вернуть хозяину ключи. Вернулся, видит, на дворе жеребец, глянул в окно, там хозяин на коленях, а хозяйка убита. Он привязал своего жеребца к чужому, жеребцы стали драться, разбойник вышел посмотреть, а работник его ломом убил. И второго убил и вошел: хозяин убит и с ним третий разбойник. Замахнулся ломом, зацепил за матицу, выбил нож. В рукопашную. Ослабел. Девочка. «Спусти собаку!» Прибежала собака и загрызла разбойника.
Катамаран — индийское судно, к лодке параллельно кусок дерева, бревно. Не перевертывается: браконьер на катамаране.
Усы тигра. Есть, правда не у всякого тигра, один ус, с которым во всем можно достигать себе счастья. Вот почему в поисках счастливого уса у мертвого тигра все рвут все
