Фотографировал 4,5 у 1/40 + Ф, (4,5/40 + Ф) и 6,3/20 + Ф. Первое слабовато, второе в точку.
По-настоящему бы очень обидно, а так выходит, что обижаться нельзя: так выходит, что не на кого обижаться, лица такого нет, чтобы можно было обидеться. Вот именно обида невозможна при безличности среды, все равно что обижаться на землетрясение. Евреи, впрочем, всегда из своей деловой практики устраняют чувство обиды, и понятно: обида пассивное состояние. Но если мы стали так грубы, что обижаться нельзя, то сердиться допустимо и даже в двух стилях: или в матерном, или подкопном с доносом и т. п.
Теперь каждый домогатель считает необходимым столкнуть с пути своего авторит. лицо (Арсеньев и его земляки).
Раньше я бессознательно верил в революцию, будучи, наверно, в тайне души своей большевиком (мы все большевики), — тогда вера моя была внутренняя, субъективная, теперь эта внутренняя вера утратилась, но зато, видя вокруг себя и чисто вовне факты строительства, и в то же время, рассуждая о внешней политике, — я холодно, без веры, сознаю необходимость и безысходность в существующем…
Читал «Старосв. помещики» и вот теперь только на старости лет понял, из-за чего написана эта вещь: сила привычки религиозно противопоставлена рациональным начинаниям. Это восточная вещь. Так живут китайцы. Вот и Зоя такая же: она свое личное связывает с личностью любимого человека, но личность свою не вкладывает в предприятие (не ищет любимого дела, а просто готова делать всякое дело). «Любимое дело» для таких людей все равно, что сказать постный снег и т. п. — несогласуемые понятия.
Выходит так, что страсть бессильна, а самая любовь, любовь сильная, рождается в привычках. И еще: люди живут бессмысленно — и это не важно: важно, что они, привыкая друг к другу, любятся, и от этого весь внешний мир приходит с ними в согласие: двери поют.
24 Ноября. (Начальник). Навоз. Деловитость. Привычка. Роль ее в устройстве жизни. Фаворский в тоске по хорошим людям. (К начальству.)
Иней продолжается. Зоя поступила на трикотаж, фабрику. Леве выходит место в «Известиях».
Китаец сидит на куче городских отбросов, палочкой выбирает из нечистот целый день нечто более ценное и укладывает бережно в коробку. Из этого он потом выберет нужное для всех и обратит в какие-то копейки валюты, чтобы переслать в Китай жене своего покойного брата с кучей детей. Время от времени он находит в навозе и для себя что-то: кладет себе в рот и жует. Ему для себя немного нужно, он живет для семьи покойного брата.
Ломакин рассказывал, что среди кожаных курток начальства был старикашка в засаленном пиджаке, подметал двор. Кожаные куртки вдруг ушли, и остался один старик на дворе. Ломакин спросил старика, остался ли кто-нибудь здесь из начальства, а старик ответил:
— Ну, как же, а я.
— Ты?
— Ну да, я же и есть все начальство.
Оказалось, действительно, что на этой фабрике старик был и смотрителем-?, и счетоводом и дворником. (В связи с рассказом чекиста о том, что хорошему рабочему незачем, невыгодно идти в партию и что партия — это союз на крови (идея) и не на труде в его специальной углубленности. Труд людей, как большая река слагается из разных рек… река человеческого пота и река человеческой крови (вот хорошо бы в описание Амура: Уссури и Зея).
Амур, Амур, какая река! понять невозможно, как сложилась такая громадина Амур. Да и вот как задумаешься, когда станешь вспоминать о том, как сложилась такая река. Жили самые мирные люди дауры, и край процветал, реки даурского трудового пота влились в Амур… Пришли воинственные казаки, отняли соболей, разорили и уничтожили все Даурское мирное царство, и тогда реки крови влились в Амур. Так вот он, Амур, из двух великих рек: реки пота и реки крови… Я так понимаю, а вы? Пот и кровь слились в одну реку…
Что только не придумывалось для постройки моста, соединяющего в одно свое стремление к мирному творческому труду и современное строительство, какими только не соблазняешься скрепами, — нет! как ни бейся, рано или поздно вся постройка разламывается, и становится невозможным делом соединить пот труда и кровь.
Разве от себя совсем отойти, забыть свою родину и взять Китай.
Есть еще действенные противники большевиков (их очень немного). Они, как будто любя меня, не любят и даже прямо злодействуют против меня. Вероятно, они понимают, что их сила прошлого с лучшей стороны во мне тоже находится в той же самой мере, как и у них, но я как обладатель этого кажусь им ненадежным сосудом и уж если захочу их предать, то предам совершенно. Я их не люблю, потому что это лишь супротивники, а не противники.
1 Декабря. Чуть припорошило голую землю, а мороз -22 R. И все-таки мы с Петей и князем ходили по зайцам, и я убил одного. Прелесть!
Князь говорил, что заграницей к цивилизации привыкаешь в три дня, значит, с этой стороны удовольствие заграницей хватает всего на три дня, а потом мало-помалу начинает казаться, что у нас хорошо. А теперь во время кризиса, когда столько недовольных, все поддерживают стремление выбраться из СССР, даже и жандарм сочувственно глядит на красный паспорт. И только вернулся домой, сразу же тысячи неприятностей, к которым никак не привыкнешь, неожиданностей самого низменного порядка… И все это как будто в наказание за то особенное чувство советского патриотизма, охватившее заграницей под диктовку кризиса и всеобщего неудовольствия.
Сочиняю необыкновенный фельетон «Даурские соболя»{283}.
Андрюша развелся с женой. Лева женился на Андрюше. Оба служат в газетах и получают по 250 р. Нет безработных! И правда, это достижение, понемножку, но все едят.
Все возвращаюсь к «Стар, помещикам» — вот удивительный, почти какой-то научный химический эксперимент: писатель устранил все факторы быта, оставил одну привычку и показал нам, что истинная, прочная, настоящая любовь держится привычкой… Чувствую, что и к сов. власти мы привыкаем, и на этой привычке уже сложился быт…
2 Декабря. Намечаются лица однотипные: Смирнов, Леонид Иван., Марг. Вас., Огниха, — все эти люди похожи точь-в-точь на учителей гимназии, описанных мной в «Кащеевой цепи». Это раз. Второе, явно сказываются благодетельные следствия всеобщей работокормежки, т. е., что кусок хлеба все могут заработать.
4 Декабря. Морозы на голой земле. Очень зябко. И я вот о чем думаю: не добро, а зло всегда является победителем, потому что у зла все средства борьбы. Но зло, победив, непременно разлагается, и лично-созидательный труд (добро) незаметно начинает господствовать на месте разрушительно-безликой силы.
Оканчиваю «Даурские соболя» и все боюсь, что выйдет очень хорошо, т. е. будет понято, как мое приспособление. Все дело в том, пишу я от самого себя или настроил незаметно себя на удовольствие угодить, что кажется, будто от себя, а на самом деле… Прочитаю друзьям.
Прошло 59–29 = 30 лет. Мне через год 60 лет, и все-таки невесту свою я снова видел во сне. Она мне написала письмо удивленная и пораженная тем, что узнала, будто я все еще ее не разлюбил. Явилась ко мне самая серая барышня, но я без тоски и разочарования всматривался в ее лицо, удовлетворяясь и тем, что кое-как по отдельным черточкам мог представить себе лицо моей Вари. И вот после того говорите, что поэты не родятся, а ими делаются. А еще, сколько на свете существует таких тайных поэтов.
Иногда чувствуешь, будто совесть мучит тебя за что-то, а на самом деле это не совесть, а какая-нибудь нарушенная привычка, вроде как потребность настоящего чаю дает себя знать…
Иногда чувствуешь, будто совесть мучит тебя и тоска грызет, а это не от совести и тоски, а что в баню давно не ходил и белья не менял.
Раньше я писал, понимая читателя как друга, может быть, в далеком будущем и дивился, когда находил современников, до которых доходило мое писание. Теперь современники представляют собой властную организацию цензоров, не пропускающих мое писание к будущему другу.
Литература, вероятно, начнется опять, когда заниматься ею будет совершенно невыгодно…
Надо сделать, чтобы имитация и всякого рода литературная халтура не давали возможности много зарабатывать и жить хорошо с пользованием закрытым распределителем. Нужно поддерживать писателя только после того, как он доказал исключительность своего таланта и свою неустанную заботу о нем.
В нашей семье у меня и у Левы есть нечто от избалованности и каприза, остальные все: мать, Петя, Зоя вполне серьезные люди.
У самого берега моря, от морской воды в нескольких десятков шагов была вода пресная и узким озером тянулась вдоль морского берега. Можно так понять это, — что озеро это отделилось от моря поднятием суши, морская же соленая вода, понятно, мало-помалу сменилась атмосферной пресной. Все это озеро было покрыто так густо водяными растениями, что воды почти не было видно. Когда я подошел ближе к озеру в нескольких десятках шагов от меня — я сразу узнал ее по форме — цапля, но только цвет ее был рыжий, это была бурая цапля.
Не знаю, какое число, первая треть Декабря. Вчера переломилась погода и полетела пороша, стало сильно теплеть.
В ожидании князя с гончей ставлю самовар. Лучинки вспыхивают по краям, где обломлено, и тухнут, остается едва живой огонек, и я загадываю, спасая его, повертывая вниз — выживет огонек, и я выживу еще как писатель, еще попишу.
И огонек выжил…
Кстати, от Левы письмо о сильном улучшении денежного положения.
Приезжал Федор Кузьмич, крестьянин-колхозник моих лет, которого я 30 лет тому назад обучал агрономии.
По его словам, у них в колхозной деревне нет ни одного коммуниста и все, скрывая друг от друга, ненавидят колхоз, считая его крепостным правом. Интересно, что группа, стоящая в управлении, такие же недовольные, как все, но они не могут сливаться со всеми недовольными, ведь они ударники. В последнее время появился «избач», у которого в руках само собой и сосредоточилась вся власть над колхозом.
Общее дело теперь проявиться может лишь как дело казенное, и в этом казенном деле одна большая часть населения рабски подчиняется директивам, а другая, индивидуалисты, пробивают себе путь к власти и казенному пирогу.
Ф. К. ненавидит попов. И это правда, теперь, когда все всего так страшно натерпелись, что картина ада становится прямо смешна в сравнении с обыкновенными муками — в каком свете предстает жизнь высшего духовенства с ее животной роскошью и как унизительно противна и жалка жизнь маленьких побирушек попов.
Перед тем как осуществиться злому действию, в самый последний момент мелькнет образ: это какая-нибудь дурная черта недруга, поставленная на первый план всего его физического облика, все остальное не видно, только это…
Читал
