курить: тогда ведь никогда не забудешься… А могу ли? Ну вот еще, конечно же, я могу! Швырнуть папиросы не¬долго и потом очень нетрудно опять их купить. Нужен до¬говор, нужна клятва: с кем же договор, кому клясться? Людям сказать — посмеются и не поверят, скажут: опять закурит, знаем… И вдруг мне пришло в голову с самим та¬баком заключить договор. Я вернулся домой и написал
Договор с табаком
193… года месяца числа Табак освобождает меня от ку¬рения навсегда. Я обещаюсь и клянусь никогда никому не говорить о вреде табака и никогда ни при ком…
Немедленно после подписания этого договора радость жизни вернулась ко мне, и я в восторге от всего, как ма¬ленький, отправился по своему делу.
И первый день я не могу сказать, чтобы мне было осо¬бенно трудно. На другой день вечером по возвращении домой вдруг грусть, что ведь никогда! Третий день я стра¬дал и ночь всю не спал… Следующий день жить было по¬чти невыносимо, ночью бредил. Жена почувствовала глу¬бину моего страдания и упрашивала сказать, объяснить. Я ей ответил, что могу открыться ей только в конце неде¬ли, в субботу вечером. Она совсем испугалась и с этого ча¬су начала переживать муку не меньше моей. Интересно, что я ведь сидел [днями] в обычном доме, ведь я не мень¬ше 50 штук в день уничтожал… А теперь чисто, и она не замечала… К концу недели казалось, что думы через неде¬
602
лю открыться проходят и я буду уверен, что выдержу, что будет вообще с чем и открыться. Но и через неделю было трудно, и через две…
И прошло уже пять лет, а в душе я все так же люблю табак и часто радостно гляжу на хорошенькие табачные коробочки. Иногда в хорошем ресторане за столом я вижу, на полочке лежит шоколад, на другой полочке апельсины, а пониже полочка с чем-то апельсинного цвета. — Что это? — спросил я, — на третьей полке? — И мне ответили: это папиросы «Сафо». Какие милые коробочки! Какая препесть.Приписка: О, Табак, какая ты прелесть
Курите же, граждане дорогие, милые юноши и даже де¬вушки… ничего! курите, курите себе на здоровье и радость. Но только если придет время и заставит жизнь дать клят¬ву — держите слово свое твердо, благодарите табак за при¬несенную радость и не говорите никому о вреде… И не стоит убеждать приписка: исправлять людей пустыми [хитрыми] рассуждениями о вреде табака.
7 Февраля. В Москве. Обида в Детгизе. Вечер Андрон-никова (Толстой с собакой, Толстой и бабушка). Еврей¬ская интеллигенция.
Я опять такой же больной, как в 1904—5 году (повторе¬ние через 30 лет!) Признаки этой болезни: крайняя обид¬чивость: все задевает, переменчивость планов: сегодня одно, завтра другое, неработоспособность, тоска, сопро¬вождаемая физическая болью, везде и всюду явление пошлости. Причина болезни малая: это что я, пробегав це¬лый день на лыжах, еще не отдохнув, появляюсь в Москве и тоже бегаю. Причина большая: застопорка в работе. Вот пример неуравновешенности: обдумал «Кабарду», до¬бился возможности видеться с Калмыковым и не пошел; в Детгизе убедили писать детскую книгу. Стал писать. Приезжаю в Москву с планом, прихожу в Детгиз — там что-то показалось не так, и вдруг бросаю… Неладно. Как быть?
Самолечение: оно понятно… Взяться за что-то и со¬здать режим в работе. Вернуться к себе и быть в себе: это
603
значит, опять-таки отъединиться, понимая себя как боль¬ного; Бострем делает еще и так: он берет пошлый образец делового человека и подражает ему во всей точности: этим создает себе броню извне, а сам внутри отдыхает. Не знаю, могу ли, но надо попробовать и этот способ.
«Неприступная» (Марьянка в «Казаках»)… вот вспом¬нилась тоже история с N.: входя в номер, она хлопнула его ладонью по заднице — чего же больше? она нисколько не сомневалась, что в этом же и дело; а между тем он гото¬вился просить ее об этом «ознаменовать их долголетнюю дружбу», и он не посмел ей это сказать и отправил. Что это? ведь он отлично бы мог как все и делал это не раз с другими; но тут вот что: эта «неприступная» связана как-то с основной Неприступной, хотя в свое время и та была готова, но ему нужна была неприступность, и он со¬здавал ее из ничего.
Разобрать когда-нибудь до конца происхождение «Не¬приступной». Вероятней всего, она и есть именно та самая «Муза», без которой невозможно творчество: она есть трансформатор половой энергии в эротическую («Марь¬янка» у Толстого и есть его «муза»): «недоступность» — это же ведь и есть пафос всей культуры: «доступна» как короткое замыкание, и тут род, а культура — высокое на¬пряжение (создаваемое недоступностью).
На полях: У Достоевского бедная жизнь. Подпорки славы.
Большой писатель неизбежно принужден строить под¬порки для своей тяжелой славы. Вот надо найти в раннем Толстом зародыши его проповедничества и просмотреть, как зародыши дали болезнь толстовства (и у Достоевско¬го, и у Толстого нити этого грибка пронизывают с самого начала худож. творчество, а у Гоголя, кажется, нет, худо¬жество отдельно, а «Письма к друзьям» отдельно: и потом сразу как явление черта).
Я мечтаю и загадываю оставаться «скромным» в худо¬жестве: это значит, я хочу писать без претензий. Правиль¬но. А если вдруг да не пишется, как теперь, а положение занято, и оно требует, и вся жизнь гонит (заостренное са¬молюбие — чуть по нем… и я не я). Вот почему «Кабарда»
604
необходима, какое-то дело, чтобы уйти в него «с головой»: уйти с головой — ушел с головой в дело, а сердце осталось свободным и. накопляя [постепенно] утраченную силу, ждет… оагеркнуто: возвращения головы
Происхождение толстовской «пахоты».
Жить как «Я» всегда и везде невозможно, необходимо жить и как все; иной делает это холодно, вполне отдавая себе отчет, другой отдается этому с благоговением. Меща¬нин далеко не отходит, удовлетворяется мебелью и т. п. Другие в поисках удаляются от прямой пошлости: отда¬ются эстетизму и проч. Третьи уходят на такую грань, где, как им кажется, их «я» ритмически соединяется с «Я» должным всего мира (в природе, в Боге), «быть как все» тогда совпадает с ритмом природы, и человек («как все») вдвигается в природу, и отсюда уже является требование уйти из города в деревню (косить, пахать и проч.).
Происхождение этики Толстого.
Поэтическая прелесть природы есть выражение ду¬шевного мира (согласия): почему-то если в чем-нибудь у себя неладно, то при созерцании природы начинает ца-рапать, и так получается, что там вон, куда глаз смотрит, чудесный мир, а в себе лично дурной, и это дурное при¬крыто в городе. Значит, чтобы найти равновесие сил и счастье, надо уйти из города в природу.
Характер поэзии Л. Толстого — мужество, правдивость и чистота-Чёрт Толстого является в требовании обязательного поведения для всех, от присоединения к художнику ми¬лиционера нравственности. Художник: «я вот так увидал это и там, а ты у себя в своем кругу погляди, не увидишь ли то же». Милиционер: «гляди, куда я гляжу».
Конец Горького есть продолжение конца Л. Толстого.
9 Февраля. Вечером пришел Трофим Михайлович Бо¬рисов, человек какой-то нейтральный, и я, рассказывая ему много о себе, почти успокоился.
605
Итак, три работы:
1) «Кабарда» (т. е. нечто подобное «Колобку» и «Жень¬шеню»).
2) «Начало века» (беседа с Бончем — на очереди и с Лундбергом: в след. приезд, т. е. 14-го «Серп и Молот», 15-го Бонч, 16-го Лундберг).
3) Детская книга «Машка». (Написать залпом всю очень скоро).
10 Февраля. В Загорске.
Читаю «Бесы». Способность Достоевского схватывать читателя. У Толстого, наоборот, не он, искусник, схваты¬вает, а то, что он показывает: читатель, любуясь богат¬ством показанного, переходит от странички к страничке. У Дост., ужасаясь, охая, ненавидя… Дост. намеками… за¬гадками… Толстой силой вещей самих по себе…
Последние «бесы» — это Зиновьевцы, претенденты на престол. По ним-то уж явно видна «миссия» интеллиген¬ции создать новую государственность, и каждый интел-лигент скрытый властитель…
12 Февраля. Неделями валит снег, но мы все-таки пробовали пустить Османа, ничего не вышло. С 16/11 (от¬пуск Пети) начнем с флагами.
Кажется, всерьез взялся за детскую книгу.
Достоевский и Толстой. Искусство Достоевского и Све¬жесть Толстого (Толстой как очеркист).
Если серьезно подумать о «полунауке» (Достоевск.) и роли машины и создаваемой ею необходимости, то как смешон замысел мой овладеть механизмом (между тем овладел же кузнец Вакула чертом).
От 30/1 1934 записано у меня, что изобретатель похи¬щает мысль у людей: после того как мысль ушла в меха¬низм, человеку не нужно уже думать: кажется, будто так и надо.
Приписка: 14-го выступление в «Серп и Молот» «Интелли¬генция» и «Жестокость» — не надо жалеть. По земле и по вокзалу.
606
14 [Февраля]. Выступление на заводе «Серп и молот». Привычная моя болтовня, при которой не только рабо¬чим, но и мне самому кажется, будто в «творчестве» моем нет никаких «тайн» и никаких нет преград теперь между мною и ими. Происхождение этого «нет тайн» двойное: 1) это моя уверенность, что никто из них не может поста-вить мне большого вопроса; 2) что я сам в своем творчест¬ве для себя же представляю тайну, которую сам не могу разгадать, и потому не только не боюсь, но даже и жажду, чтобы кто-нибудь занялся этой «тайной» (я говорю о не¬ведомом только то, что я, малосведущий человек, мало отличающийся от рабочих, познал в нем в своем опыте).
Между прочим, я говорил о моральном равновесии ху¬дожника: один человек работает в литейном цехе восемь часов, другой, художник, порхает, претендуя на исключи¬тельное положение. «Художник должен завоевать себе право быть художником, и потому молодежь не надо жа¬леть». — Да, это верно: не надо жалеть! — раздался голос какого-то железного человека.
23 Февраля. Погода. Зима рано началась страшным нажимом морозов до 40° и больше. Но потом проходила ровно на малых градусах и с малым снегом и без осадков (раз была гололедица, и на всю зиму [корка] резала ногу собаке). В Феврале же тепло и ежедневно снег и навалило. Теперь уже несколько дней льет с крыши, осадки великие. Вчера вечером хлестал дождь с ветром.
В Москве (21) пошел в ожидании бани в церковь и там нечто услыхал, и как мне после показалось на Тверской и в бане…
24 Февраля. Теплынь продолжается. Вечером и но¬чью на 25-е дождь льет. Генрихсон регулировал подшип¬ники в шатунах и протирал клапаны. Ремонт оставили до 1-го Марта. Набираю из тетрадок материал для рассказа об автомобиле. Кончаю 12 Заметок для календаря.
25 Февраля. «Отцы и дети» Тургенева: …«или преда¬вались тому ощущению полной тишины, которое, вероят¬
607
но, знакомо каждому и прелесть которого состоит в едва сознательном немотствующем подкарауливании широкой жизненной волны, непрерывно катящейся и кругом нас, и в нас самих». Это замечательное
