машины: маши¬на — дело рук человека: конец: на заводе. Вопрос, как влить сюда пинежский лес?
II. Делать работу, начиная с выборки из дневников. За¬вести особую папку и определить из недели определенное время.
III. Определить время для бывания везде с наблюдени¬ем свободным…
30 Сентября. 12. Не оспаривай глупца: из Толстого: «русский ум» не признает grand-homme1: Кутузов ни с кем
1 grand-homme (фр) — великий человек.
804
не спорил (не верил в слова и мысли отдельных людей, стремящихся к grand-homme).
Наконец-то день с солнышком. Я ходил в Попов Рог и убил вальдшнепа. Петя чуть не утонул на утиной охоте. Птица узко живет…
Издалека прилетает к нам вальдшнеп, а узко живет, как и всякая птица: найдешь — улетит, а завтра опять тут где-нибудь в ольховом кусту у полянки или в опушке у зе-леней. Так узко живет, но разгуливает по своей полянке настолько широко, что собаку я держу у ноги и она…
I. Если писать лес, то надо описать жизнь каждой птич¬ки в лесу, каждой зверушки. Зверя же и птицу надо описы¬вать как окружность, увеличивая число углов много-угольника до бесконечности: птица — это многоугольник, а среда — это окружность. Надо, описывая жизнь птицы, стремиться к полному и невозможному совпадению ее со средой. Есть кочки на болотах низенькие и прелые в хо¬лодной росе и возле засохшая коровья лепешка с дыроч¬ками: это дупель нос запускал, если я это увижу — то мне пахнет дупелем, но я встречал хороших охотников, уве¬рявших меня, что они действительно могут чуять дупеля. А то в лесу на [поляне], бывает, лежит куча хвороста, а вокруг него засел уже очень густо осинник с большими, как уши у пойнтера, листьями: в этой куче хвороста самая маленькая птичка живет, и как увидишь такую кучу, так и птичку вспомнишь. (Полезно в таком роде, имея идеалом из среды вызвать образ ее жильца, упражняться в описа¬ниях.)
В литературе все еще стараются говорить о хорошем раньше, чем оно сделалось, и тем, с одной стороны, давать идейное руководство жизнью, с другой — этим самым да¬вать возможность укрываться всякой мерзости.
1 Октября. 13. Не оспаривай глупца: помни образ Ку¬тузова…
С полудня солнце, в лесу лучи солнечные открыли вол¬шебные перестановки осени: там только одно дерево рас¬крылось, и через это две соседние поляны соединились, —
805
совсем стало иначе, если заблудишься, то и не поймешь, как раньше было. Но самое главное, что каждое дерево, расставаясь на всю зиму с другими деревьями, говорило само за себя, а не за весь лес, и оттого казалось, будто не было так, а те или другие деревья пришли: вот пришли две березки к самой опушке поляны и золотыми листья¬ми вовсе засыпали зеленую елочку…
Яма, полная водой, и вода такая светлая, через воду на дне мох зеленый виден, и на нем золотые монетки лежат.
Показались в сухом бору под соснами рыжики.
Кажется, нет ничего на свете красней, как ягода кали¬на осенью, и красна, и красива калина, такая ясная, такая свежая осенью в пучках на тонких раздетых веточках с одинокими последними золотыми язычками. Все так се¬ро в кустах, и вдруг такая красота!
Все в лесу к чему-нибудь — к чему черные ягодки, уце¬левшие среди желтых немногих листьев, и почему они на¬зываются волчьи?
Птички зарянки в серых кустах как будто из бора, све¬тящегося от вечерней зари, оторвался завиток тонкой оранжевой пленки с коры, прилетел по ветру сюда и повис в серых кустах.
На вырубке густо засел осинник, и, как бывает на мо¬лодых осинках, листья были широкие, как [уши] у пойн¬тера. Куча забытого хворосту обросла тонким осинником, и тут в хворосте всегда живет птичка — не знаю, как назы¬вается — маленькая-маленькая, и там бегает, как мышь, с хворостинки на хворостинку, редко выберется на крышу своего жилища…
Наполях: огень тепло
Еще на пойме кричат журавли. Еще удалось видеть стаю запоздалых лесных голубей. На телеграфной прово¬локе сидела трясогузка. Очень тепло, вечером сам видел, как наша курица стрекозу проглотила.
Так день прошел, и так для всех существ лесных был день почему-нибудь непременно один-единственный та¬кой и неповторимый: калина будет калиной, зарянка — зарянкой, и трясогузка в будущем году сядет на проволоку
806
в такой день, и курица стрекозу проглотит, да ведь не именно так, и день будет другой, а не этот самый, этот день не был никогда на свете и не будет, и каждое лесное существо в чем-нибудь получило свой день: курица стре¬козу проглотила, а я, человек, в этот же день мысль на¬жил, ясную, как ягода калина в серых кустах осенью, крас¬ная мысль и красивая.
Я себе нажил мысль о счастье, как надо, чтобы оста¬ваться всегда так, чтобы свой день выходил каждый день, как непременно птичка выходит, если хворост забудут в лесу и он зарастет молодым лопоухим осинником. Что¬бы день выходил свой собственный, надо, милые мои, все делать как надо, не больше и не меньше чем можешь, надо людей приближать к себе, сколько можешь обнять, соби¬рать вещи возле себя, чтобы, сколько только ты можешь, сам ухаживать за ними, чтобы они с тобой жили и тебе служили, а не забывались тобой, не покрывались пылью. Не надо жить как Максим Горький: людей набрал милли¬оны, а возле себя нет никого, вещей — дворцы, славы — го¬рода, и вещи эти не нужны, и слава такая пустая, что и у дру¬гих отбивает охоту за славой гоняться. (Молитва с пером).
Покров на земле из-под бора: там и тут на зеленом пят¬на белого моха, и редкие елочки растут под березками. Край этой боровой земли — заболоченное место Трест-ница, обширное журавлиное болото. Между Трестницей и боровой землей извивается ручей Попов Рог, — не ру¬чей, а ужасная грязь, поросшая густо черной ольхой. Вот в этой чаще и бывают постоянно с первых чисел октября вальдшнепы. Они довольно широко разгуливают между белыми кочками и зелеными кустами можжевельника, а живут очень узко в чаще и, как белые грибы, встречают¬ся каждый год на одном и том же месте. От прогулок вальд¬шнепа остается все-таки достаточно широкий след, чтобы можно было держать собаку у ноги. Ладу свою я всегда стараюсь держать у ноги, а то, бегая, станет где-нибудь в можжевельниках, или белая между белыми кочками, или в чаще Попова Рога — и вот мечешься в поисках соба¬ки до тех пор, пока где-нибудь за спиной не слетит птица.
807
Так иду я у опушки черной ольхи и время от времени повторяю Ладе: «Что сказано!» — «К ноге!» — «Назад!» Раз я так сказал «назад» — она подвинулась назад. Мне мельк¬нуло в голове при виде черных ягодок, что надо же нако¬нец справиться мне у знатоков, для чего в лесу эти ягоды, кто их ест и почему они называются волчьи. Так я всегда делаю, — что меня интересует в лесу, я записываю и после узнаю или догадываюсь сам. Сказав «назад», я увидел куст волчьих ягод и записал себе в книжечку быстро всего только два слова: «волчьи ягоды», потом оглянулся — хвать! а Лады нет сзади. Значит, пока я записал, она схва¬тила свежий след и по нем шмыгнула за куст, за кочку или куда-нибудь в чащу. И вот я за куст — нет ее! — за кочкой ищу — нет! дальше больше, кругами, шире, шире — нет и нет! «Значит, — решил я, — она ушла в чащу, в Попов Рог, там она!» — и сам лезу в чащу, в глубокую грязь, шаг¬ну и прислушаюсь, шагну и прислушаюсь. Вдруг слышу, где-то бух! в воду кто-то: конечно, это Лада ошиблась и бухнула, но где именно, с какой стороны послышалось, сам шумя, продираясь в чаще, разобрать я не мог. Выбрал¬ся я на более сухое местечко с более редкими деревьями и замер, прислушиваясь. Порядочно времени прошло, и слышу я, совсем недалеко от меня не то котенок тонко мяучит, не то ребеночек стонет жалобно-прежалобно. Подвинулся я туда немного и вижу, это Лада стоит, вся-то в грязи и с ее каждого сосочка каплями висит ледяная осенняя вода. На бегу Лада не боится никакой холодной воды, но теперь где-то под носом у нее вальдшнеп, ей ше-вельнуться нельзя, и хозяина нет, и так долго, так холодно, она вся дрожит, и от дрожи капли одни с сосцов свалива¬ют, а другие опять натекают. В этом безвыходном положе¬нии, чтобы хозяину как-нибудь дать весть о себе, нельзя же прямо брехнуть по-собачьему, и она подала весть о се¬бе не то по-ребячьему, не то по-кошачьему. Если выйдет фото — прибавить, как я ее снимал и как с прилету жир¬ный вальдшнеп [покойно] сидит, словом, по фото сделать описание, и еще она закрыла глаза, я хотел снять ее с закры¬тыми глазами, но вальдшнепу [придется] ждать. Зевнула: снять бы зевок на стойке. Стал я ждать. Лада уложила го¬
808
лову в рогатку и стала было, зевая, засыпать. Вальдшнеп, напротив, оживать-оживать — глаза его сверкнули чер¬ным огнем, и вдруг он улетел…
О хорошем впереди.
Бывает, надо говорить и указывать на плохое, а хоро¬шее — раз взялись изводить скверное — само собой скла¬дывается. Да и правда, раз уж люди взялись изводить дур-ное, значит, очень желают хорошего, и оно в молчании складывается безмысленно из желаний людей. Но быва¬ет, люди до того дойдут, что и не верят в хорошее, вот то¬гда о плохом нечего говорить: все плохо! и чуть только ма¬ло-мальски где станет получше, то все говорят о хорошем. Так сейчас у нас, стараются все говорить о хорошем.
2 Октября. 14. Не оспаривай глупца. (В Селкове за¬перли машину и ключ унесли: целый день в глупом по¬ложении, но, помня «не оспаривай!», я не и все прошло хорошо, в ожидании машины мы мешок с дичью оставили в чайной, а сами слонялись по деревне с ружьями и соба¬кой; мужики с возов со злобной насмешкой говорят: — Ничего не убили, только ноги натрудили! — Вспомнив, что глупца не надо оспаривать, я продолжил: — Да, мои ми¬лые, верно, ноги натрудили и вас, дураков, насмешили. — Другие мужики, желавшие продолжить насмешку над на¬ми, услыхав «дураков», стали смеяться над дураками…)
Очень тихо, очень тепло и, когда солнце осилило мглу, было жарко. Прошли все Селково. Темно-красная (бордо) брусника, очень вкусная. Бесконечные поля овса (на па¬лях) под соснами (корм для птиц военного об-ва, не моя ли мысль из «Жур. Родины»?). Рожь жнут в Октябре, по¬тому что дожди времени не дали и что лен рано посеяли: лен вместе с рожью
