продавал «свинчатки», и тут «идея» (у нас «муза»). Анализ распада на поэт и «человек».

Поэт орденоносный (Демьян): за поэзию нельзя давать ордена и чины. Декадентство именно и стоит на том, что поэзия — «сама по себе» (Не есть ли мое настойчивое стремление быть самим собой — требование поэта: …раз¬решение быть самим собой — вот все, что может поэт ис¬кать у граждан для себя и на всяком месте оставаться поэ-том — вот его долг и его гражданственность. И если чистый поэт ведет себя как жулик, то люди говорят: он «как чело¬век» никуда, но поэт. Анализировать до конца (быть мо¬жет задание на каждый день).

Приступаю к Берендеевой чаще.

1) Вот в лесу тропа, пробитая охотниками с давних времен, по ней теперь идет человек и песню поет. Но пер¬вому человеку, начавшему эту тропу, ведь не до песен же

839

было. И нам тоже хочется по лесу пройти так же, как шел по нем первый человек, пробивший тропу для охотников. Почему это, откуда берется такое желание изведать в лесу его страшную жизнь борьбы. Если сказать «с жиру бесит¬ся человек» — нет! не всякий с жиру тянет, бывает напро¬тив.

3) Мало ли есть каких областей в жизни, взять даже земледелие, от 1 нрзб. к лесу, почему-то вовсе не тянет там землю пахать не железом, а деревом, не в сапогах по земле ходить, а в лаптях. Почему я в математике, в химии скорее концы и только в лесу неудержимо тянет к началь¬ной тропе, к какой-то Берендеевой чаще с неполотой тра¬вой, чарующей такой, что взлетевшая птица застревает в сучьях, запутывается крыльями и человек ее хватает ру¬ками или петлей, стаскивая себе на жаркое рябчика.

2) Есть птица в дальневосточной тайге, разновидность рябчика, такая смирная, что человек подходит к дереву с петлей на шесте, надевает петлю этому смирному рябчи-ку на шею и тащит его себе на жаркое. Разобраться в этом случае пользования доверием птицы, — как покажется возмутительно! а все-таки почему-то неудержимо тянет пойти тропой первобытного человека повидать эту страну непуганых птиц и самому для своего костра своей собст¬венной петлей стащить с дерева непуганого рябчика. — Что это за сила такая тянет, в чащу первобытного, заманивая непуг. птицей.

4) А вот игрушка, вырубленная топором из дерева по¬чти первобытным лесным человеком для своего ребенка, и теперь в роскошном музее современных игрушек мы смотрим, любуемся игрушкой первобытного человека, считая ее редчайшим, драгоценнейшим памятником на¬родного творчества.

Так вот и леса: наши чудесные народные сказки вышли из леса, и у кого это есть — и кому не дороги наши детские сказки! — того неудержимо в чащу Берендея, пройти по ней собственной небывалой тропой среди непомятых трав и непуганых птиц.

Так вот и мы с Петей, как два мальчугана с тройника¬ми, стреляющими дробью и пулей, с биноклями, термоса¬

840

ми, маленькими современными фотоаппаратами, но сов¬сем без провизии — только чай! — отправились на север искать Берендееву чащу под предлогом необходимости пролить свет на вопросы механизации в лесной промыш¬ленности.

13.

Земля бесснежно замерзла и не оттаивает даже, если и нет мороза. Деревья совсем голые, очень скучные. Из луж, по которым свободно можно ходить, иногда торчат обмерзшие, но ярко-зеленые травы. Синицы стали жаться к жилью человека.

С 6 у. до 6 в. ходили с Османом, гоняли, но не убили двух зайцев, один заяц был вовсе белый. Осман отбил ла¬пы и залегал в кустах.

В этом броске орденами Ленина в свекольщиц есть сто¬рона хорошая: ведь герой еще остается героем в момент получения ордена, но орден носит уже не герой, потому что в быту героев нет, быт есть могила героя, и потому он герой, что вышел из быта обыкновенных людей: и можно выйти из быта героем, но в быт героем войти невозможно. Скучно смотреть на человека изо дня в день, или даже на порядок надевающего свои ордена. И вот это хорошо: бро¬сать ордена свекольщицам и тем самым развенчать героев летчиков и других, чтобы они после ордена не успокаива-лись.

Плохая же сторона — это презрение к личности хотя бы того же Павлова: отмечен среди немногих одаренных людей, а тут свеколыцица поусердствовала и за 500 цент-неров свеклы получила то же самое, что единственный в своем роде Павлов.

Аэроград в своем слове, как невидимый град, обещает представить нам идеал иного, лучшего бытия, но дает нам самолеты, имеющие в наших глазах большое военное зна¬чение. В связи с этим дано множество военно-законных убийств. Люди все ходульные, кричат неестественно (глох¬нешь от крику), кривляются. И появление этой подхалим¬

841

ской, никуда не годной пьесы приветствуют как великое событие 29 украинских писателей. Это иллюстрация к мо¬ей теме «человек и художник»: человек-атлант невидимо для всех, как землю, подпирает искусство; на поверхности жизни кажется искусство независимо, и так часто мы ви¬дим, что дрянной вовсе человечек является отличным по¬этом, но это все кажется, благодаря терпению атланта: чуть только его терпение кончилось, художник из мира искусства проваливается во всю грязь никуда не годного человечишки. Так и Довженко, стараясь угодить «двору», сел в грязь подхалимства.

Мы надолго задержались, много потеряли зря време¬ни, в Вологде, пытаясь в близлежащих запанях и лесных биржах познакомиться с делом механизации лесной про¬мышленности. Не хочется это описывать: какой бы ни был совершенный станок, никогда он пользы не даст, если подкатка материала к нему и разборка продукта ручная: ручные процессы «смазывают» все достижения станка. Что мне, если каждый самый обыкновенный лесной ин¬женер может об этом написать в сто раз лучше меня. Мне нравится смотреть на технические, до крайности простые ручные процессы, думая о сметливости первобытного че¬ловека, о пользе для себя этих знаний на тот случай, если самому придется попасть в положение первобытного че¬ловека (драть лучину, как в 18 году, кремнем высекать огонь). С восхищением смотрел я, как делают «вицу» — материал для связывания бревен в плоту, как сплочивают «под клян», как лихо ездят по воде на одном бревне, как сплочивают бревна щукой, чтобы плот, как рыба, облег¬ченно шел против течения. (Плот на Сухоне: человек одо¬левает холод.) Вдумываясь во все это, вспоминаешь та¬инственные навыки пчел, муравьев и других насекомых из Фабра. Зато когда рядом с этим видишь несовершенную механизацию, как она делает бессмысленными ручные инстинктивные навыки и как эти навыки «слизывают» все преимущества машины, то писать об этом не хочется. В утешение все вокруг ссылаются на Бобровскую запань в Архангельске, где вся списка делается станками, люди

842

работают сухие электрический станок. Думаешь об этой запани как о совершенном человеческом деле и находишь объяснение, почему представитель художественной лите¬ратуры предпочитает первобытную работу несовершен. механизму: все в совершенстве, в здоровом естественном эстетизме всякого дела.

Понимать друг друга можно и необходимо лишь на¬столько, чтобы не мешать, большего понимания нельзя требовать, а только желать как «счастья», независящего от нашей воли.

14.

Последний монах Аффоний принес поднос с лаврой и сказал: «она (лавра) вас притягивать будет». Я взглянул на него с вопросом, и он объяснил: — Потому, что я писал с усердием.

«Первая любовь» для мужчины только в редчайших случаях делается любовью брачной. Мужчина для любви брачной должен сколько-то пожить нелегально. И вот бы¬ла одна первая любовь, только одна на всю жизнь — (поэ¬тическая аскеза)… И там ничего и все зря: разряд в пусто¬ту, а песня остается, радостная тень любви: так создается «Жень-Шень».

15.

Ездили с Петей к Алексею Денисову в Чирково и при¬везли дочь Османа Альму. Денисов то же, что и «Дедок», прекраснейшее народное существо. Теперь им наступает конец, и вот мы с Петей всю дорогу говорили о том, что совсем пропадает это народное существо (Лувен, Восток, китайцы), или же возродится оно, проявится в культур¬ной деятельности более сложных людей. Несомненно од¬но, что вино теперь является решением и среди русских пьяниц надо искать подобных людей.

«Коллизия»: Денисов и другие охотники в Чиркове в существе своем коммунисты и колхозники, запрещаю¬

843

щие им охотиться. Очень похоже на нескольких настоя¬щих писателей, заключенных в «Союзе сов. писателей».

В Констант[тиновском] РИКе с лестницы на лестницу бегали черти с папиросами в зубах, в штанах галифе.

Что бы я наделал в крепостное время, обеспеченный вотчинами? наверно, самым диким борзятником… а вот нет борзых, и я поэт: лучше ли это? все скажут — лучше. В этом и есть движение истории: (Жень-Шень).

16.

Небо ровно-ровно-серое. Утро, день вечер — все равно.

Температура все 24 часа на нуле, и барометр тоже ни туда ни сюда. Земля замерзлая. И все как будто на этом кончилось и больше никаких не будет перемен на земле никогда.

Я попробовал записать за ним — ничего на бумаге не вышло. Сам начал свои впечатления записывать белыми стихами — и опять стыдно читать написанное. Но мне пришло в голову писать своей обычной складкой и только скорей, не откладывая, что видишь, то и записывать по-своему, как Губин тоже, что видит, о том сейчас же на свой лад и говорит. (Тропа. Дерево)

Наука в моем деле служит проверкой и укреплением моей сказки, благодаря записи я смею со сказкой своей подходить к самым обыкновенным существам, как Иван Царевич подходил к заколдованным кладбищам и во внут¬реннем содержании вещей находить и будить спящую Ма¬рью Морьевну.

17.

Пробовали новую собаку Альму — весь день. Белый заяц на всем темном, как видение. Хороши на дорогах мо¬розные стекла, из под которых ушла вода: лед-тощок. Совсем особенно, со стеклышком поет вода. В ожидании разрешения бесконечного скола всматривался в берега

844

лесного ручья, как они создавались, размывались, намы¬вались, громоздили гальку на перекате, зарастали ольхой внизу и вверху ельником. Среди густого ельника водимый только своею ольхою проходил ручей…

Иногда, кажется, смотрел бы, смотрел на жизнь ручья в лесу и деревьев и разных зверушек, да так бы вот все раз¬бирал бы, разбирал. Но только это кажется, что можешь всегда: редко можешь. Это моя старая дума о возможнос¬ти управлять своей способностью восприятия. Самое про¬стое — это взять, выбрать тему, напр., муравейник, пчел, перечитать все в этом и погрузиться в тему. Но тогда на¬рочитость исследования ограничит тему со всех сторон и засушит, так что такое подогревание себя полезно, даже необходимо, но не основа всего такого «исследования». Основа — это охрана внутреннего равновесия, обеспечи¬вающего состояния родственного внимания. Хорошо бы научиться так владеть собой, своей силой родственного внимания, чтобы и в городе людские массы, лица воспри¬нимались как в лесу (опыт независимой жизни в Москве).

18.

С утра легкая пороша. Вечером ясно, — 12.

Собрал несколько каротышек для «Правды» (все еще не оставляет задор создать