заводится. Инженер сам вместе с механиком Иваном Ивановичем целые сутки в гараже возились. Повезли ребенка в За¬горск и вот нужно же так: единственный в Загорске хи¬рург уехал в Москву… Оставалось только спешить в Моск¬ву на электрическом поезде. В большой спешке сели в трясучий моторный вагон и не успели доехать до Софри¬на, от большой тряски в моторном вагоне винтик сам вы¬скочил.

851

2.

852

Скандал из-за денег. Все было хорошо, пока денег было мало, а когда разбогатели, Павловна, оказалось, вовсе не может считать и распоряжаться деньгами. Не столько пи¬шу, сколько рассчитываюсь («Положение изменилось»). Надо что-то придумать немедленно.

Начал писать 3-ю часть «Чащи».

Гонял лисицу с Османом: если бы знать, где он ее за¬кружит, а то все никак не нападешь на круг. Часов пять он держал.

Начинаю ненавидеть все советские аппараты и боюсь, что всякое самоисправление безнадежно: вся эта масса тунеядцев… Быть может, надо крепче обняться с прави-тельством и… нет! борьба с аппаратом невозможна, аппа¬рат…

Герцен говорит, что писатели только тогда бывают дружны с правительством, когда оно идет впереди. Не¬сомненно, что сейчас правительство идет впереди, но по-чему же отстают писатели?

К докладу: дети и учреждения, а людей, чтобы беседо¬вать, нет: люди — это (Павлов) учреждения. Всякий жи¬вой человек непременно в учреждении.

К докладу: трудно — только теперь понимаю, как труд¬но мне, выросшему в старом мире, приспособиться к но¬вому: самое же трудное мне приспособиться к аппарату: каждый значительный человек — учреждение.

3.

Сидел дома и продвинул «Чащу». Вечером Петя при¬ехал. Кончил Герцена, это витязь русской общественнос¬ти. Чувство гражданской части у нас — это от Герцена.

4.

Всю ночь снежная метель, и утром в метель мы при¬ехали в лес: ничего нет лучше на свете. Ель, вся засыпан¬ная, белая с темными пещерами, и снег, падая, пролетает мимо темных мест, как живой, казалось, падает и, конеч¬но, по-своему как-то и шепчет. И я, как глухой Бетховен, глядя на него, сочиняю свою музыку. А то вдруг ветки бе-лые зашевелятся, думаешь, зверь выходит, а это с ветки на ветку падает. Ольховые, еловые ветви с огромной снеж¬ной тяжестью согнулись друг к другу и заграждают путь и не прошел бы. Но у меня в руке волшебная трость, я ле¬гонько стегну по лебедям, по дворцам, заграждающим путь — и в одно мгновенье все исчезает и обыкновенные талые ветки деревьев, освобожденные, прыгают вверх. Иду с волшебной палочкой, как Руслан за Людмилой…

Быстро покончили с Беляком и в 12 я привез Петю на просвечивание.

Столетие со дня рождения Марка Твена. Итак, его сим¬патии были к тем, кто у нас кустари, и он встретил на пути своем бездушный империализм. А я встречаю бездушный бюрократизм, я все еще, но, быть может, наивно надеюсь его победить, но и боль велика. Получается творчество, как бы сдавленное взрывами. Я же по природе и в счастье своем мог бы быть тоже импровизатором, и, должно быть, я счастья своего не видал. Опасности от бюрократизма для меня не может быть, п. что я скромно живу и внешне не связываюсь, не вступаю в большую зависимость. И го¬ды прошли умные.

В будущем только, наверное, живые люди будут с бю¬рократами бороться так же, как теперь борются с буржуа¬зией.

5.

Охота. Петя двух: 1-й гоняли на пятачке; 2-й чужая со¬бака, а чужие охотники из-под нашего (заяц гонный и шу¬мовой). Снег такой рыхлый, от тепла уплотнился настоль¬ко, и зайцы ходят, не проваливаются, ходят тихонько, растопырив лапки: огромный след — на гору провалива¬ется. Белка и в самый рыхлый снег ходит поверх: очень легка. К вечеру ели заходили, обремененные снегом лапы

853

закачались, вся ель живая, потом стало все рушиться, ве¬чером буря.

Мои вещи: Лавра — последний монах ее написал, пото¬му что был преп. Сергий, жил среди лесов с волками и, в конце концов, ко мне: какое сокровище. И тоже «Жень-Шень». И так оставляю только друзей. Так и людей надо.

7.

…скажем, 10 дней по 16 = 100 стр. Можно поехать в Москву.

8.

Вернулся из Москвы. Захворал. Видел людей-манеке¬нов, которые не только ведут себя правильно, а тоже так и мыслят и не подозревают даже, что можно думать хотя бы про себя не точно по Марксу. Спор с ними о количестве и качестве: я им старался доказать, что творчество отно¬сится вообще к созданию качества, а количество создает-ся просто производственной работой (?) Они, может быть, и правы в своих возражениях, но я чувствовал в них уче¬ных пешек, а они во мне человека, им чуждого, — вот по¬чему мы и спорили. Вот бы в роман такой тип, правильно приспосабливающийся к механизму, который больше их и постепенно, сами того не сознавая, превращающийся в «учреждение».

9.

Болел, но переносил 10 стр.

10.

Болею, но прибавил 8 стр.

Мелькает возвращение рапповских времен: я это из-за скудости нашей литературы. Вот сейчас можно бы орга¬низовать группу писателей из «стахановцев», как я про-бовал в Талдоме при изучении башмаков, и с этого начать, а не по-рапповски оздоровляющую литературу. (Некий фокус.)

Какое противоречие…

854

11.

855

Продолжается грипп. Гоню «Чащу». Читал Бердяева в изложении Бухарина, противопоставляющего творчест¬ву качества христианской культуры, «качество качества» социализма. На мягкого Бухарина можно легко найти еще более мягкого. И так эта религиозная пыль продолжает лететь. Эпоха молчания и дела. Наш бык! а у Домны Иван, поезд раздавил девочку. Д. И. только и крепится Богом (Бухарин свистит в два пальца).

Бострем, как стахановец. Стахановские механизации в применении к живописи… (попыхачи)

Человек с большими глазами Красивей, чем с маленькими, И дом с большими окнами Красивей, — все видно!

Внизу кипит жизнь. Ясно чувствую сейчас, чего я ли¬шен был и что за убогое существо писатель, занимающий почему-то первое место в обществе. На это, может, кто-нибудь из властелинов обратит внимание, скажет: «не нужно все это нам», махнет рукой — и писатели исчезнут, а потом явятся новые сами собой.

15.

Болезнь свою мы с Петей показали тем, что ушли на охоту и весь день гоняли беляка: и беляка убили, и бо¬лезнь совершенно прошла.

16.

Недостатки Павловны иногда понимаешь как собст¬венные твои недостатки: ведь она же ровнялась-то добро¬совестно по эгоизму твоего писательского одиночества и так приобретала солидную форму.

17. (Газеты нет.)

Человек выходит по следу гонного зайца на дорогу и по дороге идет, вытянув вперед голову и повертывая, как собака, то вправо, то влево, чтобы не пропускать скид¬ку зайца с дороги. И когда он видит, что собака идет впе¬реди его и точно так же, вытянув голову, повертывает гла¬за то вправо, то влево, он удивляется уму ее и говорит: «умная, как человек», хотя сам он, в сущности, ведет как собака.

После всеобщего счастья в любви и семье человеку нужно еще счастье заниматься в жизни тем именно, чем хочется. Никто не берется рекомендовать метод счастли¬вой любви, но в социализме считается, что в будущем каждый будет работать в охотку.

Трудно ровнять труд по созданию картины с трудом добывания каменного угля, но вполне возможно сделать, чтобы углекоп тоже, как и художник, работал в охотку. Углекопу хочется достать себе пианино, и, хотя он не уме¬ет играть, он верит, что и он тоже будет обладать этим счастьем извлекать чудесные звуки. Надо дать ему воз-можность, работая, ждать впереди счастья. А разве ху¬дожник, загубив свою жизнь на картину, не так же думает о музе своей, как рабочий о пианино…

18.

Что белеет впереди меня далеко на востоке,

И везде звезды на небе, и между елками.

А елки стоят засыпанные снегом, очень высокие.

Впереди начинает краснеть, и только звезды меркнут, —

Начинаются большие перемены

Звезды собираются все позади — и это мое прошлое в звездах,

Восток пылает, а месяц в стороне со своей звездой, Открываются глубокие снега: свежая пороша. Каждая минута проходит и другие минуты не те, И множество звезд меркнет каждую минуту, И мое прошлое в звездах скоро потухнет. А месяц не боится новой зари. И звезда его с ним.

А я думаю о себе; вот мои все звезды померкли,

856

Остается месяц со своею звездой.

Месяц не боится зари,

И я хотел бы, как месяц,

Я даже прямо подумал: месяц это я.

Стахановское движение — это как будто русскому ра¬бочему и всем простым людям открыло дорогу к счастью, совсем стало незачем думать об Америке. И это послед¬ний и окончательный удар по уравниловке.

Источники: мое подполье: ненависть к тем, кто глупо тебе отдается, хамство при успехе (вот когда понятно про¬исхождение человека из-под-полья).

Почему русские революционеры иногда женились на еврейках.

Без любви трудно жить человеку и если он не встреча¬ет любви в человеке, то обращается к аккумуляторству любви, к собаке.

21.

Закончил 5-й лист «Чащи», конец думаю отложить, а то очень надоело.

История с небом Бострема: современное небо ясно и определено: звезда, значит, ее надо достигнуть; небо как источник мироощущения, как целого органического — враждебно. Совр. люди это не знают, а чуют: передается само собой по волне.

[Достиг] и потерял, как мечта достигателя (Стаханов¬цы или достигатели).

Лесная избушка, о которой мечтает Бострем, есть лич¬ная жизнь, то настоящее золотое счастье делать то, что хочется самому. Чтобы сохранить такую избушку, надо бесстрашно закрепляться во вне. В сущности, мой путь и есть путь достижения этой избушки.

857

23.

858

Целые сутки снежная метель. Навалило снегу столько, что охота едва ли возможна.

Небывалость нашей революции выражается механи¬зацией управления массами. Кино и радио сняли с народа одежды религиозных легенд и фольклора. Весь народ со всей своей потаенностью захвачен государственным ме¬ханизмом и посредством стахановского движения будет вовлекаться все дальше и дальше. Редакция даже со сто¬роны «Природы вещей» стала невозможной. Погоня за счастьем в ближайшее время должна проникнуть, как ес¬тественная потребность, в недра народа, ко всем без ис¬ключения, и заменить восточный аскетизм и упрощен¬ность кустарного быта. Восприимчивость к счастью после самой суровой школы аскетизма дает колоссальную дина¬мику развития…

24.

Вчера вечером стих ветер, и снег перестал. Столько на¬валило и намело, что все машины остановились.

Разговор с А. Н. Тихоновым — мой и Базарова с Мереж¬ковским, а также в том же роде и еще: экономист (общече-ловек) говорит с личником (есть такое наивное понимание жизни по себе на нашей ступени (эгоизм) препротивное, на высшей неопровержимое, п. что всякий человек узнает ближнего по себе, и, значит, «я» — есть везде и во всем есть наша станция отправления.

25. Весна света.

Москва. Заседание с куклами (и если бы так каждый день!) Великая епитимья. «Наши Достижения» и Бобры-шев: новая этика (мещанская): нельзя колхозника срав-нить с жеребом, город с собакой: ругнуться неприлично (новое приличие). Раскрывается, почему запрещает Глав-лит. В «Известия» Бухарин и Живов (я: храбрый заяц: Го¬ворят, бывают случаи, когда выведенный из терпения заяц на гону вдруг обертывается и бежит на собаку, тогда