Заковыка:
Рождение власти из черной пены жизни (ведь вот: са¬молюбие спеца удовлетворяется открытием, богатством, славой; самолюбие парт-человека — властью? (вернее, па¬дает во власть).
Спец-человек — материалист, анархист — мир — тут «земля», «жизнь» и свобода, быт, церковь.
Парт-человек — идеалист, государственник — война — тут принципы, власть, религия (не церковь).
Никогда не было так ясно, что церковь в отношении дела Христа есть «оппортунизм».
20 (Марта). Солнечно с ветром. Хорошо стало ночью: тихо и луна до невозможности яркая (бывает ли так свет¬ло зимой?). Пишу Даурию (Амур).
Достать в среду книгу по истории первых веков хрис¬тианства (церкви). При свете нынешней жизни выяснить: 1) Характер и значение христианских принципов (парал-лельно нашему «социализму»). 2) Возникновение церкви и государства как единства и причины распада. 3) Искус¬ство эллинское и новое в отношении всех трех категорий: принципов христианства, церкви и государства.
Союз на крови (государство). Союз на любовном раде¬нии (христианство) и отсюда линии государства, церкви, искусства. Бледные лучи тех костров в нашей нынешней замшаной церкви, в социализме, искусстве. Нынче заго¬релся костер крови.
Усредненная мораль.
Молодые люди нынешние познакомились с государст¬венной работой раньше, чем с личной этикой, и оттого
85
при необходимости оперировать в области этики перено¬сят в нее опыт свой из работы в каком-нибудь учрежде¬нии. Так, напр., в финансовом отделе до того свыклись с тем, что средний человек если сыт, то и добр, а голодный непременно зол, что часто путают и вместо того, чтобы сказать, напр., «вот голодный!» — скажут «вот злой!», или вместо «человек истинно добрый» — «вот человек истин¬но сытый». И тут же наведут справки — нельзя ли с него что-нибудь содрать.
Часто бывает тоже большая путаница с понятиями класс или борьба, если переносить эти понятия прямо с листа из учреждения на живых людей. Сам не раз, имея высшее покровительство в государстве, как писатель, по¬падал в списки лишенцев и кулаков только по тому при¬знаку, что имею домишко в три окошка на улицу. И если, достигая какого-нибудь места, видишь, что оно занято уже хорошим человеком, то тебя успокоят и скажут: — У тебя же есть связи, гони его, не унывай, нужна борьба.
21 [Марта]. Яркий морозный день с ветерком. Полно¬луние. Роскошная зимняя ночь.
Удивительно, просто невероятно! С утра до ночи Ефр. Пав. ругается на власть и, казалось, такой контрре¬волюционерки нет другой. Но вот вчера я сказал о Леве, что ему придется поступить в партию. — И очень хоро¬шо, — ответила Павловна, — я разве против? Я ругаю не¬годяев, но причем тут партия? И очень хорошо, если Лева поступит, на его месте был бы негодяй, а вот честный ком¬мунист будет, и сколько он добра сделает!
На полях: будущее в подсознании… проявляется в лигностях разных открытие о войне
Вы же видите, что жизнь наша бежит и не только через год или месяц, а через неделю чувствуется перемена. Между тем, кто из нас скажет о перемене вперед. Пусть скажут, что перемена зависит от такой-то группы, и все равно в этой группе знают за неделю, за месяц, а за год
86
уже никто ничего не скажет. Перемена накопляется в лю¬дях, в личностях и находится у них в подсознательном со¬стоянии. Личности, однако, разные, один осознает пере¬мену раньше, до другого не скоро дойдет. И вот если бы свободно высказываться, хотя бы, напр., в мечтах, подоб¬ных романам или стихам, то, конечно, массы скорее бы сознавали себя и жили, чем… Так было в либеральном об¬ществе.
А в прежнем китайском «открытия» личностей счита¬лись опасными и должны были проходить через совет мудрецов, которые решали, возможно ли догадку открыть для народа, или, напротив, закрыть, забыть о ней и само¬му догадчику возможно скорей отрубить голову. У нас те¬перь жизнь идет по-китайски, причем догадчики более и более становятся в такое положение, что по множеству недозволенного им нет никакого расчета догадываться.
Вот сейчас скопилось в людях так много «неоткрыто¬го», что каждый с часу на час ждет перемену. Коммунист обыкновенно говорит о войне и разные приводит доказа-тельства, что посылают на Дальний Восток войска, про¬тив Польши роют окопы и т. п. Но простые граждане в вой¬ну совершенно не верят из-за того, что чувствуют великое скопление злобы и невозможность в такой обстановке на¬чать войну.
22 Марта. Жаворонки пекут.
Электрический трамвай остановится один — и все оста¬новятся, если кончится ток. И точно так же и быт…
После сильного утреннего мороза в полдень в лесу солнце…
Создалась та нейтральная морозно-солнечная чистая среда, в которой и яркая мысль, и яркое чувство порожда¬ют свои запахи. В лесу были из снега на пнях и елочках пасхи и куличи такие вкусные, что мне явственно запахло ванилью и сладостно мелькнула прелесть похороненного быта. Сегодня у нас Ефр. Пав. пробует испечь жаворонки. Я уверен, что у нее это не выйдет, не взойдет тесто или
87
сгорят. Ведь быт движется силой, подобной электричест¬ву, один трамвай остановится — и все станут, если кон¬чится ток; вот так и быт, если внутренняя сила, движущая его, кончилась, то никакое личное усилие его не спасет.
Дорогой друг, живу так себе, стараюсь сохранить при¬стойность в неприличном для писателя положении. Так именно я себе представляю свое положение сравнитель¬но, напр., с положением Максима Горького: одно непри¬личие! Писатель-коммунист именно должен жить под охраной фашистов и, в крайнем случае, ГПУ. Но так жить, как я, в провинции невозможно. Какая-нибудь делегатка, имеющая виды получить новые калоши, врывается в мое жилище и начинает обмеривать сотни раз обмеренную площадь, находит лишние 6 метров и предлагает добро¬вольно впустить рабочего в мой кабинет (внизу для рабо¬чего сыро). Сбудешь делегатку, явится фининспектор]. Пойдешь жаловаться. Председатель слушает и есть ябло¬ко. — Бросьте яблоко! — крикнешь. Он отложит, но после того уж, конечно, ничего не сделает. В конце концов, из¬мучишься и начинаешь сочинять письмо Сталину.
На полях :
— Жить хогешъ?
— Хогу.
— Ну так слушай.
— Побойся ты Бога!
И сказка про белого быгка: Жить хогешъ…
Горький американцам: «»Насилие», как вы и «многие» понимают его — недоразумение, но чаще этого оно — ложь и клевета на рабочий класс Союза Советов и на его пар¬тию … На мой взгляд, можно говорить о принужде¬нии».
Это из ответа Горького американцу, который пишет ему, что рабочий класс в СССР насилует крестьян. («Из¬вестия» № 81.1932 г.). Теперь это «не насилие, а принуж¬дение» обежит всю страну и, пожалуй, будет венцом сла¬вы Максима Горького.
88
«Святые» народники, в сущности, и породили это ди¬тя: это изнанка их «святости» явилась, т. е. изнанка (воля к власти) давно уже показывалась и так ярко осрамила Виктора Чернова (селянский министр), но в изнанке ока¬зались тоже слои, и это вот уже самый последний слой «заподлицо». Итак, Горький — это заподлицо святых на-родников. Ни Ленин, ни Сталин, полагаю, не могли бы уже потому, что за «святость» никогда и не брались. Такое ди¬тя могло родиться только среди писателей-моралистов.
Два мужика. Луна светила ярко. Лошадь шла потихо¬нечку. В розвальнях ехали два пьяненькие мужика. Моло¬дой научал старого чему-то потихоньку, и, когда доходил в этом научении до какой-то вероятно последней мерзос¬ти, старый как бы громко стонал:
— Побойся ты Бога, Никифор!
И молодой тоже громко ему отвечал:
— Жить хочешь? Молчание.
— Спрашиваю тебя, жить хочешь?
— Хочу.
— А хочешь, так слушай.
И снизив голос, продолжал научать до тех пор, пока старик опять не стонал.
— Побойся ты Бога.
И опять Никифор резко:
— Жить хочешь?
Луна светила ярко. Лошадь шла потихоньку. Тени до¬мов совершенно скрывали идущих вровень с лошадью людей на тротуарах. Резкие тени на серебряном снегу об-рывались на перекрестках, люди показывались на свету, один, другой, третий… не люди, а человек, один в лицах своих, шел, шел, и ему с улицы задавали вопрос:
— Жить хочешь?
— Хочу, — отвечал он и заключал свой договор на ка¬кую-то величайшую мерзость.
Свидетельницей была чистая луна.
На полях: Люди сейгас говорят, а больше молгат об одном и том же.
89
Лева начинает явно посмеиваться, когда при получе¬нии особенно резких известий о тяжести жизни я хвата¬юсь за возможность близкой перемены… «Сколько раз уже предсказывал старик и никак не успокоится». А я на¬чинаю «пророчествовать», когда до меня доходят какие-то волны общего чувства (все говорят об одном и том же, или даже молчат об одном: говорят и молчат об одном). Но все-таки верно то, что в такие моменты большевики как-то извертываются, и перемена бывает, хотя и не та. Происходит перемена не нравственная, а просто, оказы¬вается, жить еще можно («вышли из положения»), и тут другая волна подкатывается, тихая, черная, узкая из ту-мана с шепотом: и царствию такому не будет конца. Вот к примеру было только что с Японской войной — вот-вот война, а теперь явно, что нет. Молодежь-то как, было, за-кипела, как захотелось на войну. Нет, успокойся, нет и не будет. И весь Китай разберут и поделят на сферы влияния, и выйдет Европа из кризиса, а мы даже и петушиться пе¬рестанем.
23 Марта
Дорогой мой!
Соблазн является в виде легкости жизни, вот, напр., если это женщина, то кажется, что с этой новой женщи¬ной жизнь будет легкой, и я успею с ней хорошо пожить. На самом деле, если поживешь подольше, то в иной форме выступят те же черты неминучести, но это когда еще… Тут всегда скрывается эротика — истинная причина обмана (хочется неизведанного: своя же баба да на чужом огороде и то слаще). Змея, обновляясь, сбрасывает старую шкуру, а мужчина жену. (Керенский, Калинин, Буденный et tutti quanti1).
Вчера 100 лет со дня смерти Гёте. Наши хвалили за безбожие и намекнули на мещанство личной жизни (50 лет прихлебателем у князька). Итак, «мещанство» у всех от Гёте (Веймар) до Горького (валюта). Разница: Веймар по¬мог Гёте написать «Фауста», и в этом случае «мещанство»
1 et tutti quanti (итал.) — и иже с ними.
90
превращается в «землю» или «мать». А у Горького наобо¬рот: Горький за валютку с возможностью жить в доме принца в Италии отдает своего «Фауста». Вот и все о ме-щанстве, кажется, нечего больше сказать.
Разве так еще: приписка: Так ли я понимаю мещанст¬во: это есть… мещанство есть первенство, отданное за че¬чевичную похлебку. Из этого не следует, что сама похлеб¬ка есть источник мещанства. Но бывают времена такой суровой борьбы с мещанством, что одно только напоми¬нание о хорошей похлебке соблазняет людей. Так вот те¬перь эту роль раздражающей похлебки играют земля, природа, семья, праздники, подарки, игрушки. Дело кон¬чено! быт движется силой, подобной электричеству, пре-кратится ток — не один, а все трамваи остановятся; так точно никакое личное ценное не может вернуть к разру¬шенному
