принципиальное, но и обыденное — «к ситчикам и платоч¬кам», а также и «сумасшедшим», не желающим подчиняться «стару¬хам».
Существенное место в художественном мире романа занимает ска¬зочная символика. Марья Моревна — сказочный образ невесты, обла¬дающей несказанной красотой и мудростью («как могла она из сказки выйти сюда»). В силу использования сказочной и библейской тради¬ции образ Марии Улановой не исчерпывается ее социальной ролью, а приобретает черты мудрости и красоты. Символом раздвоения лич¬ности оказывается «волшебное зеркальце» Зуйка, хранящее ее в обра¬зе Марьи Моревны. Хотя эта двойственность смягчает жесткость ее позиции, Уланова, как и Сутулов, остается олицетворением лагерной власти. Тем не менее в романе воспроизводится жизнь обычных людей, вовлеченных в страшную историю, к которым относятся и ис¬полнители-чекисты; они тоже ведут между собой диалог-спор о пове¬денческой норме (Уланова — Сутулов). Пришвин использует советские штампы, но, существуя вне обязательного идеологического контекста, они теряют свою силу и парадоксальным образом выражают едва ли не противоположный смысл. Выбор Улановой между любовью и иде¬ей («я любимого человека отрезала от себя», он «губил все дело наше общее… я его, любимого, сама отдала под суд» (Т. 3. С. 384)) оказыва¬ется не окончательным и не абсолютным, поскольку окружающий ее мир не восполняет потери («пять лет… хранила втайне надежду на его возвращение» (Т. 3. С. 386)).
В художественном мире романа творческая деятельность человека оказывается не на стороне человеческой личности и сознания, а на сто¬
886
роне власти. Отделение творчества от существа жизни в условиях на¬сильственного отношения к бытию идеологизирует творчество и обес¬смысливает результат: подлинной целью оказывается не строительство канала, а идея «перековки» человека («Мы не столько строим канал, как человека собираем, всего человека ждем и куем» (Уланова); «ка¬нал — это придумка, это предлог, чтобы замучить и покончить с че-ловеком свободным» (заключенные) (Т. 3. С. 383)). Слово в романе становится ареной борьбы староверов и чекистов (Сергей Мироно¬вич — Сутулов, Марья Мироновна — Уланова): традиционное слово и предание используются в чуждом для староверов контексте безбож¬ного мира, и оказываются в нем соблазном: так, для Сергея Мироно-вича «крест от проволоки не пострадает» — в силу присутствия в нем божественной силы, а для Сутулова — в силу полного ее отсутствия, но обоим одинаково кажется, что кресту «ничего не сделается» («ни¬чего ему от этого не сделается»).
Завещая библейский эпиграф «Аще во ад сниду, и Ты тамо еси» к своему многострадальному роману, Пришвин, обозначивший тем самым пространство строительства как ад, вносит в роман идею безу¬словного присутствия Бога — идею спасения. В роман идея спасения проникает не как нормативная абсолютная истина, о которой одни ежедневно помнят, а другие вспоминают от случая к случаю, а как единственно возможный труднейший выход, который никому не мо¬жет понравиться — он не приносит внешней свободы, но открывает возможность роста внутренней свободы, связанной с тайной личнос¬ти, которую никто не может у человека отнять. А другого выхода для своих героев, так же, как для своих современников и для самого себя, Пришвин не видел. И пусть он понимает, что роман «не кристалл, по¬добный «Жень-шеню»», и много в нем на самом деле, быть может, провалов и ошибок, но он был первопроходцем, и ему удалось пройти этот путь «страдающей личности» до конца…*
Поездка на Беломорский канал в июле 1933 года (за месяц до ор¬ганизованной Горьким поездки 120 писателей) была для Пришвина возвращением к началу его писательства: о Надвоицком водопаде Пришвин писал в своей первой книге «В краю непуганых птиц» («узна¬вал долго и вдруг увидел: герные неподвижные камни как беззубая потер¬певшая телюсть… а тогда было как белые зубы. И так за 30 лет народ русский: то русло потерпело… а вода бежит по иному пути»). Вот это всегда было для Пришвина каким-то потрясающим аргументом, дока¬зательством неиссякаемости жизни: после революции соловьи, кото¬рые весной прилетели в разоренные усадьбы, чтобы снова, несмотря ни на что, петь; здесь вода, которая продолжает свой бег по новому руслу, и снова птицы, которые возвращаются на старые места, где все
* «10 Ноября 1937. Кто же будет у меня Распятый? Личности не будет, но весь человек, работающий на канале, есть распятый человек, и «надо» будет ему крестом» (Литературное наследие. 1990. № 2. С. 68).
887
по-другому («Стоило распугать птиц? — Я хотел ответить: — Когда распугивали, нас об этом не спрашивали. Но птицы опять собирают¬ся»); у людей все намного сложнее, а результат похожий — жизнь идет («Пришли люди и трудились: не хотели, а надо»).
В 1935 году Пришвин совершил еще одну поездку — в северные леса, на Пинегу («нас внедрили в Дом колхозника, выселив из номера трех несгастных. Грязно, клопы, но отношение нахальства прекрасное, и вера, гто мы доберемся до Пинеги»). Это было настоящее трудное пу¬тешествие, в котором Пришвин был одержим идеей увидеть нетрону¬тый лес, настоящую Чащу. Он передвигался пешком, на лошади, на лодке, превозмогая боль в спине с непривычки ездить верхом, терпел бессонные ночи в Доме колхозника, ужасную еду («так работать нельзя: то жилище клопиное и невозможное, то пища голодная, никто не хогет помогать») и свое «хлестаковское положение» — нет ничего, а попросишь — и находится, и, главное, переживания за гибнущий лес, рубка и сплав которого производится без смысла и порядка («Ни одного партийца, занятого на севере лесосплавом, я не встретил тако¬го, кто не разделял бы мою поэтигескую жалость к лесу, который не столько берут, сколько бросают в лесу на сгнивание и на заражение ко¬роедом здорового леса»). Эта поездка отзовется в последней повести Пришвина «Корабельная чаща» (1952).
Пришвин не чувствует себя жертвой времени и вообще жертвой… совершенно очевидно, что и при другом режиме его бы так же мучила история его первой любви, он бы так же охотился, добывал себе фото¬аппарат и машину, любил бы природу, собак, вглядывался бы в небо и звезды, пошел бы на медведя… путешествовал; он бы точно так же бесконечно раздумывал о судьбе России, о культуре, литературе и Бо¬ге… и точно так же вел бы дневник, потому что однажды, в далеком 1905 году, почти случайно записанные на листке перипетии его «па¬рижского» романа принесли неожиданное облегчение, и он понял свое призвание к слову… и точно так же он бы старался писать, уверен¬ный в своем читателе, и точно так же был бы готов разделить общую судьбу… И уж точно он обязательно был бы мастером короткого рас¬сказа («Маленькие рассказы у писателя — это знаки его лигной живос¬ти и непосредственного угастия в жизни. В кабинете, как роман, их нельзя написать, если так их будешь писать, выдумывая — они будут вялыми. … Хороши эти рассказики, когда, кажется, сама искрящаяся жизнь их дает, и автор на ходу схватывает эти искорки (разумеется, потом тоже в кабинете превращая их в рассказы)»). Но, может быть, никогда не появилась бы в его дневнике такая запись, кажется, для Пришвина совершенно невозможная: «Страшно увидеть себя в зерка¬ле страшного времени».
Я. Гришина
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Ранний дневник Дневники. 1914-1917 Дневники. 1918-1919 Дневники. 1920-1922 Дневники. 1930-1931 Собр. соч. 1956-1957 Собр. соч. 1982-1986 Собр. соч. 2006 Цвет и крест Творить будущий мир Мы с тобой
РГАЛИ
Пришвин Ы. Ы. Ранний дневник. СПб.: ООО «Издательство «Росток»», 2007. ПришвинМ. М. Дневники. 1914-1917. СПб.: ООО «Издательство «Росток»», 2007. ПришвинМ. Ы. Дневники. 1918-1919. СПб.: ООО «Издательство «Росток»», 2008. Пришвин Ы.Ы. Дневники 1920-1922. М.: Московский рабочий, 1995. Пришвин М. Ы. Дневники 1930-1931. СПб.: ООО «Издательство «Росток»», 2006. Пришвин Ы. Ы. Собр. соч.: В 6 т. М.: Худо¬жественная литература, 1956—1957. Пришвин Ы. Ы. Собр. соч.: В 8 т. М.: Худо¬жественная литература, 1982—1986. Пришвин Ы. Ы. Собр. соч.: В 3 т. М.: Терра-Книжный клуб, 2006.
Пришвин Ы. Ы. Цвет и крест. СПб.: ООО «Издательство «Росток»», 2004. Пришвин Михаил. Творить будущий мир. М.: Молодая гвардия, 1989. Пришвин М. М., Пришвина В. Д. Мы с то¬бой. Дневник любви. СПб.: ООО «Изда¬тельство «Росток»», 2003. Пришвина В. Д. Путь к Слову. М.: Молодая гвардия, 1984.
Пришвина В. Д. Круг жизни. М.: Художест¬венная литература, 1981. Литературное наследство. Т. 70: Горький и советские писатели. Неизданная перепис¬ка. М.: Изд-во АН СССР, 1963. Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и ре¬волюция). М.: Новое литературное обо¬зрение, 1998.
Российский Государственный архив лите¬ратуры и искусства.
1932
С. 6. …оба моих путешествия, в Свердловск и во Владивосток… — Речь идет о поездках Пришвина на строительство Уралмаша по ко¬мандировке журнала «Наши достижения» (январь-февраль 1931 г.) и поездке на Дальний Восток от редакции газеты «Известия» (июль-ноябрь 1931 г.). См.: Дневники 1930-1931. С. 322-561.
С. 7. ..меня дразнить Пильняком. — Диалог с Пильняком интен¬сивно развивается на страницах дневника в течение 1922 г., после того как Пильняком был написан и опубликован роман «Голый год» (1921), а Пришвиным написана повесть «Мирская чаша. 19-й год XX века» (1922), которую опубликовать не удалось (вперв. в 1978 г. (с купюра¬ми), полн. в 1991г.). См.: Дневники 1920-1922. С. 256, 260, 265-267 // Пришвин М. М. Собр. соч.: В 3 т. М., 2006. Т. 1. С. 583-667.
Полонский только гто сказал в РАППе, гто он перестроился… — В 1931 г. Полонский признал ошибочность своих взглядов, расценен¬ных им как правооппортунистические, и заявил, что приступил к пе¬ресмотру своих теоретических позиций.
…и вот теперь его перестроили извне… выгнали из «Нового мира». — В 1926—1931 гг. В. П. Полонский был главным редактором журнала, затем по инициативе Б. М. Волина, начальника Главлита, был уволен 17 декабря 1931 г.: «Сегодня меня сняли с «Нового мира». Был в сек¬ретариате. Волин сделал короткий доклад, привел несколько выдер¬жек из «Нового мира», — действительно, прозвучали скверно…» (По-лонский Вягеслав. Моя борьба на литературном фронте // Новый мир. 2008. № 6; указано В. Фатеевым).
…«не всякий глаголящий Господи»… — Мф 7: 21.
С. 8. …воскликнешь по старой привыгке: Господи, Господи! и тут пе¬тух предрассветный закригит. — Мф 26:73—75.
С. 9. ..я вполне лигно мегтал о мировой катастрофе… — Речь идет о юношеском увлечении марксизмом, когда, будучи студентом Риж¬
890
ского политехникума, Пришвин с 1893 по 1896 г. участвует в работе марксистских кружков, затем в 1897 г. следует арест, годичное оди¬ночное заключение в Митавской тюрьме и высылка на родину в Елец. В летописи жизни, составленной Пришвиным в 1918 г., коротко от¬мечено: «1896…. схожусь… с марксистами, перевожу Бебеля. 1897. По¬падаю в тюрьму за марксизм. Это один из определяющих моментов жизни… 1898—1900. Высланный на родину в Елец, продолжаю быть марксистом. 1900. В Берлине, Йена, Лейпциг. 1902. Марксизм мой постепенно тает… я учусь на агронома
