трудно войти в понимание, когда но¬вообращенный смазывал щеку маслом св. Митрофания от зубной боли. Сегодня читаю М. Шагинян о Гёте, и очень близко мне ее понимание Гёте как волевого человека, по¬знающего мир через «дело». Но когда она при этом смазы¬вается маслом от Маркса и Ленина, отдаваясь, припадая, я перестаю ее понимать.
Может быть, масло св. Митрофания действительно из¬лечивает, как свидетельствуют миллионы верующих, но дело мое такое, что я ничего «на веру» принять не могу, а критики эта вера не выдерживает…
Еще вот что есть общего у М. Шаг[инян] и Льва Тихо¬мирова]. До обращения Тихомиров переходил от одного мучительного вопроса к другому, а после обращения, как сам говорит, вопросы его мучить перестали, если бы и явился какой вопрос, то для его разрешения достаточно стало справиться в творениях св. отцов. Так и у Шаг[инян]: все вопросы освещены диалектикой Маркса и Ленина.
Наполях: скепсис
Вот когда начинаешь понимать значение и необходи¬мость скепсиса, — все относительно, так и тут: когда схо¬ластика переходит черту, за которой нельзя ни смеяться, ни острить, то жизнь просто за жизнь, за себя, начинает бороться всеми средствами.
144
«Дело», как у Гёте, дело впереди, — это понимаю и очень это близко, но почему же непременно это дело должно быть марксизм, индустрия и вообще все, что угодно пра-вительству, а не самому писателю. И действительно ли «практика» правительства есть дело реальное, а не фан¬тастика. Впрочем, это для взрослых, а для наших ребят все, что говорит Шагинян, драгоценно.
Никак не могу отвязаться от мысли, что переход преж¬него революционера на позицию защиты самодержавия и православия сопровождался теми же эмоциями, как ны¬нешний переход некоторых интеллигентов в марксизм и ленинизм (я по себе это чувствую).
25 Июня. Наконец-то встреча с Ценским, — прямо пи¬рат! А во мне он Николая Угодника увидел. Замошкин предсказывает, что неопределенное бытие в литературе будет не менее года. Тройский, заняв пост вождя литера¬туры, будучи необразованным человеком, должен скоро погибнуть, во всяком случае, наживет себе много непри-ятностей. И сейчас уже везде говорят, будто он где-то в со¬брании высказался о необходимости в литературе «социа¬листического реализма» (!). Горький будто бы сторонится.
26 Июня. Завтра (27) закончат переписку «Даурии», и завтра же я поправлю; 28-го отдам Смирнову. 29-го пущу на оформление и вечером можно уехать.
В иной среде, особенно у актеров и военных, с юности в гибкое время тело садится как бы в корсет условных движений: актерская личина, военная выправка. Но гиб¬кое тело как бы заключается в два скелета: один природ¬ный, внутренний, другой внешний, и юное тело силой своей жизни делает незаметным тот и другой скелет. В ста¬рости, когда таких людей было много, нам не бросалось в глаза очень резко, что второй, условный скелет обвисал, мы прощали старой актрисе, если она закатывала глаза, или военный старик петушился. Теперь, когда эпоха пере¬менилась, то этих людей в двух скелетах видишь…
145
1 Июля. Тысячу лет и больше пересыхало болото, но почему же именно пересохло при мне?
За этот год произошло нечто очень большое, что имен¬но, назвать не могу, но только иначе я стал понимать и прошлое, и современность. Раньше (эпоха нэпа: «Кащеева цепь») мне казалось, что из прошлого должно отобраться достойное и на нем вырасти новая Россия. Теперь про¬шлое просто прошло, и новая страна уже родилась и рас¬тет.
Смерть одних идет на радость другим, и третьи живут как свидетели подлости самого факта продолжения жиз¬ни: они видят, как, подчиняясь неизбежному, женщина выходит за другого и мужчина за глазами своей покойной подруги разделывает веселенькие коленца. И так, изме¬ной когда-то любимому, а не во имя любви и осуществле¬ния сыновьего долга переменяется мир. «Там прошлого нет и следа». И напор этой «жизни» (икры) столь велик, что… (в этой икре два сорта: 1) зернистая икра, это все охот¬ники жизни, поднятые непосредственно силой любви: это полмира, и другие полмира 2) икра паюсная — люди дело¬вые, занятые добыванием средств существования: 1) лю¬бятся и 2) добывают средства для любви (два глагола).) Большой грех делаться на основе биологии икры песси¬мистом… Вот Пушкин… Он же умирает…
На полях: охотники и трудовики революция дорога
Революция очень дорога, ее альтернатива — гаснуть в пауперизме или в мещанстве, вернее, в том и другом: ни¬щета подрывает силы, а мещанство их забирает к себе, как в санаторий. Вот теперь в новую эпоху колхозного нэпа будущее показывается не как возрождение (эпоха нэпа), а прямо, как Америка: прет человек, и нет ему удержу…
2 Июля. Вчера приехал в Москву. Хорошо у Е. П., но тесно. Через два, много три дня чувствуешь, что меша¬ешь — и тебе тоже мешают. Что бы я хотел? Чтобы у меня для занятий была совершенно отдельная комната и чья-нибудь рука в ней наводила порядок.
146
В Москве живу среди хаоса строительства, — стук галь¬ки (мостят), вечный крик, свист детей, квартира недоде¬ланная, жильцы хлопают дверьми, так, что вскакиваю с постели. Сегодня забрался в наш сквер и там «приходил в себя». Вот и надо теперь взяться, наконец, за устройство.
Думал о том, что попытку связать Восток с Западом уже сделала христианская церковь (да и самый зародыш ее, эллинизм и юдаизм — их синтез и есть Запад и Вос-ток).
Похоже, как будто мы поднимаемся в гору, чтобы ви¬деть первоначальную жизнь на скалах от солнца. Часто приходится заставать себя на мысли о религии, искусстве, бытовой украшенности: как на верху той голой горы оче¬видна прямая зависимость всего этого от досуга. И еще видно, как искажается лицо человека от забот о хлебе…
Надо уметь не так работать, как отдыхать. Так надо на¬учиться отдыхать, чтобы работа была в охоту, как у даро¬витых мастеров-художников. Вот у художников отдых только в работе (так работали купцы, предприниматели, богатые мужики, талантливые кустари, все они находили в труде личное удовлетворение).
Конечно, никто и никогда не убедит меня в том, что я дурак, бездарный или вредитель даже; но если все-таки часто слышать об этом, то время от этого начинает пропа¬дать, я начинаю вместо того, чтобы тратить время на де¬ло, тратить его на бесполезное раздумье: «да уж не дурак ли я?», отвечая в конце концов себе: «нет, не дурак».
Смерть Карпова.
В «Моск. Охотнике» поздоровался со мной один охот¬ник с седыми усами, сказал: «Я вас знаю по книгам и по фотографии». Имя его оказалось не то Баснин, не то Бас-кин. Он мне сказал: — А Карцов умер! — Карцов! — Я сму¬тился. Карцов, глубокий старик, пойнтерист, год тому на¬зад, ссылаясь на Горького, прислал мне свое огромное сочинение «Пойнтер», листов на 50, с просьбой дать от¬зыв и рекомендацию для напечатания. Старик не мог себе ясно представить, в каком положении находилась наша
147
охотничья печать. Напрасно я писал ему, разъяснял, он неизменно отвечал мне, чтобы я вдумался глубже в важ¬ность вопроса о пойнтере, намекая мне на мой дурной уклон в сторону немецких легавых. После длинной такой переписки я, наконец, собрался с духом, упаковал руко¬пись и отправил автору обратно. С этого разу переписка прекратилась, и вот отчего я смутился, услыхав, что он умер: — Значит, — сказал я, — рукопись вернулась к нему незадолго до смерти. — Да, — ответил Б., — но он не оби¬жался на вас, он о вас перед самой смертью сказал: «Пре¬красный охотник и писатель отличный, только одно жаль: несчастный легашист!»
Союзтранспорт работает по ночам: стелют на Песцо¬вой ул. мостовую.
Сегодня утром дворник сказал, что рабочие разбега¬ются по деревням коров разводить (постановление ЦК). Вот так аппарат: постановили раз — и крестьяне броси¬лись вон из деревень на строительство, постановили два — и рабочие побежали в деревню.
Вижу массы людей и делю их на: 1) все те, кто погло¬щен добыванием средств существования — трудящиеся, 2) охотники, т. е. кто сверх борьбы за существование име¬ет к чему-нибудь охоту: художники, любовники, дельцы-авантюристы, утописты, халтурщики. Пробовал считать, выключая детей и стариков, — охотников получается ни¬чтожная часть процента.
Вокруг меня хаос: аэропланы (сегодня бросали про¬пеллеры); подозрительный домик вроде постоялого, с ка¬челями, там открыто пьют, ругаются (ст. Русь); новый дом строится для военных; вспахан пустырь и огород; коро¬вы… рынок (Бутырский); и никто не скажет, не объяснит, что именно делается: стучат, гремят, возводят, а что имен¬но, спросите — и никто не скажет… потому что или все пришлые, или дело пришло само; и присмотрись, везде строят, неинтересно.
В этом хаосе ритма нет никакого, но если жить самому среди хаоса, то сердце твое, отбивая удары, усваивает ви¬
148
димое глазом из хаоса, начинаешь чуть-чуть разбираться и в этом хаосе.
В «Новом Мире» Смирнов сказал, что Даурию не про¬чел, а прямо Тройскому передал (скорее всего, читал, но не понравилось). И я теперь завишу исключительно от каприза этого ничего не понимающего в литературе чело¬века (он требует от писателей «социалистического реа¬лизма»).
Приходили Новиков-Прибой, Дудинцев и N. Говорили, что Пильняк возвращается из Японии.
Обедал в Праге. Сел, вижу чисто белый хлеб, очень об¬радовался, но меня выставили в другой зал: тут «прикреп¬ленные». Щи, ужасная котлета и ягоды = 6 р. 40 к. И то впроголодь.
В МВО 4000 членов. Пользуется, конечно, шайка. Это просто в члены, а вот в шайку попасть! Сегодня опять правление будет обсуждать, разрешить мне натаску соба¬ки или нет. Учреждение бюрократическое на потеху вы¬сшего комсостава.
На полях: Ресурсы: Увелигителъ 2000
СоводжЮОО Ружье 500 3500руб.
Мы все ненормальные.
4 Июля. Телефон поставили, но не действует. Комары. Где-то хором галчата пищат. Нелепость кладки: выдума¬ли угловые башни так сложить, что один ряд кирпичей выступает над другим, — будто бы красиво! Между тем, получается лестница и свободно можно лазить ворам: так вот забрался уже вор в третий этаж и унес блюдо с залив¬ным.
Или выеду завтра в Завидово, или сегодня же в Загорск.
Человек переживает другого просто по силе оагерк¬нуто: жизни века, и если только этой силе не ставить
149
границ, то слабым и старикам всем бы настал конец от не¬винных убийц. Насколько возможно, однако, мы маски¬руем смену поколений посредством юбилеев, пенсий и всевозможных знаков почтения к старшим и моральных правил для младших. Во всяком случае, попрекать стари¬ка в том, что он живет, говорить ему, как в деревнях: «Ког¬да ж ты, старый хрен, подохнешь!» и проч. в человеческом обществе избегают. И тем не менее…
Уссурийская долина, это уже не Даурия, но именно тут ночью, когда в 3-х метрах от вагона уже ничего нельзя было разобрать, и приходили в голову мысли о какой-то Новой Даурии, чтобы создать ее вновь по верному плану, чтобы герой ее
