попытка заполнить пустое мес¬то, которое получилось из-за ухода РАППа. Но РАПП, не имея силы, держится вместе тесной группой, а группы
155
в пустом месте нет, и вот Пильняк. В «товариществе писа¬телей» будто бы Шульц делает карьеру и затея журнала Пильняка принадлежит ему. Теперь становится понят-ным, почему Шульц приглашает меня. Значимость Пиль¬няка устанавливается на его связи с иностранцами, отсю¬да ненависть его к монополии Горького с его «выжившими из ума» Роменом, Шоу и т. п. Итак, действующие лица: Горький, Авербах, Леонов и Пильняк — это главные! да, и это главные!
На полях: Пришвин, Ценский, Григорьев, (Белый?) Н.-Прибой.
3 Августа. Убил первого тетеревенка против 3. боло¬та, в черном пере.
Мне предложили вопрос…
загеркнуто: Вы меня спрашиваете. Извините, я слиш¬ком настрадался в молчании и буду резким в ответ на ваш вопрос. Я смотрю сейчас на писателей приблизительно как на кроликов: их подкармливают, и они жуют. И в этом смысле я понимаю ваше предложение «написать что-ни¬будь о технологии языка»
О кроликах (ответ редактору).
Уважаемый редактор,
Вы просите меня «написать что-нибудь о технологии языка». Вы употребляете в отношении к слову инженер¬ный термин, но скажите, почему к писателю нет по край-ней мере такого же приписка: честного отношения, как к инженеру? Каждый техник имеет право на универсаль¬ную информацию в своей технике приписка: области, и оттого он универсален в своем труде. Почему же писателя кормят какими-то тенденциозными вытяжками из евро¬пейско-американской культуры (у нас и у них) и не дают ему возможности, как инженеру, быть в курсе «техноло¬гии» мирового общения в вопросах искусства слова.
Лично я оагеркнуто: не очень нуждаюсь долго не нуждался в этом общении, потому что смолоду был при¬
156
обиден, и на всяком месте при всяких условиях от этого заряда оагеркнуто: теперь долго я воспринимал все универсально… Да, вы, конечно, понимаете, что искусство слова не музыка и не живопись, музыкант и художник по¬лучают свой материал, краски и звуки, в универсальном виде, мы, писатели, имеем материал от матери, бабушки, кормилицы, и особенная трудность писателя против ху¬дожника и музыканта состоит в том, чтобы этот материал приписка: глубоко «провинциальный» [славянский] сделать универсальным, и эта трудность [языка] гораздо больше, чем [звук].
Между тем писатель нуждается во всемирной связи гораздо больше, чем техник, и даже больше, чем музыкант и художник. Правда, звук у музыканта и художника — их материал, звуки и краски интернациональны на полях: Писатель имеет материалом слова матери или бабушки, и особенно трудно писателю против других…
Теперь принято к языку подходить извне, минуя мать и бабушку. Это почтенное дело дает нам пока только лите¬раторов. Возможно ли выучиться «на писателя» по Шклов¬скому? — это для меня вопрос. Вероятно, в отдельных слу¬чаях и это «чудо» возможно приписка: напр., Бабель), только зачем тратиться на «чудо», если родные матери и няни в колхозах и няни в яслях даром учат прекрасной устной словесности, предоставляя личности пронести это слово в хранительницу мирового искусства. Вот это и есть у писателя технология… Что мне рассказывать вам о тех¬нологи — как я читал классиков и вел дневник своих упражнений? — все это совершенные пустяки приписка: леса на постройках.
Для меня как писателя весь труд состоял в преодоле¬нии своего провинциального и выходе моего родного личного, мохового, елецкого слова в мир общего понима¬ния. Вот это да, об этом и следует говорить.
Я вам скажу кратко: путь провинциального слова к уни¬версальному проходит по следу нарастающей индивиду¬альности, и когда данный индивидуум становится лич-ностью, в этом самом процессе и слово родное делается словом универсальным.
157
В вашем предложении написать о технологии языка я угадываю верно «заднюю мысль»: считая Пришвина пи¬сателем «не нашим и разъясненным», Вы принимаете его формально, как учителя языка — это раз, и второе — вы ожидаете, что он откроет этим секрет своих чар, и можно бу¬дет потом искусственно разводить чародеев, как кроликов.
Оглянитесь вокруг себя: на этом пути создано великое множество литераторов, которые пожрали бумагу и отня¬ли ее у писателей, как в некоторых глупых, подхалимных хозяйствах кролики пожрали и отняли у коров зерно и се¬но. На этом пути в писательской среде создалась культура подхалимства, всезнайства, приписка: дутых величин доносов, ябедничества, попрошайства и, главное, самое главное и ужасное несчастье: рать сия набежала из при¬писка: напрасно встревоженных самолюбий неудачни¬ков, подобных кроликам, заслуженно 1 нрзб.
Вы запоздали со своим теперь уже истинно провинци¬альным подходом к языку извне. Во всех областях хозяйст¬ва производство перестраивается на качество, предпола¬гающее личность (лозунг: долой обезличку!). Точно так же и в литературе в настоящий момент каждый писатель не о внешнем должен писать, а все внешнее принять лич¬но и писать о постороннем, о другом так же страстно, как о себе.
Это очень большой вопрос, и я удивляюсь, откуда я на¬брался такой храбрости, чтобы его поставить. Для вопро¬сов я совершенно забит своими переживаниями во время диктатуры Союза пролетарских писателей. Мне кажется, я так много пережил про себя в эти годы вынужденного молчания, что знаю все и на все могу ответить, но меня некому спрашивать. Я сознаю в себе какую-то дремлю¬щую силу слов, очень большую, но замкнутую… Я вернул¬ся точно к тому мучительному долитературному своему положению провинциального оагеркнуто: агронома ис¬кателя, чающего движения воды, чтобы выбраться к свету универсального.
На полях: в последние два года как будто мысль, которая на¬зревала во мне десятки лет 1 нрзб. лигное, мое было исклюгено…
158
Загеркнуто: По аналогии мне теперь представляется печальная судьба одного старика, такого даровитого и честного человека, что мы с моим другом лесничим это-го почти неграмотного человека отправили на курсы лес¬ной рационализации и 1 нрзб.»
По окончании курсов наш протеже поступил на рубку леса, где вследствие особенно трудного 1 нрзб. государ¬ственного положения хозяин лес рубит, но не разводит. Недавно мы получили от него письмо с описанием ужас¬ного своего положения. Письмо кончалось:
— Ваш несчастный, в темном углу сидящий рациона¬лизатор.
Да, конечно, мы, писатели, теперь потеряли своего чи¬тателя. Да, любой техник находится в курсе мировой тех¬ники, а мы, советские писатели, совершенно ничего не знаем, что делается в мире в области литературной связи оагеркнуто: спросите Пильняках Я жду теперь, что ко¬гда наладится связь нашей нынешней провинциальной ли¬тературы с миром, я услышу вопросы со стороны и вступ¬лю в [новый] период творчества: буду отвечать на вопросы. И Вы, дорогой мой редактор, перестраивайтесь по линии коренных вопросов к писателю и бросьте эту пустую и вредную [технологию] отнимать приписка: эту «тех¬нологию» отнимания у коров сено для кроликов.
Заря искусства остается обыкновенно в художнике при себе. Даже если и удалось создать что-нибудь, то все, что предшествовало созданию, остается невысказанным, об этом смешно и стыдно сказать. Но если не удалось ничего и солнце не взошло, то заря внутри себя остается единст¬венным светом… Долго бывает больно возвращаться к этой заре неудачнику, но потом, когда все перемелется, свет остается светом, в воспоминании эта заря является радос¬тью, и говоришь себе: «Свети, дорогая, свети всем, мне лично больше ничего не нужно!» И вот удивительно! Вот истинное чудо! Вслед за этим словом солнце всходит, и когда отказался от всего личного, начинается совсем не¬ожиданно новая большая прекрасная личная жизнь.
159
Так бывало не раз со мной, и вот отчего, когда прихо¬дишь в тупик, я не отчаиваюсь, а замираю на темное зим¬нее время и жду со всей страдающей тварью весны — вос¬кресения.
Светопись, или, как принято называть, фотография тем отличается от больших искусств, что постоянно об¬рывает желанное как невозможное, и оставляет скромный намек на сложный, оставшийся в душе художника план и еще, самое главное, некоторую надежду на то, что когда-нибудь сама жизнь в своих изначальных истоках прекрас¬ного будет «сфотографирована» и достанется всем. Но в огромном большинстве случаев и этой надежды нет, а остается документ жизни и про себя пережитый, никому неизвестный восторг. Сколько я пережил такого восторга, снимая на Дальнем Востоке то скалы, похожие на лица [разных] людей, то силуэты, цветы… Мне казалось каж¬дый раз, что беру с собой все, но почти каждый раз после проявления оказывалось, что я увлекся и в композиции вышел за пределы возможного для фотографии, отчего не осталось ни картины, ни документа. Сколько раз после таких неудач я давал себе слово применять фотографию только для документов, углубления реального: вот мой рассказ, — не верите? — смотрите документ. И сколько раз я забывал…
В промышленности обрабатывающей есть много путей показать то, чего нет: прекрасно отделанные бритвы не бреют, а числом их достаточно, топоры не рубят, пилы не пилят, а в газетах все было представлено в числах как «на¬ши достижения»… Но вот в 20-м году под Москвой в Клин-ском уезде погиб от винтовочной пули истребителей по¬следний лось, а теперь их там живет около ста…
8 Августа. Стоит жара. Леса горят везде. В Москве не продохнуть. На обратном пути рассказывала ударница-ткачиха, что работает на 6 станках и получает 110 р. У нее семья большая. — Что же не просите? — Просила, но что просить? сколько, вы думаете, надо теперь на 5 человек, нет, вы скажите, ну, прошу, скажите же… Все будто бы
160
с фабрик бегут: некоторые малину лесную собирают, не¬которые грибы, а то везет два мешка еловых шишек, а на¬зад за это везет мешок с булками. Рассказывала, как она продала в Торгсине серьги за 1 р. 60 к. золотом и, выбирая себе товары на эти деньги, обошла все Торгсины в Москве и до сих пор не решается, что купить («так, боюсь, весь отпуск в Москве пробегаю, а ничего не куплю, — разве ку¬пить колбасы? или сахару? или крупы?»). Раньше золотом получала в месяц 18—20 руб.!
Если написать об этой ударнице, то скажут, что это в от¬сталом производстве, близком деревенскому, а надо смот¬реть вверх, там, где производятся машины. Вот это «вверх» и есть основная ошибка, перегиб в сторону индустрии.
10 Августа. Огромные лесные пожары. Запрет охоты. Вечером смотрел в звездах на дубль ве как на скелет моего прошлого и боялся вообще за свое чувство мира и жизни. Вот и надо опять окунуться на охоте и сосредоточиться.
Может ли быть красота в правде? Едва ли, но если правда найдет себе жизнь в красоте, то от этого является в мир великое искусство: таким великим искусством была русская литература до революции.
Да, конечно, и эта правда в образе партийной газеты «Правды» есть правда, но она ничего, кроме себя (прав¬ды), знать не хочет и оттого она сама по себе, а искусство само по себе. Так вот и живем теперь: искусство без прав¬ды
