проходят потоком: пройдет, и не вер¬нуть ее никогда. Но вот простая догадка явилась на во¬прос, вставший еще утром: «почему вот эта вкусная трава засохла напрасно и ее в свое время не взяли косцы с той прекрасной обширной поляны?». Вот явились теперь до¬

183

гадки — ответ: «потому не взяли эту траву косцы, что она еще до покоса засохла». Батюшки светы! а ведь поляна с этой сухой травой та же самая, на которой утром явился вопрос и к вечеру при новой встрече с ней созрел ответ. Какая радость! теперь мы непременно будем сыты сегод¬ня и ночуем в тепле. Так вот, бывало, человек в лесу, раз¬думывая на ходу, определяется в силу своей способности думать о каждой безделице.

На полях: И еще тоже наводит на мысль сухая трава, гто мысль моя блуждала, а сухая трава на поляне оста¬валась, и мысль моя, разделенная на утренний во¬прос и вегернюю догадку, сошлась в единстве благо¬даря тому, гто сухая трава оставалась на месте. И так, знагит, все: негто стоит, и вокруг него дру¬гое движется, а то, гто, кажется, стоит, движет¬ся вокруг себя, так все…

Маневры. Почему неприятно? Потому что в этом нет своей воли и только самым высшим командирам «инте¬ресно». Основная ошибка и М. Горького в том, что он, выс-ший командир, думает, будто его маневры интересны «для всех». «Ужо тебе, строитель!». Социализм Евгения из «Мед¬ного Всадника», «Униженных и оскорбленных», послед¬него в первых, всех тружеников науки, искусства, людей сосредоточенных в себе, замкнутых…

Какая прохлада, лазурь в небесах, аромат желтеющих листьев! Но почему же ты не можешь быть беспечным, как раньше, разве не то же самое теперь? жил среди фарисеев, и теперь то же, и всегда будет то же самое отношение… Не¬приятность: прежде был класс… теперь кусок поперек гор¬ла… но и то неверно… Ты страдаешь просто как писатель, что тогда ты имел возможность своим хорошим «делом» заполнять внутреннюю пустоту, теперь все стало серьез¬ней: ты должен в этой «пустоте» или пустыне стать на свои ноги.

Пендрие теряет основу — запас легкомыслия: не дума¬ет о прошлом и славе… а мы все Пендрие…

Анти-война. Это рождено — пусть капитализмом, но отрицание есть отрицание, а не «да», и кто-то другой ска¬

184

жет «да», и вот, зорко всматриваясь в неминуемый ход со¬бытий, мы должны готовиться к «да»…

Лес был завален верхушками, пролезая по ним, мы за¬лезли в осинник пятилетнего возраста, в нем догнивали дрова, сложенные иногда в такие [громадные] поленницы, что казалось, это были остатки мостов. А уже рубили но¬вый лес. Вот и вредительство… Происхождение вредителя в том, что хороший X, вступая в борьбу с дурным Y, дол¬жен бороться с ним, тратив все свое хорошее на зло, кото¬рым он должен победить основное зло: война — это расхо¬ды на пушки, и контр-война — расходы на пушки; или власть — требует бюрократии, но там не все бюрократы, там 1 нрзб., а здесь все…

Может ли в этих условиях родиться новый человек с мировым «да»… Новый человек из силы земли и солнца, там в недрах — забытого? неизведанного? — родники от¬кроет. Все эти отрицательные силы (капитализм, война и пр.) ведут к тому, но не их же нам прославлять!

Петушки. В конце лета в выводках тетеревей и глуха¬рей у петушков мешаются перья: на серой младенческой основе пера появляются пятна черные. Так и у молодых нынешних писателей перья мешаются. Читаешь, — все хорошо по старинке написано по классикам настоящим или же по тем, которых дурной вкус эпохи признал за классиков: неплохая, но серенькая литература; и вдруг на сером [редкие] пятнышки новых перьев линяющего писа¬теля, неожиданный реверанс в сторону нового времени, семинарская «похвала» государственной линии. Главное, что никому такая «похвала» и не нужна, всякий предста¬витель главной линии, читая эту «похвалу», поморщит¬ся… приписка: (Губер) Есть писатели из старых петухов, те напишут о строительстве, не мешая перьев, но так на¬пишут ловко, что никак не узнаешь в холодном и закон¬ченном языке того прежнего писателя (М.)

Есть, однако, из старых, кто решил искренне покаять¬ся в прошлых ошибках, пишет о своем покаянии, не по¬дозревая, что оно никому не интересно и вообще совсем даже неважно.

185

Есть даровитые писатели-танцоры, они как будто на резиновых каблуках ходят неслышно-изгибчиво, все вби¬рают в себя, в свой талант и, увлекаясь, своим писанием дают какой-то обманчивый ореол вокруг правды. А нужен писатрль, знающий правду и такой даровитый, что правду эту сумеет поселить в красоте, а ведь только это и надо пи¬сателю, чтобы жизненную правду суметь поселить в двор¬це красоты.

Буква ять — у реликвий и реликт без ять… Ять, как при¬вычка. Сегодня вы приехали жить в неприятное место: там дрова, там навоз, там… Завтра вам лучше, вы начинае¬те работать, послезавтрего что-то вышло, и вы невольно соединяете свою радость с дровами, навозом — и это хо¬рошо, без этой старой привычки нельзя было бы жить и творить на земле. Но есть и опасность в таких привыч¬ках: когда сила творчества почему-либо ослабеет, то начи¬нает казаться, что новые условия в том виноваты, как же: раньше направо от меня были дрова, налево кричал пе¬тух, напротив собака висела на заборе, и солнышко ее драз¬нило пятнами, и я писал, а теперь и это место… Словом, я подменяю внутреннюю свою какую-то причину внеш¬ней, связываюсь с ней и остаюсь на земле как реликвия…

Так оагеркнуто: некоторые до сих пор, давно утра¬тив живую веру, ведут образ жизни 17-го века, ссылаясь на веру в двуперстие, есть оагеркнуто: грамотеи оста-новившие свое личное продвижение в творчестве культу¬ры из-за какой-нибудь буквы, привычной, как была для всех нас буква «ять»… Все это реликвии, а то есть релик¬ты, существа, сохраняющие себя при всяких условиях, им не только буква «ять» не препятствие, а взять хотя бы тигра, оставляющего свой след на снегу уссурийского края: ему не была препятствием перемена зимы, [звери третич¬ной эпохи остались до] нашего времени, и он сохранил в себе совершенного тигра, красивого и страшного зверя, в новых условиях. Есть из [растений] корень Жень-Шень, продолжающий тысячи лет жить как корень жизни, и вот именно этот корень и наводит на понимание реликта как корня жизни.

186

На полях: В процессе жизнетворгества надо освоить мате¬риал, но не доходить до привыгки с поглощением себя своим материалом: тогда, если привыгка возь¬мет верх, и полугится не реликт, а реликвия.

Ландшафт — это человек сам с собой; пустота среди грохота в городе и живой крик раздавленного; и в деревне под вечер выйти из избы к сенному сараю: месяц молодой приписка: молодой и мокрый от росы, первое осеннее бормотание тетерев, рев коров… Ночь — это буря: гармо¬ния и дикий рев; дремлющее начало: все засыпают, и вдруг дикий рев! Тогда значительна жизнь в себе самом (город: крик раздавленного в пустоте; деревня: в ночной тишине рев жизни).

На полях: После ясно-звездной ноги в сентябре, если не мороз, то бывает такая обильная, такая мокрая седая роса, гто и утренний бледный месяц кажется мок¬рым.

9 сентября. Сегодня из расчески вылетел еще один зуб, и явился вопрос, можно ли где-нибудь теперь достать расческу. И так почти по всем предметам «ширпотреба» и во всей стране. А сколько выщербляется из нравствен¬ного мира людей и ничем не заменяется необходимым для уверенности в завтрашнем дне. И ты, гражданин совет-ский, разве не чувствуешь, что, живя в случайном и хва¬тая случайное (сегодня что-то дают, спешите!), ты сам пре¬вращаешься в случай и тем самым выходишь за пределы закономерности… Но это психология обывателя или уста¬лого рядового в осажденной крепости. Вожди и передовые бойцы живут верой в светлое будущее. Так было, когда Керенский сулил светлое будущее, а рядовой ему ответил, что его будущее — могила. Но то был момент гибели вож¬дя: да, «могила» солдата была могилой вождя. Это теперь учитывают и спешат восстановить ширпотреб, т. е. удовле¬творить, заглушить… Впрочем, сам человек, социально разделенный и обессиленный, не страшен, строить без че¬ловека нельзя, — вот где источник тревоги.

Наполях: Да, бывало в истории геловегества не раз, гто вслед за смертью какого-то рядового солдата сле¬

187

дует гибель вождя, но, конегно, должно погибнуть безвестно большое гисло рядовых, пока дойдет оге-редь до того, кто влегет за собой гибель вождя. Итак, существует предельный рядовой, определя¬ющий тем или другим действием своим дело вож¬дя. И я так себя самого понимаю и отсюда у меня до сих пор было сознание, гто если я поднимусь и ста¬ну за Советы… и прог.

Вопрос в том, существует прямое вредительство или же оно само собой выходит как следствие неверных посы¬лок? Например, как можно предположить, что при обсуж¬дении плана пятилетки вовсе забыли о человеке-потреби¬теле… И нынешняя нехватка в «ширпотребе» не есть ли то же самое, что в царской войне явилось в решительный мо¬мент как нехватка снарядов? Были ли Сухомлинов прямым вредителем? Нет же, все вытекало из системы, и я лично думаю…

Корень плохого вот в чем. Раньше казалось, что вот если я целиком поднимусь и стану грудью за советы, то советы победят весь мир; а теперь последствия моего подъема кем-то уже предусмотрены, теперь, герой, ты ни¬кого не обманешь, тебя отметят, наградят, обласкают, а потом изучат, разберут, разъяснят и отправят на склад к Бухарину и другим почетным реликвиям. Выходит, что стараться-то не из чего, и я, как солдат Керенского, пред¬вижу для себя только могилу.

Но позвольте, можно же…

В истории Керенского и рядового явился нам момент предельности воли вождя и предельности веры и послу¬шания рядового. Большевизм по началу своему и был го-лосом предельного рядового, но дальше игра началась сно¬ва. Так вот, Михаил, ты, кажется, у края: ведь это ты себя самого считал всегда предельным рядовым и большевизм выразил… нет! это невыразимо… как только выразится, так и конец состоянию…

Итак, вот тема: вождь и предельный рядовой.

Много рядовых должны были безвестно погибнуть, пока не дошло до того предельного, благополучие которо¬го является победой вождя, а его упадок и смерть опреде¬

188

ляют плен народа и гибель вождя. Об этом предельном рядовом я хочу написать свою повесть, потому что мне это ближе всего, я сам всегда хотел быть предельным; не герой, не вождь, не тот, кто обещает будущее, а тот, кто заключает в себе совесть события, рядовой человек, чаю¬щий во тьме света и совершенно необходимый для собы¬тия, но незнаемый, — вот кому я сочувствовал и в своем русском социализме, и в русском искусстве.

На полях: невольном империализме, на войне, и в социализме и в искусстве.

То же самое