а он и не понимает, что нам это противно. Так же крестьянин не понимает желания отдельной комнаты… И если это продолжить, противопоставляя весь быт крес¬тьянина интеллигенту, вплоть до Страшного Суда, то ему этот Суд предстанет в виде изъязвленного человека на од¬ной постели, праведник вытрет язвы и рядом уснет; напро¬тив, интеллигент представит праведника борцом за личное сознание (требуется: отдельный ватерклозет). Известно, что путь борьбы за личное сознание приводит человека

194

к отдельному теплому нужнику приписка: ватерклозе-ту, а путь коммунизма иногда кончается клоакой нашего вокзала с дыркой из мужского в женское отделение-Известно, что путь борьбы за личное сознание приво¬дит человека мало-помалу по мере его цивилизации к не¬обходимости иметь отдельную комнату, а впоследствии и собственный отдельный теплый ватерклозет. И вот те¬перь, когда некоторые хотят превратить коммунизм в обез¬личку, в клоаку, подобную вокзальной в провинции с дыр¬кой в перегородке мужского и женского, призыв к борьбе за личное творческое сознание представляется исходя¬щим из желания иметь свой отдельный теплый ватеркло¬зет… И даже в литературе простое повторение местоиме¬ния «я» иным кажется замаскированным желанием теплой уборной с ванной и кухни с газовой плитой.

Дорогая Фега Евсеевна, мне досадно, что я Вас выну¬дил писать большое письмо и повторять то, что Вы уже много раз мне повторяли. То, что Вы пишете мне о легко¬сти устройства вещей, если налицо успех, я уже испытал и до сих испытываю у себя: за моими рассказами до сих пор здесь издатели и редакторы охотятся. До революции приписка: группы писателей и поэтов, и проч., и проч. мы здесь диктовали условия издателям и определяли их деятельность.

Теперь у нас издатель один, — государство, «успех» для всякого маленького писателя обеспечен, раз он хочет быть просто полезным государству. (Но государство нуж¬дается не только в полезных писателях, а в совести и прав¬де литературы. Мы, старые писатели, большие мастера и частью даже прямо классики русского слова, не можем сразу справиться с этой огромной задачей: приспособить¬ся и остаться самими собой. Во всяком случае, дело не в «успехе», а в чем-то бесконечно большем. И вот это боль¬шое искание часто отнимает силы и охоту от «успеха» и маленьких дел. Надо ли переживать социальную рево¬люцию? Возможен ответ, что не надо. Но если кто ее пере¬жил, то другой, имеющий хотя бы самую превосходную [интуицию], не переживая сам, никогда не поймет ни на¬

195

шей бесконечной жадности к жизни, ни нашего бесконеч¬ного к ней оагеркнуто: презрения равнодушия.) В скоб¬ках выпустить.

Вообще я славу свою у себя на родине пережил, и она не помолодеет, если придет от немцев. Буду совершенно откровенным, интересуюсь «успехом», во-первых, с точ-ки зрения добывания валюты для моего фото-спорта, а во-вторых, мне очень хочется доставить удовольствие Вам, с такой радостью и заботливостью выполняющей мои желания. Загеркнуто: Недавно я виделся с Пильня¬ком и в разговоре упомянул Вас, он сказал: приписка: он с большой похвалой отозвался о Вао «Я был у нее, это та¬кая хорошая женщина!» Вся беда в том, что плохо пи¬шется. Я написал, было, значительную часть приписка: 4 листа книги «Даурская земля» и отдал ее для печати в «Новый Мир». В ней проходит мотив сочувствия китай¬цам, явившийся под непосредственным впечатлением от нападения Японии. Теперь я свое сочувствие считаю на¬ивным, бросил сюжет и стараюсь весь материал предста¬вить как «поиски корня жизни». Торопиться мне незачем, т. к. материальная сторона моей жизни вполне обеспечена моими старыми книгами, — ну, вот я и позволяю себе рос¬кошь сидеть над вещью. И согласитесь, что нельзя же из-за фотографии… Во всяком случае, вопрос месяца или двух.

Сегодня за чаем я стал говорить: — Зоя, конечно, за эту зиму многого добилась, теперь ей никакой труд не стра¬шен. — Конторщицей сделалась, — вставила Павловна, — так мы все бы могли: ребенка бросила. — Что же делать? — сказал Петя. — Ей надо бы шесть лет сидеть прикованной к ребенку, а теперь она… ведь она не только просто кон¬торщицей, она счетовод и даже заменяет бухгалтера, это не маленькое дело: заменяла целый месяц на трикотаж¬ной фабрике бухгалтера. — В ответ на это Павловна ска¬зала: — Вот и мне бы надо было в бухгалтерши! Ах, дура я, дура! была бы бухгалтершей, а теперь всю жизнь на те¬бя, на осла, даром истратила. — И в слезы.

Вот я и попал в эту глухую борьбу молодой бухгалтер¬ши с матерью: «Мамочка! Зоечка!», кажется, так ласково,

196

а Зоечка всю ночь плачет и не дает Пете спать, а Павловна точит меня день и ночь и не дает мне работать. Начинаю думать, что в этом роде везде и только не видно с лица. Все такие вопросы решаются, в конце концов, приспособле¬нием, иначе невозможно бы жить. Итак, приспособление в таком плане. Петя с Зоей переселяются в Салтыковку, Миша к старухе, и найдем туда прислугу. Корову продаем. В 6-й день молодые будут приезжать. Так Павловне будет легко, и она до некоторой степени перестанет мучить ме¬ня. Но все-таки надо сделать так, чтобы в Москве можно было работать, в Москву, собственно, и надо перенести свой рабочий кабинет и так постепенно устроиться, что¬бы можно было долго и по-главному жить, а сюда ездить, как ездят сезонники с отхожих промыслов.

Как ни бейся, но ни за что не скажешь, кто виноват у нас, кто неуживчив, у кого дурной характер. Я вспыль¬чив, но чрезвычайно отходчив, она мелочна, коплива до крайности и т. п. Если бы с самого начала относиться к ней как к ребенку и держаться на некотором расстоянии, чтобы она не смела и думать переступить некоторую чер¬ту, она бы могла остаться драгоценным другом. Я же, от¬крыв ей полную близость к себе, в то же время тем самым показал и невозможность ей быть в моем деле со мной. И вот теперь… я не знаю, когда я пообедаю, когда помо¬юсь, когда получу от нее белье, и она в этом издевается надо мной, как только может, зная, что только в этом я от нее завишу. Итак, отдать ей тут все, пусть тут у нее будет ее царство, а самому прочно устраиваться в Москве.

Самое большое вредительство, конечно, война. Неко¬торые видят вредителей в кучке приписка: международ-ных хищников-капиталистов, другие считают, что во всем виноваты «жиды». Я лично представляю себе вреди¬тельство как процесс насилия человека над другим челове¬ком с разрушением в нем лично-творческого оагеркнуто: процесса жизни. Капитализм? Мне этого мало припис¬ка: мне этого мало, или много: для меня это общее место, я художник и мыслю в образах: первовредителем и на-сильником я считаю Кащея Бессмертного. Приписка: Ни¬

197

какой моралист за это меня не осудит. Я художник, при¬писка: я личная сущность, я дух личности, и потому я не могу откладывать борьбу с Кащеем на завтра: я сейчас, сию минуту, чтобы взяться за перо, должен чувствовать в себе силу приписка: уверенность борьбы с Кащеем. Как человек, пропитанный культурой города, я особенно живо чувствую радость при встрече с природой и силу этой радости проповедую в своих охотничьих рассказах для борьбы с силой зла Кащея Бессмертного. Приписка: Итак, я в своей повседневной жизни постоянно меняю ружье на перо и так по-своему борюсь с вредительством, поселяя радость. Рабочий, напр., 11-го химического за¬вода, принужденный вдыхать в себя вредные газы, член нашего охотничьего кружка, читая мои рассказы, очень хорошо меня понимает: мой рассказ даст ему бодрость в выполнении долга, побудит его в свободное время вый¬ти на воздух, а не отдаваться пьянке. Я таких ребят знаю лично, им в голову не придет думать, что я своими расска¬зами увожу читателя в несуществующее Берендеево цар-ство. Это может сказать только тупой педагог, так ярко, так правдиво изображенный Корнеем Чуковским (Лит. изд-во) и мной самим тоже неплохо в описании детства Курымушки в романе «Кащеева цепь».

На меня такого тупого педагога наслали в доистори¬ческое время, до постановления Цека партии о свободе мысли художника. Этот вредитель приписка: выполняя волю пославшего представил мою художественную кон¬цепцию зла частью как биологизм, и с тех пор я как писа¬тель «разъясненный» и устранен от читателя, я не могу с ним перекликнуться, и охотничьих моих рассказов больше нигде не печатают: временно Кащей-вредитель торжествует.

Ну, ладно же! Если новых писать нельзя, я возьму ста¬рые, признанные классическими, общеизвестные, школь¬ные: «Ярик», «Нерль», «Ленин на охоте» и множество дру¬гих, соберу все в том «Записки охотника» — вот будет хрестоматия-то. Книгу издала «Молодая гвардия».

К статье Чуковского: он пишет, что инженер не может обойтись в своем восприятии без сказки, потому что ин¬

198

женер значит изобретатель. Позвольте сказать, что писа¬тель и есть главный, самый главный инженер, потому главный, что просто инженерное изобретение есть собы¬тие, а писатель изобретает поминутно…

18 Сентября. Вчера Лева привез решение переехать в Москве на Леонтьевский, меняя площадь в 46 кв. метров за Бутырской заставой на 26 (две комнаты) в центре. Та¬ким образом, я могу начинать выполнение своего плана. Сегодня еду смотреть и, если понравится, 21-го мы пере¬едем.

20—21—22—23 Сентября. Итларь. Ездили с Петей на дупелей, не нашли, убили: 3 вальдшнепа, 4 куропатки, 1 тетерева, 2 чирка, 1 бекаса.

В косых лучах вечернего солнца огромная страшная синяя туча, пронесло и опять… Две сороки на верху ели, — прекрасные! Вечер у пруда и Андрей Иваныч с язвой в же¬лудке.

В чем дело? В жизни хоть раз каждому доводится по¬смотреть на самого себя со стороны бесчувственно. А еще бывает, и на мир так смотришь, как будто это все уже ви¬дел…

Колхозник подвез нас от терочного завода до Боруш-ки. — Ни-че-го! Много не заработаешь, а харчи ни-че-го! — больше ничего он не мог сказать о колхозном житье, и получалось от его слов, будто он не в коллективном хо¬зяйстве участвовал, а жил у хозяина. Редкий день у кого-нибудь покажется кусочек сахара. Тут вот и думаешь, что в это самое время М. Горький опять справляет свой юби¬лей, достигая такой славы, какой не знал ни один писа¬тель в мире (Павловна говорит «самозванец»).

Утро. Косые лучи солнца сквозь мокрую траву, и отто¬го под ногой трава ярко зеленая, как изумруд. Пахнет пре¬красно. Дрозды трещат. В небе грачи строятся… Только все это не для людей. Народа тут нет.

24 Сентября. Юбилей Горького.

199

За спиной Толстого, Чехова, пользуясь их простодуши¬ем, прошел этот хитрый самозванец русской культуры, и теперь, когда все покончено с русской правдой и совес¬тью, когда по градам ходят в лохмотьях, а по весям в ред¬ком колхозном доме даже в праздник [не] увидишь кусо¬чек