но мы видели по следам, что вот здесь белка через снег пробилась в мох, достала спрятанные там с осени два ореха, тут же их съела, потом, отбежав деся¬ток метров, опять нырнула, опять оставила на снегу скор¬лупу от двух-трех орехов и через несколько метров сдела-ла третью полозку. Нельзя же предположить, чтобы она чуяла орех через толстый слой снега и обмерзшего моха. Значит, помнила с осени о двух орехах во мху в стольких-то сантиметрах от ели одной и от другой… Притом, помня, она могла не отсчитывать сантиметры, а прямо на глаз с точностью определяла, ныряла и доставала.
А еще я думал о Евдокимове, Лидине, Толстом и всех этих хитрецах, окружающих Тройского: до чего живучи и хитры эти грызуны! Еще я думал о давлении политиче-ской власти на дух человека, что если бы такое давление на воздух, то от этого сам воздух бы стал твердым; так вот и дух человека теперь перешел в твердое состояние, и что¬бы сдержать его от взрыва, требуется все большее и боль¬шее давление. Как же может писатель в это-то время ис¬кать своего расширения или свободы! вот почему явилось такое множество жуликов из писателей.
От всего этого можно бы умереть, но спасает перемен¬ность всего: все происходит «на данном отрезке времени».
Если к жизни подходить со стороны технического ин¬тереса и связанного с этим спорта, то все моральные «во¬просы» исчезают; даже если война, то стоит сделаться снайпером, и война так же интересна, как и охота, а сколь¬
255
ко в ГПУ, в милиции талантливых артистов! Да и все ар¬тисты в отношении моральных вопросов снайперы. Ар¬тист может быть морален лишь в своей тематике или же тем, что он на своем творческом пути, освобождаясь, счи¬тается с моральными вопросами (и то это очень редко).
На полях: О соц. реализме
Рядовой артист — это прыгун, плут или лицемер (два врага нашей квартиры: балетный танцор Кузнецов и порт¬ной Сидоров). Но все-таки большими и великими артис¬тов делает их встреча с человеческой этикой… Вот пусть СССР и артист: правительство от артиста ждет, чтобы он принял к сердцу тему устройства социализма в одной стране, окруженной со всех сторон враждебными силами. Но в том-то и дело, что правительство, как политик, как снайпер, тоже аморально, как и артист. Оно может подей¬ствовать, конечно, не на таких жуликов, как Толстой или Леонов, а на таланты от станка: возможно предположить, что артист от пролетариев, охваченный моральными условиями своей среды, обманется и всерьез возьмется за моральную тему. Тут, однако, препятствием является са¬мый станок: условия лит. труда настолько отличны от фабричного, что станок и среда оставляются без-мораль-но.
Словом, я хочу сказать, что в наших условиях самый факт занятия искусством предполагает особый класс сво¬бодных людей, непременно развращающих своей свобо¬дой тех морально-связанных людей (пролетариев), кто бы вздумал заниматься искусством. Условием создания про¬летарского искусства должно быть исчезновение пролета¬риев как класса и вообще классового строя, как теперь: рабочие, служащие, образованные и проч. Если же глубже идти, то дело сводится к обобществлению таланта (инди¬видуальности), подобно как разница в качестве земли (рента) объявляется госуд. собственностью. Боюсь, что в конце концов в социализме все сводится к уравнению индивидуальности, тогда как в капитализме, наоборот, к ее возвеличению… Капитализм (индивидуальность) — социализм (общество) — X? (личность).
256
23[Февраля]. Вчера Лева приехал из Питера.
24 [Февраля]. Семейное празднование юбилеев, свадьбы и т. п. приписка: с блинами
Если я люблю свою женщину или занимаюсь дома в часы отдыха каким-нибудь любительством, собака там у меня есть любимая или птица, или так что-нибудь: есть маленький коврик, который я каждое утро прячу под мат¬рас, а вечером на ночь расстилаю с любовью для своей босой ноги у кровати, и множество всего другого интим¬но-личного, как и у всех; в том числе, конечно, разные мечтания, желания, почти беспредметные, — так вот, ес¬ли я люблю все это, ценю, невольно придаю какое-то все¬му этому живому личному особенное значение, то как вдруг все это унизится, потеряет всякое значение и мало того! стыдно станет за все, когда это личное, бесполезное вдруг предстанет перед глазами общества. И пусть перед этим объективным глазом все мое личное явится как ни¬кому не нужный хлам плюшкинской кладовой — не в том дело, а страшно, что ты сам заражаешься этим общим оа¬геркнуто: глазом судом и тебе самому становится стыд¬но, что ты в такое-то время занимался такой ерундой.
На полях: Параллель: в старой России хозяйки страшились внезапного гостя:увидит! с другой стороны: как го¬товились к встреге попа, гтобы дать всему своему застойному благообразие.
Так вот сколько раз, прочитав злобную заметку о своих книгах, проникался этим самоуничтожающим чувством к своей плюшкинской литературной кладовой и сколько раз восстановлялся во всем этом своем хозяйстве, когда друзья подавали свой голос за мой хлам как за драгоцен¬ное и самое нужное для них дело. Тогда при наличии ни¬чтожных тиражей… личной бедности, скудости жизни при помощи друзей «счастье» переносилось на далекое буду¬щее время, на жизнь «после меня», а здесь оставалась как счастье радость труда. Быть может, когда-нибудь создаст¬ся такое общество, что все, отдавая свое «счастье» буду¬щему, здесь будут жить одной только радостью творчест¬
257
ва, но теперь радостью творчества живут единицы, а все вокруг хотят и ценят только «реальное» будто бы или по¬ложительное счастье. В таком обществе, чтобы не стать всеобщим посмешищем, надо скрывать свою радость, быть может, даже маскировать ее видимостью счастья-Сегодня ночью я почувствовал себя на войне, и вдруг все стало понятным. Напряжение столь сильно, что внут¬ренний «классовый» враг, по всей вероятности, очень скоро превратится во внешнего (что-нибудь на востоке произойдет). Едва ли теперь уже явится «передышка» в литературе. Она должна на время или совершенно ис¬чезнуть, как в 18 г., или, может быть, писатель научится писать не любя, а ненавидя: писатель вроде Белого, ху¬дожник вроде Мейерхольда.
Война с появлением внешнего врага сразу может вы¬явить для масс смысл революции. Тогда все пойдет по-другому, но…
Дела: Волки. Пленка. Почта (Галине — заявление). Тройский. Паспортизация мамы. Бумага (10 к.) Кесарь. Гвардия. Мейерхольд.
Вечером праздновали с Григорьевым… Он дал тему: о чем говорят супруги. О чем мы говорили с Павловной 30 лет? В лесу у костра: — Мих. Мих., что же так сидишь, ты бы сучков посбирал и т. д.
26 февраля. Прощеный день.
Вспоминали с Павловной, как в наше время в этот про¬щеный день мужики старые и с ними малые волокли сани на гору и оттуда скатывались «на долгий лен», значит, чтобы лен бы вырастал длинный. В то время казалось нам, что нет конца глубине и прелести народных верова¬ний, обычаев. Правда, что может быть прелестней этих стариков, влекущих на гору сани, и какая же радость де¬тям! Но вот вдруг как бы всем память отшибло, и куда что девалось! А между тем наверно Венеру будут впоследст-вии выкапывать из пепла…
258
Вчера приходил студент, какой-то Чемоданов, и так со¬шлось, что с 11-го завода рабочий Боков собрался и с ним Костя. Читал Чемоданов рассказ о классовом враге, пред¬ставленном им в образе поджигателя. Я предоставил кри¬тиковать самих же ребят, и они славно разделали Чемода-нова за банальность. Договорились до того, что «враг» для писателя неинтересен даже такой, как на него обрати¬ли внимание газеты: «действует в колхозах такой-сякой» и проч. Враг — это кто мешает нам творить жизнь и радо¬ваться творчеству. Мы не хотим счастья, пусть оно доста¬ется другим: будущим поколениям и даже будущим наро¬дам; но мы должны радоваться творчеству жизни…
Я рекомендовал им для изображения врага пользо¬ваться Гоголем: он же именно этим и занимался…
Да, вот хорошо бы найти гущу, окунуться в ней и борь¬бу изобразить друга с врагом, причем враг и друг попере¬менно занимают места официального друга и официаль¬ного врага. Мы же, в глубине своей, должны держать нить творчества жизни и обоих героев незаметно «про себя» проверять. И хорошо бы это написать в форме пьесы. Дер¬жаться себя самого, а смотреть на Гоголя…
9 Марта. Резкие морозы по утрам, до 20°, а в полдень на солнце капель. Весна света в полном разгаре.
Читаю сборник статей по искусству портрета, и вот что меня поразило: ведь я же не живописец, мне даже терми¬нология их неизвестна, и все-таки я всю их философию почему-то не только понимаю, но принимаю близко к серд¬цу, как будто дело идет даже не об искусстве, а о самой жизни. Да, вот так это, наверно, и было: я не очень-то со¬знавал себя художником, но по природе чистый худож¬ник, мыслил образами, а относил это к жизни, понимая, что и все так более или менее должны мыслить.
В ГИХЛе видел корректуру «Скорая Любовь». В «Крас¬ной Нови» набирают «Корень жизни». Шульц печатает «Жур. родину». Дело идет!
Встретился военный из Обкома Свердловска, говорит, будто в анкете рабочие Уралмашстроя подавляющим чис¬
259
лом голосов предпочли Пришвина, «Кащееву цепь» и «Чер¬ного араба». Эх, если бы не «враг», то какую бы вещь я мог бы еще написать! Какие дремлющие силы развернулись бы, и, конечно, я бы взялся за пьесу и какую бы пьесу-то написал! Но враг начеку…
Вот я на краеведческом своем вечере объявил свой юбилей, и меня чествовали искренно, как никого из писа¬телей не чествовали за все 15 лет сов. власти. Скосырев как председатель секции краеведения захотел заработать на моей придумке: он заявил в Оргкомитете, что секция устроила Пришвину юбилей, никто не догадался, а вот секция устроила. Авербах на это возразил: «Пришвину надо не юбилеи устраивать, а назначить пересмотр его со¬чинений». Никто не возразил, и Скосырев скис. Я ему по-дал заявление о пенсии и об издании моих книг. «Можно заранее сказать о неудаче, — ответил он. — Да я же не юбилея, я пенсии прошу. — Разве пенсии…»
Кстати, Оргкомитет у писателей называется Моргко-митетом. И так верно! Не жди от них ничего: это враг! Тактика борьбы: как можно меньше попадаться ему в по¬ле зрения. Все дело в выигрыше времени: книги мои свое дело делают, они завоюют публику, а «Морг» тем време¬нем сам как «морг» попадет в поле зрения «всевидящего ока», как попал в свое время «РАПП». Тем только и хоро¬шо в нашей жизни, что все скоро меняется…
10 Марта. Павловна ездила в распределитель, при¬ехала в восторге: достала для меня две пары подштанни¬ков. — Да ты посмотри, какие!
Великие дни весны света: разгар полдней, утренний аромат снега, мороза и света. Вечером даже не во сне, а пе¬ред сном был в Люксембургском саду и видел там все до мельчайших подробностей. В этот раз…
