храм любви, по¬священный идее единства: любовь одна. В этом смысл христианского брака: кто мог, кто умел, кому удалось — живет по линии счастья, которая во всякий момент может оборваться, кому не пришлось — живет с женой по линии
260
долга и «в поте лица», но с надеждой на возможное счас¬тье. Во всяком случае, смысл Люксембургского сада имен¬но в единстве. И еще: мне теперь не так уже больно, как радостно, как будто мне остается собрать самые вкусные плоды этого сада.
Оправдание радости.
Рассказ Ив. Ив. о 60-ти голых на 6 х 7. Монашка доста¬ет из могилы золото (голая с голыми стариками). Наив¬ный мужик (контрол. часы: раз-два-три: в трех местах). Ужас, но успех оправдывает. Глаза мои открыты (оправ¬дание радости). Очень характерно: спортивное чувство: два мошенника — кандидаты в оценщики в Торгсине (оба выставляют друг друга классовыми врагами). Спорт в по¬иске классового врага. Радость спортивная (внешняя) и ра¬дость творческая (внутриатомная: характерна ее всюд-ность). Граница спорта и творчества (спорт аморален…)
11 [Марта]. Сияющий день. Снимал до обеда портре¬ты безобидных существ, не жалея времени: очень возмож¬но, что Снегурочка кончает дни и что больше уже не будет дней солнечно-морозных, чистых… Барометр падает. Ве¬чером увлекся диапозитивами.
12 [Марта]. Пасмурно. Перелет снежинок.
Иногда приходится употреблять иностранное слово не потому, что у нас нет своего, а потому, что не имели мы опыта в содержании обозначаемого словом понятия. Так, напр., мы говорим иногда «эгалитарный» вместо «урав¬нительный», желая этим указать в отношении граждан¬ского равенства на опыт Французской революции.
Долго с удивлением прислушивался я к произношению нашим народом буквы П в слове ГПУ: меня именно удив¬ляло, что звук П дается не с мягкой гласной «е», как сле-довало бы ожидать в русской простонародной речи, а по-иностранному «пэ». Однажды, прогуливаясь по полотну жел. дороги в Сергиеве, я дошел до второй будки и там у нового колодца прочитал такую надпись: «Никто не
261
смеет подходить к этому колодезю, кто подойдет, будет отведен в Гыпы у». Вот тут-то я сразу и понял, что в сло¬ве Гепеу после «пе» слышится не «э», а «ы» и что Гепеу — мы говорим, образованные, а самый простой народ гово¬рит Гыпыу.
15 Марта. На 14-е ездили поздравлять Дуничку, и как раз тут началась весна: стало киснуть, но, конечно, дорога еще совершенно не тронута.
Москва — ужас! движение людей от входа к выходу в трамвае совершенно как в мясорубке мясо пропускают. Это путь от скандала к скандалу.
Человек до того несчастен, что перестал уже о себе ду¬мать как о человеке, забыл себя: разговаривают все о кар¬тошке. Поверх сознания мчится жизнь фантастическая, непонятная. Ее нельзя понять, потому что она выше по¬нимания нашего. И человек именно тем и спасается, что может забыться и говорить о картошке… и вот надо же на-конец-то понять, что в такое-то время совсем даже непри¬лично обижаться или отстаивать свое достоинство. Мне вдруг стало понятно, что редактор попросил взять из сборника «Скорая любовь» рассказ «Белая собака», в ко¬тором упоминается неодобрительно паспортная система. Я понял вдруг, что не по личной злобе, не из-за вредитель¬ства запрещен был сборник «Записки охотника», а дейст¬вительно, в то время когда люди принуждены забываться в деле добывания мороженой картошки и разговорах о ней, неприлично напоминать им о свободе.
Вернулся паспорт. Запретили аборт. И половую жизнь скоро тоже загонят в твердые берега. Не приходится взды¬хать о «свободе»: эта блядь хорошо показала себя. Вот когда привыкнут к палке (что так нужно), тогда мало-по¬малу опять… А так надо… Да, Авербах прав: надо Пришви¬ну не юбилей устраивать, а назначить пересмотр его сочи¬нений. Наступил конец либерализма, питавшего старую революцию. Мои книги действительно устарели. Надо ис¬кать в творчестве нового русла.
262
Коммуна в доме Ильича потому не удалась (не жизнь, а санаторий), что в нее собрали одних стариков (ветера¬нов революции). Старый человек ищет молодости и…
Наполях: Преде. РИКа Казаринов. Райком партии Фомин.
Смирнов Виктор Василиг 1-Майская, д. № 1 во дво¬ре (вегер).
16 Марта. Продолжает тихо киснуть.
Купил тройник Гейма за 2000 руб. Какая вещь! Кто был ее начальный хозяин? кто второй? сколько было всего, а вещь ничего не скажет и будет одинаково служить.
Так вот и государство создается, как вещь, и после не будут знать интимной стороны ее происхождения.
Говорят, что крестьяне уже помирились с формой кол¬хоза. Следовало бы вмешаться в гущу народа, пересмот¬реть «От земли и городов».
Если бы даже и оказалось… да, оказалось бы, что… Я думаю о любви и браке: оказалось бы, что в брачные планы не должна входить «любовь», или что в строитель-стве государства можно обойтись без личной свободы, то в поэзии без этого дышать невозможно. Наше дело осо¬бенное, личное, со своей свободой и любовью мы должны быть…
22 Марта. Крестопоклонная.
Весна, начиная с 1-го ст. Марта постепенно, не теряя дня, движется вперед: туманно-серые дни.
Разыгралась эпидемия сыпняка во всей силе, как в 19-м году. Впереди война… Другой раз подумаешь в отчаянии, что не стоит и жить. Но вот написалась же в этих услови¬ях эта вещь «Олень-цветок», такая милая вещь в такое-то время! и она останется, и ради того, чтобы оставалось после себя, и следует жить, и в этом одном опора и начало спокойствия даже и во время эпидемии и войны.
Встретил у Мандельштама жену Грина и спросил ее, как поживает ее хозяин, Александр Степанович. С ней ис¬терика. Грин-то, оказалось, уже восемь месяцев тому на¬
263
зад умер от рака. А Пяст еще жив. Это оттого все теперь пропускаешь, что ценность жизни личной понизилась: перемена через смерть стала не очень большой: не то ка¬жется важным, что он еще где-то в своем углу живет, а что он с тобой, независимо от этого, живет. Из-за этого уже мало стремишься и навещать их…
На полях: устраивается государство
Вот еще мысль… Темный мужик, полудикарь, раньше вопил: «земли, земли!» Теперь эта земля раскрылась в «ширпотреб»: массы хотят мануфактуры, ботинок, книг. Крик «земли!» раскрылся в спрос достижений цивилиза¬ции. И вот эта безмерная чудовищная жажда жизни, — этот «спрос» встречается с недоступным «предложением» капиталист, хозяйства… В этой жажде масс «жить» и со¬стоит вся сила большевиков, ведь вся эта жажда бывает только в аграрных странах, все это от земли…
После того как в разрушительной [свободе] революции массы отвели себе душу, приходится перестраиваться на созидание: как неохотно, как скучно, как голодно и гнус¬но после «свободы». Постепенно возвращаются атрибуты полицейского государства: сначала водка, теперь паспорт, аборт уже запрещен и скоро, наверно, явятся поощритель¬ные меры к прочному браку. Государство собирается в ку¬лак. Чумандрин, вернувшийся из-за границы, сказал, что их там свобода разбаловала и у них от этого ничего не выйдет. Сошлись с К. Леонтьевым. А наши разные каде¬ты, эсеры и проч. — какое баловство! Интересно бы попы¬тать Авербахов, Чумандриных и др., как психологически их «свобода» перешла в закон. Авербах-то просто — карь¬ера, но там где-нибудь у Фадеева и Чумандрина, наверно, происходит как бы трансформация «свободы» в «закон» — и вот это интересно.
Возможно, еще у литераторов и такой путь: через со¬прикосновение с искусством слова он даже и чувственно получает личную свободу и этот «дар» принимает как дар своих пролетарских убеждений (веры) и для закрепления этого чудесного дара в себе с мечом в руке обращается
264
к прошлому, тормозившему это проявление дара, и назы¬вает его «классовым врагом». (Так вот кустарь Розанов считает изобретателем радио Ленина: до Ленина не было.) Проявление дара сопровождается верой, что он свойствен всем и только надо уметь его открыть: люди, однако, сла¬бы для этого лично и не могут, им надо помочь: если удаст¬ся истребить классового врага, то все будут творцами жизни. Это молодость: индивидуалист понимает себя как коммунист. И вдруг осложнение: «дар» (если он действи¬тельно дар) есть свойство личности, и без личности ком¬мунизм перерождается в «ширпотреб»…
28 Марта. 25-го выехал в Москву по телеграмме Варв. Ник., 27-го утром вернулся. Новое знакомство: Всев. Эм. Мейерхольд и Зинаида Николаевна. (25 веч. у Мей-ерх., 26 — юбилей Каменского)
Когда председ. юбилея хотел начать свое слово, вдруг грянул оркестр ОГПУ, и долго не могли его остановить, а Каменский сидел высоко на столе, на шутовском кресле, изображая из себя монумент; речь Луначарского по радио тоже не удалась. — Ну, же, Анат. Вас, — подгонял conferen-cier. Молчал. А когда председатель взял слово, чтобы от¬менить речь, вдруг заговорил в трубу такую ерунду, что хоть уши затыкай. Вышел срам с р а д и о: да, не юби¬лей, а какой-то Срамсрадио. Но если вдуматься и про¬йти за кулисы Срамсрадио, то причина во внешних не¬поладках, оказывается, лежит в существе вещей: как это могло случиться, что Сов. правительство устроило юби¬лей певцу крестьянских бунтов? Но, конечно, самому юби¬ляру все это как с гуся вода, ему только бы досидеть до конца на шутовском кресле и потом собрать свой урожай…
Не забыть о весне: гусенята еще могли подбираться под курицу, но все вместе они уже — сила! раз нашло облако, курица собрала детей, накрыла их и уснула. Курица очень устала и уснула так крепко, что и солнце не могло ее раз¬будить. Она уснула совсем, и гусенята, почуяв солнце, за¬хотели встать и когда все сразу, не сговариваясь, подня¬лись, то подняли и курицу.
265
приписка: Гуси. Смерть курицы.
Нашли гнездо диких гусей. Яйца подложили под кури¬цу. Старая курица: не неслась. Ее муки по доставанию корма. Уснула. Гуси подняли ее. Упала. Посмотрели и по¬шли к воде, там стадо домашних, с осенью улетели.
На полях: В ту же весну: кукушка положила яйцо в гнездо, и кукушонок выкинул маленьких, и родители все кормили его.
Радость. Радость техника, изобретателя и спортсмена: мускульная радость и умственная: снайпер в удальстве своем не заметил даже, — кого он бил: очень радовался, и вдруг оказалось, что бил своих.
Я же говорю о той радости, которая имеет своим кор¬рективом другого человека…
30 Марта. Весна движется очень медленно, оагерк¬нуто: хотя без обманов. На склонах пестро. Дорога еще держит.
На полях: Мужицкий анархизм: — воля ваша, жизнь моя!
Презрение к власти у русского крестьянина было так велико, что при малейшей попытке начальника выйти из своего начальнического положения крестьянин так ра-достно встречал в нем человека, будто вот закончилось какое-то обязательное неприятное представление и стало жить хорошо. Да, эта «любовь» была именно от презре¬ния к власти. И нынче опять-таки, если и есть что, то это не служба, а услужение. Не знаю, как дальше, но до сих пор было так, что у всех начальствующих кровно русских в лице бродила всегда какая-то особенная улыбочка.
