дошла бы до ме¬ня, если бы я не устал от беготни по своим делам в Москве, где бываю всегда обыденкой. Мне оставалось заглянуть в «Огонек», но вблизи находился «Московский охотник», и я решил на короткое время завернуть к ним в чайную и отдохнуть. Чудесный мир в этой чайной комнате, где собираются охотники и часами мирно беседуют, загерк-нуто: кто старые о былом, оагеркнуто: кто молодые о будущем. Никаких разномнений. Все очень похоже на сказку, соединяющую старого и малого. Приписка: В этот девственный мир оагеркнуто: еще не проникли,
33
не спорят о формализме, конструктивизме и других лите¬ратурных поветриях. Нет такого места на земле, где бы так дорожили писателем, если он хорошо изображает охо¬ту. Тут я однажды пожилому охотнику…
Сейчас нет на свете такого места, где бы так дорожили писателем, изображающим охоту. Но было раз, одному пожилому охотнику я дал Гоголя, и тот открыл ему целый мир. Как счастлив был этот человек, не читавший Гоголя, как я завидовал ему. Но теперь вышло так, что тот же ста¬рик завидовал мне: я, всю жизнь занимаясь охотой, ни разу не бывал на медвежьей берлоге. «Да как же вы?» — спрашивали меня удивленно. Тут я познакомился с пер¬вым письмом Павла и обещал, если все сладится, ехать. Так медвежья волна дошла до меня.
Отдохнув в чайной, я отправился в «Огонек» и между прочим проболтался в беседе с редактором о предстоящей медвежьей охоте. Известно, какое преувеличенное изо¬бразительное значение придают фотографии в иллюстри¬рованных журналах. Пыл редактора передался и мне, я обещал ему, если поеду, взять с собой их фотографа. «Если убьете медведя, — сказал редактор, — решусь на об¬ложку и дам разворот». Я не понял, он пояснил: на облож¬ке будете вы с медведем, и на обеих страницах разверну-того журнала все фотографии только медвежьи. «Будьте уверены, — сказал он еще раз, прощаясь, — у вас будет об¬ложка и разворот».
Невозможно автору давать честное слово и клясться в правде написанного, все это читателем принимается лишь за изобразительный прием. Я даю не писательское, но охотничье честное слово нашего Московского союза, что не о себе думал, когда в ответ на присланную мне через несколько дней телеграмму о благополучном продвиже¬нии переписки с охотником Павлом подтвердил согласие ехать и просил телефонировать в «Огонек» о фотографе. Мне хотелось сделать удовольствие охотникам, зная, как все они любят сниматься с ружьями, зверями и собаками. Но оказалось, что медвежьи охотники люди серьезные, им важен медведь, приписка не собственные лица на бу¬
34
маге. Лишний человек, особенно фотограф, для них толь¬ко горе. Они были в отчаянии и только из уважения ко мне позвонили и фотографу. Тот по телефону запросил, первое, может ли он на охоте пользоваться лестницей, и второе, где достать спецодежду, в которой ему можно легко бегать. В чайной до вечера был оагеркнуто: гоме-рический хохот, и медвежьи охотники успокоились: фо¬тограф не будет мешать и в решительный момент убежит.
Вскоре после того Павел прислал последнее письмо, в котором неясно просил за одну берлогу шестьдесят руб¬лей, а за другую по весу зверя. На неясное письмо был дан неясный телеграфный ответ, но с точным обозначением дня приезда. Дело было покончено, медведи остались за московскими охотниками, а Павел стал проверять круги, каждый раз прибавляя к этим оагеркнуто: настоящим медвежьим окладам приписка: отметки своими пальца¬ми по снегу оагеркнуто: с чирканьем пальцев по снегу и ложные.
Первая берлога.
Одни говорят, будто первое впечатление всегда обман¬чиво, и проверяют его. Другие, напротив, отдаются пер¬вым впечатлениям как единственно верному источнику познания мира. Я принадлежу к последним и верно могу говорить только о том, что впервые увидел своими глаза¬ми и удивился. Весь вопрос для меня только в том, чтобы увидеть предмет именно своими глазами. Никогда ни од¬ного впечатления не получал я от зверей в зоопарках та¬кого, чтобы оно имело какое-нибудь значение и для дру¬гих. В зоопарке я не могу смотреть на медведя своими глазами, и он там не у себя: медведь в зоопарке, как гово¬рят, сам не свой. И если бы в настоящем лесу на одно мгновенье мне удалось увидеть настоящего медведя, просто по своему делу переходящего поляну, мне кажет¬ся, я знал бы о нем во много раз больше, чем целыми дня¬ми разглядывая его в зверинце или на улице, заключенно¬го в цепи.
Где-то в Америке есть огромный парк, где медведи жи¬вут на полной свободе. Там можно остановиться в гости¬
35
нице и, гуляя в парке, можно встречаться с медведями или наблюдать их целыми днями у помойной ямы, занятых вылизыванием банок с остатками сладкого консервиро¬ванного сгущенного молока. Мне довольно бы увидеть бы¬ло хоть одну банку с консервами, чтобы мое впечатление как открывающее что-то новое совершенно потеряло свою силу, и где-то в глубине сознания стало скучно и не уди-вительно: медведь у банок с консервами не настоящий, он не у себя, он сам не свой. Мне думается даже, что если бы случайно пришел медведь в наши Московские леса и мне удалось бы поохотиться на него приписка: убить в этих условиях, то едва ли бы захотелось отрываться от дела и рассказывать об этой охоте: убил и убил. Но о медведе в Каргопольских бесконечных таежных лесах рассказ со¬вершенно другой. Там теперь, как представлю себе эти се¬верные худые высокие ели, эти снежные пуховички, по [пушинке] насевшие на торчках бурелома, непременно вспоминаю и грустное лицо женщины с рыбьим хвостом, и смешного старичка приписка: двух дев Сильвию и Оли-вию, и Аполлона, и чего-чего только там нет! Но самое удивительное, что когда я ехал потом обратно, я опять узнавал оагеркнуто: эти снежные фантастические обра-зы; приписка: в снегах Сильвию и Оливию и только по ним приписка: этим фантастическим образам догады¬вался, где мы были и сколько было до дому. Самый же фантастический образ и в то же время самый действитель¬ный, по которому я чувствую себя самого, свою кровь, свое сердце и ум, это темно-бурая голова из-под выворот-ня, занесенного снегом, она вырастала из снега, как на восходе луна, как солнце, так же медленно и неуклонно и неизбежно, а я стоял в восьми шагах и целился…
На полях: Разбор сражения.
Сирин и Алконост, северная Сильвия и южная Оли¬вия.
Полная луна, Венера в кулак, Большая Медведица, все небо со всеми звездами так освещали снега, что мы разли¬чали следы не только лисиц, зайцев и белок, но даже це-почки тетеревей и белых куропаток. В семи верстах от
36
станции было село Завондошье. В двух комнатах избы Павла на полу разоспалось все его бесчисленное семейст¬во, Тигрик не стесняясь ходил по старым и малым. Но когда мы постучались, пришли в движение, спящих ребят убрали в одну комнату. Расчистили стол. Возник самовар, и фотограф очень осторожно, вполголоса, как в самых хо¬роших домах, спросил бородатого хозяина Павла Василь¬евича:
— Скажите, пожалуйста, Василий Павлович, где у вас здесь уборная?
Нас пропасть разделяла с фотографом: зачем нам его фотография? а наши животрепещущие разговоры ему пред¬ставлялись спецразговорами. А между тем, какие же это спецразговоры, если от того или другого решения, как оказалось потом, зависела жизнь… У меня не было штуце¬ра, я взял легенькую свою бекасиную гладкоствольную двадцатку с жаканами. По книгам я знал, что с жаканами да еще при двадцатке выходить на берлогу рискованно. Мне так представлялось, что действующим лицом я и не буду и пущу свои пули только при несчастье. Все оказа-лось по-иному. Я был хозяин берлоги, другой хозяин был чех — буду условно называть его Грек, — стендовый стре¬лок со штуцером, но тоже новичок, третий охотник, ста¬рый медвежатник, не имел берлоги, он ехал распорядите¬лем, защитником, учителем. Мы стали сразу звать его «Крестным».
— Я бы не вышел на берлогу с двадцаткой, — сказал он, — но мы будем вас защищать, выходите оагеркнуто: На вторук»
— Нельзя ли мне посмотреть и стрелять во второго медведя? — робко попросился я.
оагеркнуто: — Непременно на первую, — сказал Крес-тный.
— А может быть, второго не будет, — ответил Крест¬ный, — кто же будет описывать нашу охоту? И я знаю, вас не удовлетворит положение фотографа, без страсти вы не напишете.
И, не бросая жребия, предложил Чеху первую берлогу с первым выстрелом уступить.
37
Загеркнуто: Тот согласился
На полях загеркнуто: Мне пришлось согласиться, чтобы не прослыть трусом.
Отказаться — значило прослыть трусом. Конечно, и жаканом можно отлично убить, но… Всякое время имеет свою технику и своего артиста. Будь теперь эпоха охоты на медведя с рогатиной и я на высоте загеркнуто: уме-ния искусства с ней обращаться, то это нисколько не страшно: гибнут неискусные, артисты гибнут случайно. Теперь время штуцера с экспрессными, ужасно разруши¬тельными пулями, а с жаканом идут кустари, я не в эпохе, я не первый — вот что обидно.
Мы спали два-три часа и утром, не торопясь, пили чай. Великий дипломат и политик в медвежьих делах, наш Крестный только в самый последний момент, когда все было собрано, решительно заявил Павлу: мы даем или по 60 р. за берлогу, или по 9 р. за пуд, но одну берлогу на вес, другую… мы не согласны. Павел опустил голову и крепко задумался. Это не был подмосковный лукавый мужик с его штучками, присказками и всякими финтифлюшка¬ми. Северный охотник думал прямо, глубоко, решительно и верно. И когда он сказал коротко: «на вес», Крестный возликовал, это значило, медведи были не шуточные. Ло¬шади были готовы, все собрано, только садиться, и вдруг фотограф требует лестницу. Нельзя же смеяться в глаза. Мы осторожно уверяем, что охота безопасна, а лестница не поможет. Но фотограф даже и не понимает наших на¬меков: ему решительно нужна лестница. Мы начинаем сомневаться в своих предположениях. Приносят и погру¬жают длинную лестницу.
Фотографу выпало великое счастье. Я не видал таких дней весны света под Москвой, как это было на севере. Та¬ежный лес был пронизан золотыми лучами: лазурь, золо¬то, голубые следы рысей, лисиц, зайцев, белок, куропаток, глухарей, тетеревов. Глаза разбегались. И как особенно пахло снегом на солнце!
Дорогой назывался след саней в глухом лесу. Сани и без разводов то и дело застревали. Задетые дугой навис¬
38
шие глыбы снега часто рушились на голову. Фотограф сзади то и дело кричал. Мы останавливались. Он снимал. Каждый раз Крестный ворчал:
— Опять представление! Или так:
— Ну, опять Станиславский.
А лес такой серьезный: ни одной дорожки, ни одной тропинки, и если лыжница, то это очень деловая лыжни¬ца и всем нашим возницам известно, кто это, зачем и куда прошел. И вот наша лыжница, все остановились:
