отступить и про себя пе¬режить новое испытание (смерть — это когда отстаешь и, обвиняя людей и обстоятельства, сам себя загрызаешь; преодолевается в моем опыте творчеством, в котором по¬является великая широта, обращающая всю беду в ме¬лочь).

Дня на три (25-26—27-е) надо исчезнуть, одуматься и 28-го или 29-го явиться для проверки.

Отметить творческую робость — 1-ю ступень творче¬ства.

Весь день прошел в ожидании Пети: несколько часов, 6 очередей в Авторемснабе, чтобы купить пружинку под мотор. (— Написали бы в газету? — Писали, тут ничем не прошибешь: так часто видишь явную нелепость, а между

463

тем, чтобы открыть ее для всех — очень трудно!) Только в 4 веч. приехали домой.

Семенов. Этот дурачок забил себе в голову партийную веру и благодаря этому, будучи совершенно бездарным, написал несколько книг, которых невозможно прочесть. Прошлой зимой он попал к Шмидту, просидел на льдине и получил орден Ленина и красное знамя. Я подошел к не¬му на съезде и сказал: — Какие у вас ордена! а вот моего-то и нет. — Какого? — спросил он. — Я указал ему на свой значок Ворошиловского стрелка. — У меня есть, — отве¬тил он, — я ведь недурно стреляю из винтовки. — Чего же вы не повесили? — Куда же его деть, — сказал он, указы¬вая на свои ордена, — нельзя же с этими.

26 [Августа] — в Загорске. Весь день дождь.

27 Августа. Съезд похож на огромный завод, на кото¬ром загадано создать в литературе советского героя (За¬вод советских героев).

Л[егкобытов] говорил так: когда Бог работает, человек спит, и когда спит Бог, работает человек. И я говорю то же: теперь Бог спит. А наши говорят: Бог умер. Практически выходит совершенно то же, в нашей работе Бог не участ¬вует, мы одни. Но люди, которые знают и утверждают, что Бог умер или Бога нет, и люди, которые говорят, что Бог спит или, другими словами, что они не знают вообще, есть Он или нет, — это разные люди.

Сегодня я встал в 2 часа ночи, было холодно, светила полная луна. Я налил бензину в машину, развел самовар. В три разбудил Петю. В четыре начался рассвет, и мы вы¬ехали в Константиново. Маша вошла теперь внутрь меня. Сидя в кабинке, я теперь уже по зайчику на резиновом коврике понимаю луну, светящую через заднее оконце, и вижу, узнавая все свое пережитое, утреннюю звезду, и лес, как вырезанный зубчиками из черной бумаги, и кост¬ры, при которых люди ночуют с возами, и спины живот¬ных на лугу в тумане. Какие облака на рассвете, какое солнце взошло, какая бодрость и радость!

464

Мы поставили машину за селом возле спящего гаража и пошли болотами по местам Журавлиной родины. Боль¬шая стая журавлей, переночевав в болотах, пролетела на поля. Убили бекаса, двух дупелей, одну тетерку, и это обо¬шлось нам в 9 часов ходьбы: вышли из машины в 5.30 и вернулись к ней в 3 часа. Я благодаря машине осущест¬вил «сказку» в один час… И понял в этом свете, как же тя¬жело было мне жить раньше в этих болотах и каким чу¬дом я мог сохранить в себе чувство радости! (Та трудная сказка и эта новая легкая при помощи машины: если и было сегодня чудесно, то потому только, что это чудо, эту сказку я тогда заслужил.)

Хочется править рулем в Москве, когда потеряешь се¬бя, запутаешься в чувствах и мыслях, тогда своя путаница является вся вовне: в этой мешанине людей, экипажей, в этом скрежете заводимых моторов, долгих гудков, бор¬мотании громкоговорителя или разрываемой на части песенки оперной артистки перед микрофоном, и тот по¬следний, хватающий за всякую душу крик человека из-под трамвая. За рулем кажется, будто это все моя собственная путаница нашла свое выражение, а я сам посредством вер¬ных поворотов руля руками, выжимания сцепления и торможения ногами обретаю себе внутренний порядок и мало-помалу успокаиваюсь и восстанавливаю себе не-обходимое равновесие для жизни.

Наполях: Путаницу душевную переменить на путаницу улигную…

Радость. Молодой шофер надувал шину, измучился. — Новый американский вентиль? — спросил я. — Прокля¬тый, — ответил он, — так их делают, что никак накачать невозможно. — Я сказал ему, знает ли он, что колпачок на этом вентиле есть и ключ, и что если этим ключом повер¬нуть влево, шина начнет спускать, и тогда если повернуть вправо немного, шина будет меньше спускать, и еще — еще меньше: так надо найти слабое тонкое место, когда шине только-только бы спускать, и тут накачивать: тогда будет легче. Он сделал по-моему и шину легко накачал. Трудно бы найти было более обрадованного человека и более

465

благодарного. Я его очень понимаю, потому что мне тоже часто таким простым способом достаются радости.

Есть повелительная сила в короткой, точно, деловито, со знанием технического] языка построенной фразе. Раз было, мы заехали в гараж поднадуть шины сильным насо¬сом, который у шоферов называется «лягушкой», и по¬мыть машину. В гараже, кроме сторожа, никого не было, и я побоялся, что сторож не даст нам насоса и кишку. Ли¬хо подкатив к гаражу, я резко сказал старику: «Принеси лягушку!» Мне кажется, скажи я «насос», а не «лягушка», он не принес бы, но чисто шоферская фраза подрезала во¬лю старика, и он вытащил из гаража лягушку. Во время накачивания обнаружилось, что резиновый конец трубки растрепался. Я спросил старика, нет ли у него ножика под¬резать конец, и он ответил, что подрезать он не даст. Надо было настоять, а я послушался, старик забрал власть и не дал мне мыть машину.

Ефр. Павловна возненавидела Ивана Ивановича за то, что он «с грязью помирился».

Иван Иванович: земский начальник, вовремя продал имение на золото, и в то время как другие занимались кто строительством, кто государственными делами, оборо¬ной страны и т. п., он такие же усилия тратил на охрану своего золота. Кончил питомником мышей (вот Кащей-то!): на этом хорошо показать призрачность: в золоте уже нет силы, но человек живет, понимая его по-старому, и че¬рез это видна условность.

На полях: Коммуна и государство

«Рапп» — это, вероятно, и соответствует «Легкобыто-ву», т. е. его «коммуне» с повелением броситься в чан, чтобы воскреснуть вождем народа. Рапп противопостави-ли государству вроде как бы церковь и духовенство. И очень возможно, что теперь дело вовсе не в принципах, а лишь в отделке, в политуре нового государства.

На полях: Легкобытов, ган и я — параллель К какому амбару привязан, за то и лай.

466

Уважения не нужно, а не уважат — обидно.

На полях: Страшно увидеть себя в зеркале страшного вре¬мени.

Какая Герасимова? Все две недели съезда мне встре¬титься с ней не удавалось. Все говорили: «Г. молодая, кра¬сивая». Слышал я, что она была женой Фадеева, а теперь стала женой Левина. В день решения моего [оставить] съезд, когда я выходил из столовой, подходит ко мне жен¬щина некрупная, светловолосая (много волос) с темными и томными глазами и говорит: «я вам писала», я узнал: Ге¬расимова. — Боря! — сказала она. — Левин! — подумал я (Левин как Левин: еврейчик). Мы вернулись в столовую, Гер. села с правой стороны, Левин с левой. Несколько ми¬нут, десять или двадцать, мы говорили с ней. Мне показа¬лось вначале, что она говорит не то как иностранка, не то светская женщина, аристократка, в чисто условном тоне. Но это было ее советское своеобразие, в то же время тон этот был похож и на тон ее книг: здесь в приличии скры¬вающая себя женщина, там в заумной тенденциозности скрывающийся некий талант. Я с ней простился, обещая всякую помощь в лит. делах, и когда прощался с новым ее мужем, Левиным, увидел рядом Фадеева. Значит, так мы и сидели за столом: она и я, рядом со мной ее новый муж, рядом с новым старый. И кто знает, быть может, неизвест¬ный мне мужчина, сидящий за столом рядом с Фадеевым, был еще более, чем он, старый муж, и еще рядом с ним, и еще, и еще. А я, самый новый и самый старый годами, шел впереди всех. И мне казалось, что все меня уважали и право мое быть впереди признавали, как в свадьбе жи¬вотных. Но это была свадьба какая-то полуинтеллектуаль¬ная. Герасимова напомнила мне одну провинциальную девушку, которая кокетничала со мной, указывая на розу: к какому семейству в системе Линнея принадлежит роза.

Рассказ Чувиляева.

Раз я гулял в лесу, увидел срубик, и вода текла из него, а внутри срубика ключи били из-под земли, — так чу¬десно! у меня был перед этим найден корешок, имеющий странную форму. Я стал эту форму, данную природой,

467

приводить в порядок и только чуть-чуть тронул ножич¬ком — стало похоже на летящую птицу, повернул — птица превратилась в девушку, еще повернул — девушка исчез¬ла, показался медведь, а потом опять птица, и опять де¬вушка. Чудесно! и все время пела вода и помогала мне за¬креплять являемую в корешке форму и делать ее для всех понятной, как и мне самому. Когда вещица была готова, я вздумал омыть игрушку в этой лесной воде и только коснулся воды, внизу под водой мне показалось что-то белое, вроде яйца. Я достал со дна это, и оно оказалось яй¬цо, самое обыкновенное, настоящее. Может, пролетающая птица, чем-нибудь внезапно испуганная, его обронила? Или, может быть, в срубик попала курица и снеслась? До¬ма я сказал хозяйке об этом, и она не удивилась, а только гмыкнула. А когда поспел самовар и я хотел в нем сварить яйцо, остановила: — Не надо, — сказала она, — это яйцо положено от болезни: вода болезнь снимет, а если кто взял, тот берет болезнь к себе. Ну, конечно, мне стало не¬ловко варить это яйцо при хозяйке, и [я] спрятал яйцо, по¬думав: «потихоньку сварю». А потом у себя в комнате каждый раз, вот только хочу опустить в кипяток, поду¬маю о болезни и удержусь: не верю, а что-то вроде брезг-ливости. Так дни проходят, лежит яйцо у меня, и нисколь¬ко не верю, а взять не могу и бросить жалко. Раз нищий стучится под окном, я ему это яйцо, да так вот насилу, на-силу отделался, сбыл. А игрушка переменной формы жи¬вет у меня, так повернешь — летящая птица, так — девуш¬ка, а после медведь. И когда смотришь, все кажется, поет вода ключевая…

На полях: Я теряюсь. Мгновение недоумения.

Я не сужу этот мир, не осуждаю, не говорю, что он плох, я только страдаю про себя тем, что не могу быть с ними вместе заодно, никак не могу. И вы