надо вмешать в рассказ сюжет Новой дороги (для кино). 2. Новый человек — Генрихсон, новая жизнь — это мое лучшее: народ возле машины: щипка дупелей. 3. Кащей, сущность Кащея: борьба с Кащеем — со злом; зло: неверие и проч.: борьба с отриц. моментами в твор-честве; напр., говорится «вера», и нам представляется, что вера (или любовь) как постоянный процесс, свойствен¬ный особым «верующим» людям; на деле вера всех поки¬дает временами, даже и целого дня нельзя прожить в вере и любви, и вот эти промежутки скрывают, заделывают, таят в пустынях, избегая людей — свидетелей приписка: значит, надо открыть тайну и сказать, что ни веры, ни на¬дежды, ни любви, ни [мудрости] нет в постоянстве, а есть борьба за лицо.
495
Историю великорусского племени я содержу лично в се¬бе как типичный и кровный его представитель и самую главную особенность его чувствую в своей собственной жизни, на своем пути, как и на пути всего народа, — это сжиматься до крайности в узких местах и валить валом по широкой дороге.
Старая дорога народов нашей страны то сужается до тропинки, то расширяется до горизонта, и человек тоже, — это очень верно сказано еще у Ключевского, — то сходит почти что на нет в узких местах, то валом валит с гиком и гамом по широкой дороге. И я, ненавидя все это как ин¬теллигент, в сокровенной глубине своей тоже такой точно, сокращаюсь с ругательством и, как получшеет, расширя¬юсь с песней и не помню зла. Задумываясь, иногда в беде даже ставлю точку на память, чтобы потом, как все поря¬дочные люди, не забыть и не простить врагам обиды, но приписка: зарубка эта ничего не помогает, время при¬дет, получшеет и приписка: переменит все [заключения] все точки и зарубки пропали, точь-в-точь как весной при разливе вода все старое уносит в неизвестность морей.
Старая дорога в узком смысле — это большак, по кото¬рому деды мои двигались с гуртами скота: впереди — я слышал их рассказы — всегда, бывало, идет козел, за ним быки, по сторонам гуртоводы с длинными палками, а назади хозяин в тележке, и с ним едет петух непременно для счета времени: петух задремлет вечером, и козел оста-навливается, скот сбивается на ночлег, хозяин разводит большой степной самовар с тремя отделениями, в одном жидкий кулеш, в другом каша, в третьем кипяток. Когда петух закричит, гурт идет с козлом впереди. Слушая в дет¬стве эти рассказы, с интересом смотрел я на большак и с уважением до самого последнего времени. Мне казалось, все это «надо», и телега и дорога приспособлены друг для друга, и человек тоже едет, свесив ноги, подхлестывая од¬ной вожжой лошаденку и покрикивая: «ну, толоки, толо¬ки, бестолошная!»
Теперь вот я именно сюда-то и хочу приплести свойст¬во русского человека сжиматься в узких местах. До того
496
ведь, бывало, дойдешь в этом сжатии, до того привык¬нешь к стеснению, что кажется, будто так это и надо и что так везде, повсюду на свете, царство необходимости, зла, но ничего не поделаешь с этим, как-нибудь доеду и до¬живу приписка: и доеду по вечной дороге. Но приходит машина, автомобиль, вдруг как молния прорезает тьму, и является чудовищная нелепость гуртовых дорог, телеги, извозчика и всего связанного со старой дорогой, вся кус¬тарная Русь «одноличников». Только очень немногие люди, сомнительного происхождения интеллигенты да остатки староверов приняли машину как зло, но огромное большинство русского народа почти безропотно стали ей подчиняться. Мне лично захотелось перехитрить все, под¬чиниться машине, а потом, все поняв в ней, вскочить на нее, как у Гоголя кузнец Вакула на черта вскочил, и до¬стать золотые черевички для своей невесты. С одним мо¬им приятелем, развитым старовером, я долго спорил об этом, ссылаясь на кузнеца Вакулу, говорил, что ведь неза¬метно прошло: Вакула достал черевички и даже прощения у Бога не просил, что достал их при помощи черта. — Пусть машина черт, — говорил я, — но если черт подчиня¬ется, добросовестно служит, не вмешивается в дела совес¬ти, то почему же мне отказываться, если договор у нас односторонний. — Это ваше личное дело, чисто поэтиче¬ское, — говорил мне враг машины, — но для общины ма¬шина… — Что же делать? — спрашиваю я. — Ничего не на¬до делать, — отвечал он, — машины приведут к страшной войне, после чего люди одумаются и вернутся к натураль¬ному хозяйству…
Мы с приятелем совершенно разные люди: у меня ого¬род большой, хороший, жена собирает с него капусту, кар¬тошку, свеклу, лук на весь год, посреди огорода сарай и в нем корова; я очень хорошо знаю этот труд и ценю его до известного предела, пока он не отшибает мысль в голове… Я сам люблю крепкие от мороза кочны, люблю запах мор¬кови, даже картошки, даже земли и горячего парникового навоза. Я долго думал, что эта прелесть исключительная, но, увлекаясь фотографией, я полюбил [химический] за¬
497
пах реактивов, увлекаясь автомобилем, полюбил бензин. Теперь этот мираж совсем оставил меня, я знаю, из чего все это складывается, — из жизни ребенка в деревне, ко-гда я сам ничего не делал, а только бегал и нюхал, потом из чтения Толстого, который тоже всего такого нанюхал¬ся в детстве, а потом этим заманивал нас, обещая личную свободу приписка: в пахоте сохой. Но я стал агрономом и понял земледельческий труд без прикрас, а чувство лич¬ной свободы понял в творчестве: приписка: попадет в личное творчество земля — прекрасно, бензин — Так вот, моя жена занимается огородом, я искусством — пишу, ей огород на здоровье, мне он не без пользы… птицы поют: я все такое живое очень люблю. У моего приятеля жизнь идет по-другому, он живописец, большой эстет, но у него ужасная теща и больная жена, чтобы содержать семью, он должен с утра до ночи писать портреты вождей. Ни ма¬лейшего [желания], ни малейшей прикосновенности он не имеет к земледельческому труду, но, чувствуя себя рабом своей тещи, он из гордости не хочет сознаться и это раб¬ство относит к машине и держит мечту о натуральном хо¬зяйстве…
Среди нас, пожилых людей, в СССР есть немало таких еще, кто не вполне понял учение Маркса и старается по-своему разбить Кащееву цепь капиталистического раб-ства. У меня есть один такой приятель, с которым я веду бесконечные споры: я стою за машину, которой человек наконец-то должен овладеть и стать хозяином на земле. Он видит в машине злейшего врага человечества и призы¬вает вернуться к натуральному хозяйству. Мы с этим при¬ятелем совершенно разные люди (см. выше).
30 Сентября. С половины дня 27-го после целого зо¬лотого Сентября начались сплошные дожди, Петя уехал учиться, и дупелиная охота наша кончилась. По-видимо-му, еще бы можно было несколько дней собирать по пят¬ку. В след. году надо охоту на дупелей гнездовых начинать в первых числах Сентября, рассчитывая на валовой про-лет 11—12 Сент., и охотиться после того недели две. Начи¬
498
нать охоту надо с д. Алмазово, где у болотца и ставить ма¬шину.
Надо ни в каком случае не показываться на глаза тем дамам, которые влюблены в мои рассказы: это самые про¬тивоестественные встречи.
Приписка: Сомневаться необходимо во всем, но нужна извест¬ная степень культуры, гтобы эта критика основ была с пользой для дела и проходила без вреда для людей: так вот, если земледелец, вгера бросивший землю, сегодня стал механиком и настроен крити-гески относительно высшего знания, — тут беда!
2 Октября. Хватил мороз в — 6°.
Когда на рассвете, усиливаясь к восходу, садится мо¬роз, лист все еще кое-как терпит и держится, но когда солн¬це поднимется и мороз обратится в росу, а роса сливается в тяжелые капли, то падают капли, сшибая нижележащие, тоже нагруженные водою листы, и чем больше греет солн¬це, тем сильней листопад. Хорошо присесть в такое утро на пень под лиственное дерево и слушать тихий разговор, и все одно словом всех: ма-ша, ма-ша… Мне вспомнилась из далекого прошлого почему-то под этот шелест «ма-ша» сестренка Маша: что-то чуть-чуть от нее, беленькое что-то осталось в памяти. Сколько было ей лет, когда она умерла? Я не могу теперь сказать. А старше она была меня или моложе, или, может быть, она была еще моложе моего младшего брата? Я сейчас не могу сказать и не у кого спра¬виться, из всех в роду я остался один, и нет могил, нет церкви, возле которой были эти могилы, нет в живых свя¬щенника. Все прошло, я один, и листик за листиком пада¬ют с меня и шелестят свое: маша, маша!
Николай Дедков сказал: — И я должен сказать это, что писателя нашей жизни, нашего человека такого, как ты пишешь о природе, нет.
Опыт дробью стрельбы (для зимн. зверя).
В последние три дня обнаружен пролет вальдшнепов, т. е. выходит так, что с первых чисел нов. сентября следует
499
искать жировых дупелей (при основной охоте за тетере¬вами); 11-го—12-го валовой пролет дупелей и охота за ни¬ми две недели, после чего вальдшнепы — куропатки — бе¬касы, затем охота по чернотропу на зайца, по белой тропе на лисиц и зайцев до Рождества и с января на лисиц (и волков) с флагами.
Страница Машки. Метель, встреча с мужиками. Как Леву переехал. Достижение: дупеля — Павловна. Родина Машки: Парышев, конвейер сгорела Маша
Желтая опасность. Росу собирают.
Спички.
Приехал ко мне один читатель и, между прочим, ска¬зал: — Вы пишете о животных и растениях, мне кажется, потому что плохо думаете о человеке. — Гость остался у меня ночевать, и, укладываясь спать рядом с ним, я по¬думал: — Вероятно, это какой-то мизантроп и хотел мне сказать комплимент. — Рано утром я сходил в лес и при¬нес добычу: двух жирных осенних вальдшнепов. За чаем я рассказал гостю сегодняшний случай со мной в лесу: раздвинул кусты — и вдруг передо мной у дерева в овраге стоит человек в изорванной красноармейской форме и про¬сит у меня спичек; это известно всем, что бродяги при¬ближаются под предлогом закурить и все охотники близ¬ко к себе таких не подпускают; но лицо у бродяги было неплохое, а спичек у меня с собой было даже два коробка; я левой рукой подаю ему коробок, а в правой держу свое коротенькое ружье со взведенным курком, чтобы при ма¬лейшей его попытке схватить меня за руку дать ему в го¬лову стволом.
— Большая ошибка! — воскликнул гость, перебив мой рассказ, — он мог бы вас убить из револьвера.
500
— Пожалуй, да, — согласился я, — но мне это не при¬шло в голову: лицо у него неплохое,
