который создает иг¬рушки для взрослых тем, что пробуждает в них ребенка.
512
«Чудесное»: в детстве все чудесно: т. е. то, что я как ху¬дожник чувствую и в чем убеждаю людей без мистики, без сказок: просто, как ребенок, чувствую чудесное в са-мой жизни и всеми доступными мне средствами языка, стиля, мышления стремлюсь убедить людей, уничтожая в них отраву привычки.
Что же это, «привычка»? Не сам ли это Кащей? Не в том ли дело художника (творца), чтобы разбить Кащееву цепь и освободить заключенного ею ребенка?
Способность глазами ребенка, как будто «в первый раз» посмотреть на привычное всем.
Все-таки, что же это, привычка? Что-то вроде инерции, автоматизма: навык (вековечные навыки, привычки, свычки, вроде жвачки вечножующих).
Привычка меня часто обманывает, схватив в чем-ни¬будь навык, я начинаю действовать автоматически, и долго выходит, как вдруг проявится поверхностно заключенное навыком своеволие, и весь навык летит (опасно с огнем и порохом)…
От человека требуется автоматизм (взрослые — рабы) и в то же время свобода инициативы (детство — гении).
Золотое детство — это есть тайный замысел разбить необходимость привычного…
Итак, что же это привычное? Навыки отцов, школа, го¬сударство, рабство, труд, общество: инерция всей громады человечества, идущей по пути усвоения — открытия лич¬ности (напр., открытие Америки). Вечножующий организм времени требует возобновления жвачки, и тогда является гениальный Колумб и открывает для жвачки Америку, и так вплоть до повседневной, комнатной жизни каждого человека: что в буднях изменяет привычка? За-стой?
Вот прошли годы бунта с их реквизицией и наступи¬ли годы порядка с их блатом (с точки зрения бунтаря Ли¬тер А города есть блат).
NB: анализируя повседневную жизнь, находить в ней моменты необходимости образования привычек и навы¬
513
ков и моменты необходимости разрыва и обращения к ло¬гике «золотого детства».
Эпоха блата: ОТС СССР
Рассказы в куриный носок: не-обходимость
На полях: Я пришел в ОГПУ просить себе разрешение на Коро¬винский браунинг Ns 1. Нагальник ОГПУ улыбнулся:
— Чего вы улыбаетесь, товарищ)
— Коровинский браунинг, — сказал он, — это не оружие.
Хорошее произведение искусства при первом взгляде на него заставляет человека молчать, и самые лучшие це¬нители долго ничего не говорят, а предоставляют все вре-мени: когда сживешься с вещью, то все о ней само скажет¬ся. Мы сейчас в отношении критики словесного искусства живем как самые умные люди, предоставляем [это] не-посредственно самому читателю. Придет время, и явится из читателя критик. Вот этого критика я жду с большим волнением, уверенный в том, что он оценит мой труд.
Вчера смотрел на густую зелень стены елок, осыпан¬ных желтыми листьями осин и берез, и задал себе вопрос: эта сказка елей происходит у меня от Рождества, или же сама моя рождественская сказка явилась от осыпанной снегом елочки и, значит, эта же елочка долго спустя после смерти моего «Рождества» создаст в новом поколении но-вое и тоже прекрасное Рождество?
Иного человека коренная обида заставляет взяться за перо, другого за браунинг, и это люди совершенно разной природы. Чтобы взяться за перо, надо пережить стыд про себя, от чего-то отказаться, смириться, что-то необходи¬мейшее для всех обойти и, затаив горе, оттуда начать свой путь, как будто ничего и не было себе самому. Революцио¬нер непосредственно не находит лично для себя в жизни выхода и мстит…
Приписка: быть можно тоже [и] революционером, но исходя¬щим не прямо от лигного… и вот это и есть Бог, са-мый-самый тот Бог. Этому не надо давать имя:
514
это сущность творгества, иугить людей слушать¬ся Бога надо только примером собственного твор¬гества жизни.
На полях: Коровинский браунинг: капитан Коровин создал се¬бе имя, испортив браунинг. Г Диамат. Не-обходимость i (к серии рассказов «Куриный носок») L Трамвай — коллектив «Гайка полетела».
Какой-то Коровин… Верно не знаю, но мне кажется, что браунинг первоначально было имя человека, изобре¬тателя автоматического пистолета, а потом это имя чело¬века стало именем созданного им пистолета, как все равно был физик Реомюр и превратился в термометр. Я вижу в этом отмирании личного в вещах глубочайший смысл органического творчества в человечестве, подобный на¬коплению солнечной энергии в торфе: были растения, каждое со своей индивидуальностью, и стал из них торф, резерв солнечной энергии, так был человек Реомюр и пре¬вратился в термометр, был Браунинг и умер в изобре¬тенном им пистолете. Загеркнуто: Если подумать хоро-шенько, в этом есть великое утешение смертным: не даром умирать. Однако бывают случаи, обратные этому естест¬венному творческому процессу. Так вот какой-то Коровин, никому неизвестное имя, стал всем известен тем, что ис¬портил автоматический пистолет, получивший название Коровинского браунинга.
12 Октября. Небольшой мороз. Ездили к Торбееву озеру с Петей и Юрой. Убили двух зайцев. (Всего теперь три).
Осман прост: если ему плохо, напр., раскапывая лисью нору, изранил себе ноги и лежит, стоная, то не подходи: зарычит и укусит; если ему хорошо и хочется на охоту, — лижет кончики пальцев, стремится завалить человека, прыгнув ему на грудь, и проч. В автомобиле с началом движения начинает лаять, совершенно как на гону, и чем скорей едешь, тем чаще лает. Петя сделал предположение, что быстрое движение автомобиля для него является как
515
бы гоном, который у него автоматически соединен со спо¬собностью лаять. К недостаткам Османа относится его перемолчка в то время, когда он надеется зверя поймать, это очень сбивает охотника. Для устранения этого недо¬статка Юра предлагает сделать лающий прибор, который включается, как только Осман закрывает рот, и выключа¬ется, когда он сам начинает лаять.
Утро современного охотника. Подробности мойки, за¬водки автомобиля, усаживания собак и проч. и проч. вплоть до поездки с лаем…
Начальник Юра (Юр. Ив. Тимофеев, Рождеств. Бульв. 15, кв. 8, между Трубной и Сретенкой). Краснощекий па¬рень, начальник + начальник еще чего-то + инструктор стрельбы и т. д., а 21 год от роду. Я ему стал говорить о том, что при помощи большого мастерства в стрельбе можно сделаться как бы художником военного дела и пре¬одолеть военщину, уничтожающую личность. Пожалуй, при этом я скорее имел [в виду] рядового, в положении которого спасти свою личность не то что труднее, а как-то пример освобождения убедительней. Но он понял меня по-своему и на слова мои «посредством отличной стрель¬бы можно освободиться…» живо подсказал: «и не быть рядовым».
Теперь я начинаю понимать это нечто отталкивающее меня у пионеров, комсомольцев: это что они не дети и как бы прямо и родятся начальниками. Но это именно и нуж¬но для нашего времени, для нашего народа. (Мелкие чер¬ты: ложась на ночь, потребовал щетку, чтобы утром встать и все готово; вежливость; собранность, умение быть внеш¬ним и оставаться самому при себе.)
14 Октября. Барометр на буре. Дождь. Небо как ма¬товое стекло камеры.
И вот как ясно теперь представляется сущность рево¬люции с точки зрения жизни русского народа: был пас¬сивный народ и стал активным: родился новый человек, начальник, октябренок, пионер, комсомолец, — все это рост начальника, и не варяга, не барина, а…
516
Начальник. (Рождение начальника).
В крике ребенка есть властное требование, и нет со¬мнения, что у всех народов дети одинаково по-детски властно требуют от старших внимания к себе. Был этот властный крик детей и у нашего народа, которого старшие учили нас понимать как народ, выполняющий обет пра¬вославного смирения. Пусть это правда, народ волей или неволей смирялся, но дети-то ведь, наверно, кричали и требовали свое и тогда. И вот они дождались, наступило время, когда голос детей был услышан, и по всей стране в несметном числе явились дети-начальники, октябрята, пионеры, комсомольцы.
19 [Октября] — пишу. 16-го Сплошной дождь, ездил в Москву дергать зубы, вернулся; 17-го, а 18-го с Петей и Юркой гоняли зайца.
Вчера утром был мороз, в лесу большом ничего, а по¬ляны в мелколесье на рассвете белые. Среди звуков сирен, моторов, железнодорожных гудков, грохота поездов ста-раемся уловить лай по зайцу нашего гонца. Птицы и звери наши очень легко привыкают к звукам механизмов, об¬служивающих человеческие потребности, и преспокойно живут возле рельс, по которым через каждые полчаса с грохотом и свистом проносятся поезда. Но мы, люди, никак не можем связать в одно целое при наступлении ут¬ра звуки природы: кукушку, перепела, соловья, шелест листьев со звуками нашей собственной жизни, которую мы сами устраиваем. Даже ошибки, расстройства в при¬роде легко прощаешь и считаешь «естественными»: пету¬шок у соседа и сейчас неверно кричит, заикается и ничего, утру не мешает, а есть один в городе моторчик, он день и ночь пыкает на каждом четвертом такте с подсвистом, и это человека, внимающего звукам природы, и сводит с ума. Выйдешь послушать утро и плюнешь, а потом живешь, работаешь как бы на зло кому-то, вроде как бы мстишь… Со временем люди раскаются в этом и будут для молитвы подниматься куда-нибудь высоко в стратосферу или на¬учатся обслуживать свои потребности беззвучно.
517
Сейчас в октябре на березках остались редкие, но зато самые золотые листики, а может быть, они и не так ярки, как облетевшие, но теперь, когда все стало так серо, так тускло, они как из настоящего чистого золота и даже как будто светят немного. Еще только чуть-чуть продвинемся дальше в нашей жизни вместе с поворотом планеты, и ве¬тер сорвет и рассеет это последнее украшение и провоет в трубу: «нет утешения!» Вот тогда-то я наконец отрываю от себя от жизни природы и начинаю работать, перемогая напором собственной жизни умершее…
Смотрю на рабочих людей при станках, отдающих все свое внимание ходу машины, погруженных в свое дело, и думаю о животных, — что животное очень легко обма¬нуть, когда оно наестся и ляжет, а человека обмануть легче всего, когда он погрузился всем своим существом в рабо¬ту. Вот почему рабочих издавна во всем свете обманывали люди другой породы, которые по секрету шепчут друг другу: «дураков работа любит». (Хитрость — оружие глу¬пых, и вот умному не мешает пользоваться и этим оружи¬ем.)
Ржавое утро, все ржавое в тумане, и вальдшнеп выле¬тел ржавый, как все. Я вскинул ружье и промахнулся, и больше этого вальдшнепа я не нашел, он исчез, и других не было: он был последний в этом перелете. Так бывает утром, когда встаешь и собираешься жить одно какое-то мгновенье единственное, как этого вальдшнепа, упустишь его, не соберешь себя вокруг него — и весь день прошел рывками, случайно, кое-как (см. раньше о листике).
Повесили на окнах нарядные занавески, в простенках зеркала и портреты вождей, и непременно в каждом ваго¬не проводник, а в буфеты на станциях люди идут, не тол-кая друг друга, если вход, то во вход, и если написано «вы¬ход», то не пользуются этим, как раньше, для входа. И в самом буфете чистота и даже неплохо стали кормить,
