инженер: «ни минуты свободного вре¬мени» — в социализме эта обязанность разделяется между всеми: итак, мы разделим «грех мира» (рабский труд) между собой поровну.

529

25 Октября. Тепло продолжается.

Машина — это рабочая система, заменяющая труд лю¬дей и животных. С понятием машины мы соединяем пред¬ставление о чем-то неживом и даже прямо противополож-ном живому: ма-ши-на! Главный признак живого — это явление случайного как следствие индивидуального. Ме¬ханизатор борется с индивидуальностью, художник во всем ищет индивидуального. И тем не менее художник не является творцом жизни, а только ее качества: на пути к творчеству жизни художник сознает свое бессилие, и ес-ли смиряется, то делается слугою Творца, если бунтует, со¬здает демонические образы, имеющие претензию жизни…

Все это надо обдумать и как бы поставить вехи на том пути, по которому пойдет моя Машка.

Партийные.

Детский доктор Софья Моисеевна рассказывала нам об одной семье, где она теперь лечит детей. — Партийные они? — спросил ее муж. — Нет, кажется, нет, — ответила Софья Моисеевна. Через несколько секунд она вдруг что-то вспомнила и поправилась: — Ах, нет, конечно, партий¬ные. — А ты что это вспомнила? — спросил муж. — Да вот вспомнила, — сказала Соф. Моис, — у них прислуга жи¬вет, им «ты» говорит, и они ее сажают вместе за стол: у партийных ведь прислуга наравне поставлена с хозяева¬ми. Конечно, партийные… а что? — Да ничего, я так, а это верно: если прислуга с ними на «ты», значит, партийные.

27 Октября. Москва.

Кино (Птушко). Книжная лавка. Лента. Бритва. Фото. Рассказ «Лада».

Переговоры с Левиным. Знакомство с Леной Погосянц. Расширение Берендеева царства (орнитолог).

28 Октября. Москва.

Религия жертвы (христианство): тело в жертву добро¬вольно как несущественное и через это свобода и спасение духа и собор (жертв). А там индивид-хищник (хищники расклевали церковь, ничего не осталось).

530

Социализм показал всем закулисную жизнь, и вера ис¬чезла, все идеалы христианства упали с высоты своей и глубоко зарылись в земле. Но мало-помалу отдохнули, и произросли из этого новые цветы. Надо ждать, что зем¬ля осилит и поднимет…

Рассказ «Лада» приписка: Кащей для колхозного журнала.

Плохо, что друг человека, собака, мало живет и нельзя никак сохранить любимую собаку на всю жизнь одну. Сколько их у меня было! и ведь с каждой расставаться бы¬ло не легко, и рассказывать об этом не хочется и незачем. Я рассчитывал, что моих немецких легавых хватит мне на всю мою жизнь, умерла знаменитая Кента, от нее оста¬лись красавица Нерль и добросовестный Дубец. От Нерли я рассчитывал получить потомство, как вдруг и Нерль, и Дубец погибли, и я остался один, без собак. Это было весной. Кликнул клич по Москве, и один охотник дал мне знать, что у его брата под Коломной два года сидит на це¬пи кобель, немецкий легавый, вполне породистый, но сов¬сем дикий. Охотник спрашивал меня, возможно ли после двух пустых полей в третье натаскать легаша. — А моя Кента! — сказал я, — она ко мне поступила на третий год, и какая собака вышла! — Если возьметесь, — сказал охот¬ник, — брат вам даром отдаст. — Почему же даром? — спросил я. Охотник помялся и ничего не сказал. Послал я за собакой, и мне ее привели, — кожа да кости, Кащей, настоящий Кащей, а породой вполне собака классовая. Натаскивать собаку мне разрешили в заказнике Военно¬го охотничьего общества в Завидове: «Буду натаскивать, — думал я, — и ознакомлюсь с интересным заказником». На месте мне в охотничьем домике дали отдельную комнату, и устроился очень хорошо, разложил вещи по местам и, между прочим, ветчину положил на стол…

Одноличники: 1) Рубашка (из-за чего девица жизнь свою загубила); 2) Еловые шишки (ткачиха бросила фаб¬рику: в Москве был спрос на шишки, мода на шишки: са-мовар ставить) она занялась, а по осени — ее не взяли.

531

Кашей: Брат хозяина собаки мне так объяснил, что мать Кащея была знаменитая Норма, и она была так дрес¬сирована, что если на скамье положить ружье и ее, а само-му уйти за билетом, то никто не сумеет взять ружье. У сы¬на же ее это осталось как чувство собственности, его не дрессировали, а чуть [провинился], посадили на цепь, и мальчишки дразнили. — Некоторые черты… собствен¬ника, и Кащей-то тихий, а…

29 Октября. Москва. Старики.

Стареющему человеку часто неприятно встретить на улице такого же, как сам, стареющего и понимающего в дру¬гом по себе приближение неизбежного часа. Нередко на улице можно подметить эти оагеркнуто: злобно непри¬язненно скрещенные взгляды. Раз было один такой моло¬дящийся старик направился через гущу экипажей к Боль¬шому театру, и другой шел ему навстречу. Они заметили друг друга и шли как в зеркале, и одному казалось, что на него идет его обезьяна, а другому — его: у каждого из нас ведь есть своя страшная обезьяна. Их разделил на секун¬ду трамвай и несколько автомобилей. Один, выждав мо¬мент просвета, прыгнул вперед, и другой тоже прыгнул в тот же просвет, и они встретились, как, бывает, изредка встречаются на прыжке два человека среди экипажей: можно обоим успеть, если бы строго держаться своего права и лева, но так приходится, что направо совсем безо-пасно, а налево надо успеть. Есть ведь в толпе и такие два прекрасные оагеркнуто: существа, что один, не колеб¬лясь, умрет, уступая место другому. Но старики, утеряв на секунду друг друга, вдруг неожиданно на прыжках встре¬тились… Можно, можно было вполне спастись, если бы одному направо, а другому налево, но налево было чуть-чуть безопасней, и оба прыгнули налево, и оба вцепились друг [в] друга, чтобы спихнуть и самому проскочить.

Мы, свидетели, дали потом показания, что водитель грузовика неповинен: затормозить? — он так тормознул, что все слышали визг, но машина по скользкому асфальту юзом прошла. Нет, они погибли только потому, что сами себя ненавидели…

532

На полях: Озолопин: Полумеханики.

Во Христе и во власти…

30 Октября. Так было поздно по осени, так водливо (в болотистых лесах), так сыро-туманно, что в лесу пахло рыбой и сырыми черными раками. Но, я замечал, когда вода или мороз — да мороз еще больше! — все равно, вода ли поздней осенью или мороз зимой, убивающие распро¬странение различных запахов зверей, насекомых, птиц и растений, создадут однородную среду в отношении за¬паха, из каких-нибудь ничтожных пустяков наше собст¬венное личное воображение создаст свои особенные. Трудно сказать мне, в какой степени эта особенность свойственна всем, но поздней осенью или зимой у меня обоняние работает так же, как музыкальный слух у глухо¬го Бетховена. Мне что покажется тогда или вспомнится, тем и запахнет…

На полях: Радек (нагало)

На полях: Обязанности: Мурзилка, Алексеева Неуловимость Юрки Осенью не пахнет Казенная выборка картофеля

В Москве у Накорякова и в Тараберках одно и то же чувство, одна тема чувства: во Христе и во власти. Писа¬тели, середняк и молодняк, просили меня поднять за них голос (уничтожение МТП и ЛТП — отдало их во власть ГИХЛа и СП). Но Накоряков мне рассказал, что это хи¬рургия: бумаги нет, дурной писатель искусней хорошего пользуется условиями издания — он издается, а хороший до масс не доходит, так лучше же отрежем тех и будем большим тиражом издавать и доводить до масс только хо¬роших. — А неопределившийся молодняк? — Вы молодой где начинали работу? — В газете. — И их тоже в газету…

В результате беседы я нахожу себе остаток интелли¬гентского… как это назвать? В Тараберках я это испытал по-другому, там нас «народ» обвинял как профессоров, которые «поели их хлеб»: эти бледные дети, камнями и палками швыряющие в машину, эти матери… они бы

533

в клочки растерзали меня теперь с большевиками, как растерзали бы с помещиками, если бы я не убежал от них в литературу и не скрылся бы в ней.

К этому всему зверью, именуемому народом, мы под¬ходили с Христом (не называя Его) и находили, конечно, там и Христа и кого угодно и, сами глупенькие, играли в дудку ловких политиков, ссылаясь на это хорошее, жи¬вущее в народе требование крушения настоящего госу¬дарства и создания нового, прекрасного. Между тем этот же земледельческий народ, в массе своей народ совсем не любящий своего дела и связанный с землей только своим рождением, значит, просто сказать, некультурный народ, ленивый, ничего общего не имел с «богоносцем» (какой-то исторический размол); тут двойная ошибка интелли¬гента: первая, это в Христе: подмена своего тайного влас¬толюбия; вторая, в народе: навязывание ему чего-то вовсе несвойственного роду-племени.

В результате Машка на Журавлиной родине — это не то, что Берендей на своих на двоих. Из машины виден иной народ, чем в скитаниях: раньше я видел в нем себе подобных личностей, теперь я смотрю из кабинки на их дело и вижу достоинства и недостатки труда земледель¬ческого народа: раньше бывало, в это время, поздней осе-нью, сидел разве кто-нибудь на картошке — теперь сидят; раньше спешили повыбрать картошку и забраться на печь; теперь трактор работает и ложатся [раньше], но видно по картошке, что все-таки работа казенная: слишком что-то много плода на борозде, и ясно, выбирают не так тщатель¬но, как раньше. И еще про себя рабсила жужжит: это как пчела крылышками, так человек про себя потихоньку. Ба¬бочка чем хороша и особенно прекрасна и оагеркнуто: осмелюсь сказать свята, что, летая с цветка на цветок, собирая пыльцу, оплодотворяя растения, работая, как все, совершенно молчит, а пчела, работая, жужжит: если ба¬бочка «святая», то пчела, по-моему, просто труженица, и я не назову ее святой до тех пор, пока не узнаю до точ¬ности, о чем же именно она жужжит. Так вот и колхозни¬ки на полях работают хорошо, а прислушаешься к каждо¬му отдельному работнику — и он жужжит, как пчела.

534

Начало в «Известиях»: В одной из своих литературных статей, здесь, в «Известиях», т. Радек, узнав где-то, что я, известный природолюб, наследник Аксакова и Турге¬нева, занялся машиной и сижу на автомобильном заводе, сурово определил: «это — не путь».

Он ошибся, применив общее современное требование к личности, — чтобы каждый имел место свое в общем де¬ле, а не заменял другого — ко мне, будучи незнакомым с моей индивидуальностью. И вот я вынужден начать свой рассказ о машине с себя, объяснить, почему же это я, при-родник, вынужден заниматься машиной.

А вот было в старое время, в 1914 г., когда только что началась война, один старый священник в Новгороде как величайшую свою тайну открыл мне, что он сегодня мо-лился за императора Вильгельма… В то время я был не¬много патриотом приписка: как многие интеллигенты, немцы на первых порах мне представлялись