Дневники 1936-1937 гг. Михаил Михайлович Пришвин
1 Января. Встречали всей семьей (Галина, Надежда Петровна с нами были). Такое обилие! Народ валил весь день из леса с елками (после 18 лет запрещения можно и порубить). Чувствовался глубокий перелом жизни, и пока в хорошую сторону.
Продолжение «Чащи»: нарастание весны.
2 Января. Продолжается оттепель: осадка. Убыло снегу, но все-таки Осману по шею.
3 Января. Все еще оттепель.
Злость моя современному человеку тем непонятна, что таит в себе революционную злость, тогда как революция в этом смысле (ниспровержения) кончена, и каждое дурное явление ты должен сам лично устранить (дядя Костя речь говорит, и директор не обижается).
4 Января. Читаю Герцена и переношу его к нам… Детям елку дали, — так когда-нибудь у писателей будет свобода и мысль.
5 Января. Если прошлое обратилось в звезды и в утреннем свете звезда за звездой с тобой расстаются — простись! но, расставаясь, становись на место утраченного и принимайся за дело в уверенности: я это все теперь сделаю сам.
Так, бывает, срубят девственный лес, и ты говоришь: я сам выращу. И когда деревья, тобою посаженные, хоть немного поднимутся, ты уже радуешься им больше, чем когда-то радовался не тобою созданной Чаще. <Загеркнуто: В этом же и есть все движение жизни людей на земле: на место прошлого Консерватизм. Сегодня на дому у старого окулиста Диомидова я застал рабочего, которому машина пробила глаз. Доктора в Москве приговорили пораненный глаз к ампутации. Диомидов, осмотрев глаз, сказал, что он живой, и глаз вынимать 5 не велел. — Он еще вам пригодится, — сказал доктор. Рабочий обрадовался и, сжав кулаки, сказал: — Поблагодарю же я их! — Доктор даже чуть-чуть испугался: — Что вы, что вы, — сказал он, — ведь это так понятно, я уверен, что молодые люди вас осматривали. — Молодые, — ответил рабочий. — Ну, вот, вспомните, давно ли это было, молодежь была в управлении, чуть что, и сейчас удалять. А мы, старики, знаем, что удалишь глаз и ведь не вернешь, мы, старики, жалеем, мы консерваторы, и это так естественно: вам драться не надо. 6 Января. Оттепель. Генеральный заяц погиб. Вопрос: где граница между работником (материальным) и организатором? 7Января. Рождество. Мороз. Звездное утро. Месяц огромный чуть-чуть не дождался рассвета и свалился. Я шел погруженный в свои думы, а мимо меня с шумом промчался лыжник. Как трудно нам сойтись, не утратив каждому из себя самого ценнейшего, мне — моей мысли, ему — движения. Сейчас у нас все бросились в движение, все стали на лыжи, и потому нам, обремененным ношей пережитого, бывает подчас трудновато. <Приписка: Спорт — если за счет духа тело, то пусть лучше дух за счет тела.> За 6 дней (к 13-му) кончить «Чащу». 13-го ехать в Москву по всем делам.
Под вечер, гуляя при догорающей заре, видел, как из маленького домика вышел старый священник в мантии с узелком и сейчас же исчез в следующем маленьком домике. Какие-то люди еще держат связь с предками.
Исстрадался на севере человек в борьбе за веру, за буквы старых книг, за сложение пальцев в кресте, горел и выгорел до конца, так и не поняв, за что, из-за чего он горел. Повалился на кладбище старый восьмиконечный крест, и кончено! изверился обманутый простак и вместо креста отцу своему поставил кол, хорошо его затесав и начертав на нем рубышами свое дохристианское охотничье знамя. И вот они, отдаленные отсветы прошедших времен…
<приписка: — Нет ни Христа, ни Антихриста!>
<приписка: Нет Антихриста, но ворон летит...>
8 Января. Вспомнил о «героях» Сов. Союза: момент признания, награда для героя в то же время является и его концом:
6
после признания герой исчезает из поля зрения общества. Писатель написал роман — обратили внимание, он еще напишет, художник тоже живет от картины к картине. Но нельзя же ежегодно повторять Челюскина…
9Января. «Революция удалась». Герцен и Печерин о роли науки в обществе.
Ныряли с Петей в снегу. Близится настоящий конец «Чащи». У писателя дума заканчивается в форме слов и только с этим написанным надо считаться, тогда как у всех людей есть свое домашнее мнение, которое он носит с собой. Мне это «мнение» в себе является не мыслью, а чувством упрека совести: другие, мол, понимают, а ты до этого не дошел.
11 Января. В Москве. Староверская кровь (И. Н., умирая, отказался от большевистской белой муки).
13 Января. Действительно заканчиваю «Чащу» и сегодня последний кусок сдаю в печать.
Некоторые думают, что двадцать поколений немцев работали, чтобы создать Гёте (Герцен), надо бы сказать, что работали они между прочим, сами того не зная, вернее, просто жили, а Гёте сам собой <загеркнуто: создавался> заводился, как заводятся птицы в частых кустах.
Встреча в [кабаке] с Бор. Григ. Брошевским (патер от коммунизма).
14 Января. Вышел «Зверь Бурундук». Договор с Фаворским об иллюстрации.
15Января. Бой с Маршаком.
I- Почему детская литература не может до сих пор стать на
первое место?
Потому что писатель плохо сознает себя строителем будущего… создателем радости.
Почему так сложилось? Реки слов, но два: Пушкин и Гоголь… Пушкин — Толстой: детские рассказы и радость, Гоголь — Достоевский — А. Белый — бесплодны: эгоцентрики.
Не все мои рассказы, но среди них есть образцовые.
Ремизов: нет материалов. Я — бог.
7
e(ffoK
[ештт
[это] мать,
ребе^< |0к — рвется Кащеева цеи^. — III. Мой путь в датскую литературу: сказка, путешествие — секрет вечной молодости... Ремизов и я: через Ремизова я поверил в себя. Ремизов: материалы в книгах, мои — в народе. Пушкин ходил на базары, Толстой — на большие дороги... Мой путь к простоте детского рассказа: в «Журавлиной родине» раскрыто творчество: внешне — детский рассказ «Жур. родина», «Грач», «Еж»... Маршак и Союз писателей. Белый Ремизов Разрыв машина: перешли в экономистов: язык машины — понятий Фольклор Нет пути в детской литературе [изощренность]: «я» и [неверие] в ребенка: <На полях: Народная школа:>
Думает по-иностранному, пишет по-русски.
Под маской интернационала космополитизм: но это успех.
Поэты: В синей форменной фуражке — Это — он Это — он
Ленинградский почтальон Подыгрывание под детей:
— Колеса, колеса — послушный народ 1 «Мурзилке» Первичная музыкальность (Хуторское дело — куда как смело)
В ресторане: машины шинами шуршат.
Маршак и фольклор.
— На 100% — фольклор: в «Детгизе» ответили.
Что такое фольклор? это язык: пойдет на фабрику;
на равных правах: вас на смех, а вы их.
ja ja ja
das ist er schon
I Мой
опыт в
8
Иногда вдруг из «Конька-Горбунка»:
j Вот так чудо, в самом деле,
( Погляди, письмо за мной Облетело шар земной,
) Мчалось по морю вдогонку,
( Понеслось на Амазонку.
К фольклору, но не по новой методе: выхватить из среды (пример: стахановца: представим его в Медвежьих горах).
Союз писателей: интернационал.
После речи Цыпина, столь невежественного человека, почувствовал такое унижение себя как писателя, литературы, что не только не решился выступить, а даже и вовсе быть дальше с ними…
Бывает и так, что выгодней для дела не знать… узнаешь и делать не станешь, всю охоту отшибут. Сейчас вышибло из детской литературы только потому, что посмотрел на людей, ее делающих. Наверно, то же и в большой, если сблизишься, то ущемит, и на большее не будешь способен.
<На полях: Борис Григорьевич Брошевский, Виталий Валенти нович Бианки>
Крым, Тессели (Форос), Горькому
Дорогой Алексей Максимович,
прошлый год на всесоюз. съезде писателей Маршак в своем докладе (это напечатано) сказал, что Пришвин, талантливый писатель для взрослых, не является в своих вещах для детей писателем интересным и понятным. С тех пор я все дожидался выхода своей книжки («Зверь Бурундук»), чтобы послать ее на Ваше рассмотрение с тем, чтобы мне приобресть авторитетного союзника в борьбе за русский язык, которую жизнь мне навязывает vollens, nollens В этом письме мне хочется Вам раскрыть, почему же это меня, писателя, ныне столь признаваемого почти всеми, так больно задевает мнение Маршака <загеркнуто: которого я лично вовсе даже и не считаю писателем. Вот почему оно меня задевает: мне кажется, Маршак не по злобе на меня неспособен...>.
Мне приходится начать издалека, от Пушкина, нашего национального писателя, и Гоголя, не могу сказать точно, что
vollens, nollens — волей-неволей (лат.).
9
именно национального, но гениального. Давайте условно разделим всех наших писателей на писателей национальных и «гениев». Из национальных писателей я могу назвать Пушкина, Толстого, Лескова, Горького, себя. Из «гениев» Гоголя, Достоевского, оагеркнуто: Ремизова, > Белого.
Первая группа беременна своей национальностью, живот у нее раздут гражданственностью, и для всей этой группы характерно тяготение к фольклорному самовыражению и рассказу для детей (это ничего не значит, что некоторые, может быть, ничего не написали для детей).
Вторая группа чистых «гениев» тяготеет лично к себе и пожирает фольклор не для воспроизводства (через беременность), а в целях холостого (хотя и гениального) творчества. И как немыслимо себе вообразить, чтобы А. Белый написал бы рассказ для детей, так и Пришвин должен будет отказаться и возвратить отцу талантов свой билет, если только в его творчестве не найдется десяти народно-детских рассказов. Стрела Маршака, возглавляющего детскую литературу, попадает в самое мое сердце…
А еще вот что… Вы это лучше меня знаете, что хороший коммунист не умом, а сердцем знает, с кем ему по пути и кто против. Так точно и я, как живой-преживой писатель, чувствую до точности по нескольким строчкам, кто из писателей проходит холостым гением и кто идет с брюхом. В наше время государственного строительства писатель с брюхом имеет первенствующее значение, потому что это брюхо является мостом между искусством слова и государством, работающим главным образом на будущего человека. Я не вижу иного союза, т. к. искусство и государственность так же в существе своем противоположны, как вода и берег.
Я величайший враг бюрократии и в простоте своей часто действия ее принимал за действия самой революций, вел себя часто до крайности нетактично. Теперь, вспоминая рискованные свои поступки (ведь раз даже у стенки стоял), я иногда задаю себе вопрос, каким образом я уцелел, не пристукнули меня и не застукали (нисколечко!). Решая эту задачу, я иногда все объясняю случайностью, а иногда поглядишь, как все-таки с беременными женщинами обходятся более или менее пристойно и в нашем безобразном быту, думаю, что меня охраняли за брюхо.
Стрела Маршака ранит моего младенца — вот почему мне так больно. Третьего дня меня приглашают на совещание о дет-
10
ской литературе в ЦК комсомола к обсуждению доклада Цыпина и Маршака. Мне вдруг пришло в голову подозрение, что Маршак потому меня ранит, что имеет в виду не тех детей, каких я имею. Мне вспомнились разговоры с народными учителями, их жалобы на то, что они должны питать детей Маршаком, что русские дети совсем не могут понять, почему за словом «Алжир» у Маршака следует «Жир», почему «колеса, колеса, веселый народ» (не по-русски), почему цыплята у него «свистят» и т. п.
