Дмитриевне.
649
Продолжение… в то время когда слово, как и все на свете стало товаром, имеющим расценку даже не в отношении к та’ ланту автора, а скорее к ясности сознания его в том, что дей ствительно слово есть товар; вот в это-то время доказывать кому-то зачем-то нетоварную природу истинного искусства!
На завалинке в беседе с Григ. Конст. Куракиным, единоличником, инвалидом: как хорошо он понимает мужицкое дело и роль интеллигенции — всю жизнь жалел мужика, а когда он вот кончился, оказалось, что и жалеть-то нечего было.
Наступает самое напряженное время перед возможностью войны, и вот именно и передается, через кутерьму, как то «каиново» чувство….
И такая увеличивающаяся заостренность подвижничества в чистом воздухе и собравшейся у самых ног всей пыли человечества! Трудно продвигаться, но надо.
Квартира в Лаврушинском против Третьяковки начинает казаться безумной мечтой о тихом убежище в горле вулкана. И тем не менее, расчет совершенно правильный: убежище возможно только в самом горле…
Гибнет Испания, но испанский футбол процветает; недавно бригада испанских футболистов была в Москве торжественно встречена. Это ли не кутерьма!
…а впрочем, это мораль та же самая, что и на войне, как описано у Толстого в «Войне и Мире»: на усталого не смотрят, он отстанет и должен погибнуть: от него даже прямо отвертываются, потому что вся мораль в том, чтобы двигаться вперед.
И ты, Михаил, помни только это, и если хочешь спастись, забудь все свои добродетели.
Наша тревога происходит от быстроты движения <загерк- нуто: общественной> государственной планеты: невозможно всмотреться, влюбиться и вжиться, все мелькает, и хочется, чтобы скорее и скорее мелькало, чтобы самое мелькание, быть может, заменило быт, необходимый человеку. Мелькнул северный полюс, мелькнул перелет в Америку как мелочь, вот выступает Германия за кровь, за народность, вот выступает СССР за принцип всечеловека…

650

Стал бы на такое высокое прочное место, откуда бы это елькание сливалось в огненные полосы, как при падающих

звездах…

Стал бы… Но как стать, если вся мораль в том, чтобы идти нога в ногу: отстал, и ты как виноватый, ты обречен, и на тебя стараются и не смотреть. — Перескочить бы во время общего хода на что-нибудь, как в метро с движущейся постоянно лестницы переходят на последнюю неподвижную ступеньку.

В Москву вишни с юга пришли, девицы привезли нам немного в Загорск: хорошие вишни. И вот о счастье за едой вишен, — что раньше ценилось счастье вырастить вишню самому или от родителей получить, воздавая за труд выращивания почтением своим к отцу-матери. Теперь вишни сами приходят в ящиках, и довольно дешево ты можешь купить их на свои трудовые деньги. Выращивание вишен в состав счастья, как раньше, не входит, происходит просто массовая заготовка их.

Яловецкий согласился со мной в том, что раз мужик кончился, то жалеть об этом теперь нечего. Но Павловна не согласилась, она сказала, что русский человек с распахнутой душой был очень хорош и об исчезновении его нельзя не жалеть. Но это ведь не только русский, всякий непосредственный человек теперь стал жить посредством чего-то [надуманного] и потерял обаяние простоты и доверчивости.

Панферов… <приписка: Фадеев и другие «советские гусары»> их много: это все полуобразованные люди с огромным самомнением. Связываться с ними никак нельзя, у них только вид гусарский, а в сущности своей в душевной они калики (калеки) перехожие, сегодня тут, а завтра там.

Почему деревенские учителя, живущие в самой чистой атмосфере детской души, не получают из нее для себя той целебной силы, которая бы учителя самого воспитывала как высо- кии тип человека. Напротив, в этой высокой профессии есть что-то пришибающее развитие человека: он развивает, а сам не развивается? Надо думать, что развитие, которое дает учи- ель ребенку, скорее всего, неправильное, и оттого именно, ра- тая в этом всю жизнь, учитель сам не питается целебными с°ками земли.

651

26 Июня. Продолжается период суши, и барометр неуклон но падает. Дай-то, Господи, дождика! (Как хорошо это «Господи».)

Лева — это большевик 19—20 гг., в свое время не разрядившийся, укрощенный влиянием отца. Тот большевик был до того в существе своем материален, горюч, что так и сгорел как материя. А этому молодому человеку надо жить изо дня в день работая над тем, чтобы получить известность, даже славу. Романтизма в нем без конца, но нет работоспособности. Пока еще он мог налетом доставать себе командировки, но, кажется это кончается, и последний налет дал ему только велосипед’ Жена тоже ленивая. Не знаю, что делать с ними, чтобы охранить от падения.

Решил на июль перебраться в Загорск: дятлы вылетели, землероек и здесь много. Зато здесь еще можно работать без слепней и комаров. Так само собой выходит, что надо быть здесь. Итого пожили почти три месяца. Приступаю к сочинению «Пионера».

До чего это избито и до чего непонятно, когда говорят «Пан» или пантеизм. И то же самое не поймешь теперь, хорошо ли, плохо ли описание Гоголя «Чуден Днепр»: мы это заучили в школе, когда вовсе ничего не понимали в словесном искусстве. Особенно не верили мы отцу Ивану, когда он уверял нас, что, разглядывая всякие твари, можно постигнуть самого Творца.

Все это, и пантеизм, и «Чуден Днепр», и Творец, открываемый созерцанием тварей, когда-то выросло из сердец и умов, урожай этот был собран, зерна измельчены, хлеб выпечен, съеден нами, после чего первоначальный смысл всего такого был не только утрачен, но даже понятия эти стали поперек всякого живого движения духа: мы именно благодаря этому не верим ни в Пана, ни в Творца…

Так что и Творец, и Пан, и Чуден Днепр — все это получено даром через учителей, как бы по наследству. Это ничем не отличается от имущественного наследования…

Наследство: революция — опыт 1-го глаза = без наследства = без культуры. Итак, в сумме механически воспринимаемых в школе знаний есть и такие, без которых нельзя обойтись, и если их все целиком отвергнуть и предоставить все делу индивидуального восприятия, то ничего не получится.

652

Вероятно, учителя вообще учат, сами ничего не понимая, оттого и себе закрывают путь духовной жизни, и детей дела- Ит такими же, как сами. Вчера, взяв для чтения на ночь Павла Юпрочитав у него в первой главе о Творце, постигаемом в со- и оренных вещах, подумал, не об этом ли Творце я пишу в «Журавлиной родине»: рассматривая Творца, вижу путь творчества.

Во второй половине, как и вчера, появилось дождевое облако, сегодня даже брызнуло из него огромными золотыми каплями. Так мало, что и рубашку не промочило.

Много писал, очень хорошо выходит «Дриандия», — так писал бы и писал, но страшно: «Пионер» может не выйти, потому что истратишь себя, устанешь и не захочется.

Приехал ночью из Москвы Петя, говорит, что затяжка с квартирой дело вполне естественное, что Тренев пишет пьесу по личному поручению Сталина и Вишневский тоже, отчего и вселились. А Луговской хотел силой ворваться, Барто его тащила назад, но он ударил сторожа, и тот подал на него в суд. Кажется, квартира будет в Июле.

Решено завтра переехать в Загорск.

Вот и надо бы теперь пересмотреть материалы русской ре- волюц. 18—19—20 гг. и разобрать по ним, как и почему именно погибали элементы творчества жизни и старое вино влилось в новые мехи.

27 Июня. Такой жаркий день! после обеда, казалось, вот- вот начнется дождь. Но не только обошлось без дождя, а даже барометр пошел на погоду.

Мы переехали после 3-х месячного житья в лесу. Боюсь, что не поздно ли взялся Петя за эту работу.

28 Июня. Утром ровно в 6 часов, когда на нашем заводе № 6 начнет завывать сирена, у нашей собаки гончей Трубача от гудка, созывающего рабочих, пробуждается волчье, и он начинает выть волком в тон сирены, созывая своих предков вол-

в ^т°бы описать дерево, скалу, реку, мотылька на цветах или корнях дерева землеройку, нужна жизнь человека: нужно до °го дожить, чтобы все это до крайности далекое стало близ- м и возможным для человеческого понимания.

653

Осина — самое светолюбивое дерево, у нее всякий листик <приписка: дрожа, колышась> со всех сторон купается в свете и так все и везде: свет и тень рядом. Осина такая светолюбивая* а под ней всегда тенелюбивые травы, папоротник, хвощ.

Пыльца цветущих растений так засыпала воду в лесных речках, что в ней перестали отражаться береговые деревья и облака.

Русальская неделя. О Третьякове вспомнил и подумал об идеальном советском человеке, новом, активном до крайности и вообще со всякими качествами желанного человека: вот, кажется, понял идеал, кто-то пришел, сказал: «это я!» С удовольствием сейчас же все и ответили: «Очень рады, согласны: — ты!»

И тут начинается, как по сигналу кого-то себе на уме с затаенною злою мыслью, — все начинают превозносить его: «он, он избранник!» Это называется испытание славой: никто не может выдержать этого испытания. Как будто русалки собираются, начинают [славить] избранника, он теряет ясное сознание, не помнит, что делает, и вдруг с треском как вредитель проваливается или отходит молча в сторону и стекленеет: каждый видит его теперь всего насквозь и больше не ждет от него ничего, и он ничего не может начать. Так застекленели Сейфулина, Гладков и совсем уж маленький Третьяков, он мог бы годиться еще на роли мелких дельцов, но, побывав в более высоком кругу, набил себе оскомину. Проходит немного времени, разглядели его всего до ниточки, и оказывается, нет, не тот. И уже тогда конец, никогда уже ему ни в чем не воскреснуть.

Птица Гугай.

Нет прозрачнее тех слов, которые пишет А. Н. Толстой в статьях об авторских гонорарах драматических писателей.

Прочитал у Мицкевича характеристику Пушкинской литературной эпохи: в то время талант еще не стал товаром, и все писатели без исключения любили и уважали друг друга и держались вместе. У нас и сейчас эта нетоварность таланта держится в понятии «большой писатель». Ни в каком случае не известность, слава, успех, богатство, — все это вмещается в определении: = «Наш крупнейший мастер» и пр. Но когда говорят «большой писатель», то именно и говорят, что это писатель, независимый от влияния райка, и талант его — не товар.

654

В наше советское время есть тысячи предметов, изменив- свое товарное лицо в борьбе твердых цен со спекулятив- тми. Вчера я предмет покупал потихоньку, из-под полы, по блату, сегодня везде его можно купить в пять раз дешевле по твердой цене в любом количестве: предмет этот изменил свое лицо, он не товар, и отношение к нему иное, и люди, имея дело с советским продуктом, явно добреют. Но почему же писатели все злеют в