было мало: землеройка… И насекомых от суши и жары тоже мало. Но как они знали, эти насекомоядные, что будет мало насекомых? Ничего они не знали, а те же причины, от которых мало насекомых, сделали и насекомоядных…
Рожь наливает под песню иволги, золотые кувшинки и белые лилии.
Воображение уток. У нас две породистые утки, одна белая, другая черная, очень крупные. Селезня к ним не было, и черную утку мы посадили на гусиные яйца, и теперь она уже водит за собою небольших гусей, воображая, что это утки. Купаются утки в тазу по очереди. Когда белая садится в таз, черная подходит к ней и, обмакнув нос в воду, у белой утки перебирает перышки. Она делает это, потому что воображает, будто у своя самой перебирает, и чем дольше, тем больше ей так верится,
660
того доходит, что становится на лапки, поднимается и хло- И^ет крыльями, как делают это утки, когда бывают в воде. тГсвою очередь белая утка, когда ее чистит черная, тоже что-то
ображает, и можно догадаться, о чем она думает, эта утка без селезня думает, конечно, что это селезень с ней занимается, и ждет большего.
От Анны Дмитриевны телеграмма: ключи получила. Завтра приеду.
Гроза. Ливень. И на ночь окладной дождь. А тишина! березка отдалась дождю и не поведет ни одним листиком.
В отношении к природе есть два класса людей, одни, как только становится тепло, вступают в борьбу <загеркнуто: за жизнь> за хлеб и с обветренным лицом, измозоленными руками в своих колхозах отбивают из общего роста от земли свою человеческую долю продовольствия. Другой класс людей, которые при наступлении тепла едут в природу отдыхать и восхищаются восходом, закатом, теплыми дождями, струистыми реками. Одни люди работают в природе, другие пользуются ею для своего отдыха. Может ли быть у этих разных людей одинаковое понимание природы?
<На полях: Все мне позволительно, но ничто не должно обла дать мною. (Коринф. I, гл. VI, 12.)>
3 Июля. После такого большого дождя Петя взялся копать червей своим землеройкам, и оказалось, что там, внизу, куда Дождь не дошел, земля еще от прежнего солнца была совершенно горячая. Можно думать, что это станет с влагой, когда сверху начнет ее^кечь, а земля снизу горит. Вода, конечно, снова поднимется и снова упадет в виде дождя.
Так где человек, везде и природа, везде. Может быть, механизмом человек побеждает природу, и тут за механизхмом действует сила разума или способность действовать по плану: разум, план, механизм: от разума план, от плана механизм, и вот ^°беда. Но появляется Робот и побеждает опять человека,
’ проклиная новое рабство, человек вздыхает о рабстве древ- м. кажется ему иногда, мерещится, что в те времена лучше емУ было.
Пишу еще надвое: туда очень мало и больше, главное, с боль-
м аппетитом сюда в дневник о том, как надо будет писать.
661
Когда же пробьет час, я буду писать о том, что надо, и в единстве.
Введенский прислал письмо, — что на Пасхе дочери его ему показали на солнце: солнце играло. И он мне это сообщает как любителю природы.
4 Июля. Петю отправил в Москву укладываться для переезда. Перечитал «Падун» — хорошо. Покатился к пруду. Пришло в голову: Зубарек не будет ломать скворечники, а пойдет следом Осипа: тот принес дупло для скворца, этот ищет гнездо для Кондора.
Иволги. Вылетевшие галчата и молодые грачи.
Переживаю «вчера» от Анны Дмитриевны: слух об отмене собственности на квартиры с возвращением денег. И нисколько не страшно: как-то не в этом все дело-то, и, напротив, крепнет вера, что твое настоящее «Я» от тебя никто не отнимет.
Плетневская история: самое ужасное, что думают, будто ему теперь лучше, чем прежде. Какое хамство! Это ничего, значит, что можно без суда ошельмовать человека на весь свет, лишь бы жилось ничего. И так это именно теперь и пошло: плевать, куда попадет, за это не отвечают…
— А что если, — сказал он, — войны действительно больше не будет, как многие недавно говорили о прошлой войне: последняя. Народы изведут себя без войны: будут готовиться к войне, все на войну свое отдадут, и ничего не останется.
Встреча героя.
Человек на 4-х ногах. Для него поэтическая площадка в парке над прудом. Если о себе думать, вернее, о личности, которую вынашиваешь, то человек на 4-х ногах страшилище. Но если себя пропустить и как-то прямо думать о нем, как бы ему сделать лучше, то, право же, ведь не плохо это чудовище на 4-х ногах («человек и человек, чего вы хотите?» — сказал Бе- тал). И тот же мотив «Пионер» в Кабарде.
Говорят, что будто бы Крупская о Плетневе сказала, что ее он лечит хорошо и не кусается. Еще говорят, что дамы, больные сердцем (не сердобольные), завалили Плетнева цветами. И еще говорят, что кто-то, увидав цветы, понял, что Плетнев умер, и так пошел по Москве этот слух, будто Плетнев не пере жил своей диффамации.
662
В ответ на хулу больные сердцем дамы (не сердобольные) ак засыпали Плетнева цветами, что некоторые граждане, жи- шИе, вероятно, в том же доме, мельком увидев множество цветов на лестнице возле квартиры знаменитого доктора, поняли это в другую сторону. И вот от них уже пошло по всей Москве, что профессор не пережил хулу «Правды» и умер.
Так вот бывает, что уж как повезло, так и пойдет все больше и больше везти. Слух о трагической гибели замечательного врача вызвал лавину добровольных протестантов, и так дело дошло до Хозяина. А когда Хозяин велел расследовать и Вышинский не нашел следов преступления, то враги, заявившие свое полное согласие с неведомым автором хулящей статьи, один за другим потихоньку, не глядя друг на друга, поплелись к Плетневу просить прощения. Знаменитый Кончаловский, говорят, в приемной у Плетнева сидел три часа и все-таки не был принят.
Но я думаю, — раз произнесенная хула не может быть совсем уничтожена даже официально напечатанным ее осуждением. В какой-то части своей хула непоправима, т. к., напр., она легко могла бы вызвать смерть самого Плетнева. Но тем более непоправима та хула, которая не имеет даже печатного опровержения.
Яловецкий до того осторожен, что некоторые суждения считает неверными и прямо возражает «неверно!» лишь за то, что они произносятся вслух. И сам же он их разделяет, если они будут сообщены как «подразумеваемые». Что-то вроде «мысль изреченная есть ложь». И вот, говорят, в Москве сейчас все так и живут, не произнося никаких рискованных слов, но подразумевая их.
Когда сядешь наконец-то за работу, и дело начинает идти, вДруг, бывает, ворвется чужой человек, и это как смерть, все, Что должно было родиться — он перебьет. Этот тронутый инженер Низов нашел секрет открывать мою калитку и врывать- ся- Так и пропал вечер. Но я думаю, литературное дело как пар, ном больше сжимать его, тем он сильнеет и в конце концов найдет себе выход.
После Низова Кожевников. Тем, что мы нажили в Териб- Р°ве, в Загорске, надо безмерно дорожить и никуда не передать: этих отношений нажить в Москве, говорят, невозмож-
663
Надо помнить, что мир остается всегда таким, как он есть но мы изменяемся от детства до старости и нам кажется вместе с тем, будто и мир весь изменяется.
Часто хватаются за прошлые моральные ценности, каких теперь уже нет. Вот сейчас при разгроме Абиссинии, Испании многие хватаются за старые условные понятия международной этики, хватаются, а взяться не за что («и мостик сломан на пруде, одни столбы торчат в воде»).
Так они жили… и не тужили. Но вот начало и до них дохси лить, что не в красоте и не в озеленении тут дело.
5 Июля. После грозы и того большого теплого дождя жара не возвращается. Вчера спустилось до +12, сегодня с утра моросит дождь при +11, ветер и все как осенью.
И тогда неожиданно заговорило такое, о чем всегда привычно думали, что оно заговорить и не может.
Вот если бы розановскую психологичность да + укрытие субъекта. Но вот именно тут-то и возникает вопрос очень трудный, как укрыть субъект и сделать объект психологическим.
Того нет, другого нет, хочется перчатки купить теплые, а пропустил лето: именно летом надо покупать зимнее, а зимой запасаться на лето. И так постоянно чего-то хочется.
Хочется написать Плетневу:
Многоуваж. N. N., считаю своим долгом благодарить Вас за помощь, оказанную Вами моей жене Е. П. П., она при Вашем лечении быстро поправляется. При этом пользуюсь случаем уверить Вас, что с поры появления в «Правде» <загеркнуто: хулиганской> статьи о Вас <загеркнуто: написанной хулиганом автором и поддержанной хулиганом редактором> я ни одного мгновенья не верил ни одному написанному в ней слову. Скажу <загеркнуто: прямее> более, я отношу эту статью к самому злому сознательному вредительству и чувствую себя угнетенным до крайности, потому что сегодня Вы, а завтра я и все мы, подлинные работники науки и искусства, под угрозой хулиганских нападок прессы.
Я спросил К.: — Почему Альмединген с дочерью мог вдво ем редактировать журнал «Родник», да притом еще служи где-то в артиллерийском ведомстве полковником, а для «Пи
664
а» нужны десятки служащих? — К. взял коробок спичек ил- — Лежит, — ответил он, — и никого не надо: сам ле-
И ПОЛОЖИЛ-
т А попробуйте держать на ребре: нужен палец. Так и наши детские журналы, как и вся нынешняя жизнь — все на ребре!
Нужно непременно достать книгу Беломоро-Балтийский водный путь, может быть, хотя бы тем она будет полезна, что даст мне материал.
Почему мы неохотно идем, когда нас зовут на консультацию по детским журналам? Потому что мы знаем, — это нужно не для детей и не для журнала, а для устройства каких-то еврейчиков возле журналами удачные мысли, которые ты выскажешь, они как-то утилизируют для себя.
Я ехал на велосипеде, бабы крикнули: — Старый, а на машине едешь… — Старый, — ответил я, — а еще и на бабе проеду.
Розанов «Когда начальство ушло».
«Для меня несомненно, что исчезновение “начальства”, таяние его, как снега перед солнцем… вернее — перед весною… начинается и всегда начнется по мере возрождения в человеке благородства, чистоты и невинности».
«Благородство — это деликатность человека к человеку. Ясность души, покой ее. Правда уст и поступков. Мужество. Но душа всего этого — деликатность, вытекающая из какого-то глубокого довольства собою, счастья в себе… неоскорбленнос- ти…»
«Боже, если бы мы могли забыть обиду… Но мы никогда ее не забудем и не станем свободными».
Из беседы с N. и N. выяснилось, что ни с «Октябрем», ни с Союзом ничего общественного мне начинать не следует. Правда, я не в ЦК, я
