на земле!). Утенок стал жить в одиночестве, и с ним всегда ходит курица: курица эта, умная и хищная, поняла, что Павловна Хромого прикармливает, и держится возле Хромого. У нее нос вострый: сразу насадит кусок. Можно сделать так, что она его высидела и осталась «при пиковом» интересе. Курица стала воровкой и ходит с Хромым.

739

10 Сентября. Весь день солнечный. Начитался газет и думаю о мировых вопросах.

Думаю, что та сторона, белые, в их массе только то сила что имеет смысл охраны нажитого добра культуры, и вот этому действительно противопоставляется как сила — сила нашей революции: тут жить хотят — там жизнь берегут; тут варвары — там Рим. Но что же это фашисты?

11 Сентября. Иван Постный. (Бабье лето.) Всю ночь дождь, бабье лето началось слезами.

Вчера по радио слышал чтение Книппер рассказа Чехова о том, как он катался на салазках с девочкой Надей. И рассказ мне неизвестный, и чтение (первый раз слышу, читает актриса человеческим голосом) — оставило глубокое впечатление. И сейчас утром вспомнилось и свое.

Помню, что когда с любовью своей я попал в безнадежное положение, захотелось писать, и в этом писании открылось мне чувство, похожее на любовь. И когда у меня стало выходить и я понял, что этим и жить можно, то стал думать о том, как бы мне это чувство удержать навсегда. Я стал разбирать те свои недостатки, от которых погибла моя любовь, и, переводя на свое новое чувство, стал заговаривать себя, — устранить это в новом моем чувстве и тем удержать его. Прежде всего, в любви моей была спешка, эгоистическая чувственность с неспособностью вникнуть в душу другого человека. Спешку я решил в новом чувстве контролировать трудом, и т. д. В сущности это была система охраны Марьи Моревны, т. е. того самого чувства, которое охватило на салазках девочку Надю, сохраненное ею и после замужества, детей: это девственность — родник поэзии.

Осмотрели все под Ясниковым, ни одного дупеля. Видно, Иван Постный вернулся к древним временам христианства и перестал любить жирных птиц. В Константинове у нас шпонка сломалась, чинили три часа, потом яблоки покупали, и мне опять захотелось купить дом с садом. Два чувства, одно — сидеть на месте, в Загорске, другое — переменить этот дом на другой, на реке и с садом. Я потому это записываю, что из этих чувств мир состоит: 1) вперед к лучшему (революция, СССР) 2) сохранить нажитое (хорошая Европа, Англия).

За 4 года моей автомобильной езды, — какое ухудшение дорог, какое уменьшение в магазинах зап. частей — с точки

740

зрения своего автомобиля. И какое, наверно, усиление воздушного флота, напр. — с точки зрения государственной. Так и всё, если с точки зрения человеческой личности, то какая это жалкая, ничтожная и хвастливая страна СССР, а с точки зрения переустройства мира — какая это могучая страна. «Мне ничего не жалко оставить, встал, взял котомку и пошел» — если это помножить на миллионы, то получается сила, та сила варваров, которые разрушили Рим.

Король. В Загорске на перекрестке стоял король в женском алом берете. И этот король воров и жуликов до последней черточки напоминал Маяковского. Не оставалось никакого сомнения в том, что все короли <загеркнуто: натуральные>, занимаются ли они царством, стихами или проститутками, одной и той же природы и что я к ним питаю нечто вроде сословной или классовой ненависти. Через некоторое время я подумал: — А может быть, оттого я их не люблю, что и сам тоже «король».

С бархата темно-красных георгинов еще не сошел дымок росы.

Дым росы.

Есть люди, у которых нет ничего сейчас и все в будущем, и есть собственники, кому надо охранять собственность — вот и все человеческое общество.

Но попробуй стать на какую-нибудь сторону, и что будет: станешь на сторону с целью охраны культурных ценностей, и к тебе в множестве примажутся охранители собственности мещанской, выставив своим лозунгом идеалы культуры; станешь на сторону тех, кто революционным путем стремится пробиться к культурным ценностям и сделать их своими, — опять фетишизм: варвары новые, как и старые, одинаковы, они жить хотят и будут родиться в культурных ценностях.

Но вот война между ними, и тебя лично с ножом в руке спрашивают, на чьей ты стороне. Положим, я отвечаю, что стою на стороне варваров. — По каким мотивам? — спрашивают меня. — Песенки слушал и сказывал сказки свои на родине, и где язык мой — там и я. Так пришлось, что родина эта моя У варваров, вот и буду стоять за них. Так вот… Кроме того, я сам тоже варвар и мне хочется такой катастрофы, чтобы все к чертям полетело у счастливых народов… Что это такое во мне? Но это есть мое тоже настоящее.

Тишина осенняя, слышно, как лист отрывается.

741

Листья падают. Сколько ни гляди на дерево, не угадаешь какому листику лететь вслед за упавшим.

Листопад. Сколько ни смотри на дерево, никогда не угадаешь, какому листу сейчас очередь падать. Ученый все знает может сказать, но ему нужно время, пока он сосчитает листья и узнает, какому падать, весь лес опадет.

13 Сентября. В Москву. «Катастрофа» как категория души русского интеллигента (тема).

«План» и ландшафт = планирование.

1) При Наркомземе СССР: Управление охотой и звероводство. +

2) Московское добровольное общество охоты.

3) Посоветоваться с Хускивадзе (узнать у Зуева).

14 Сентября. Начинаю привыкать к дивану и тахте. Начинаю понимать город внизу: он не так велик, как тесен, сжимает.

Был Титов — тип Замошкина, Руднева и др. «отцов» (отцовское чувство утончается и становится на место материнского).

Зуев — болтун бедный, потом Лева и Андрюша, современная молодежь. Вечером на закуску величайшая пошлость: «Петр I» А. Толстого в кино.

Чертами «Короля» изобразить «Пахана».

«Держать себя» как особое искусство.

Веришь — не веришь, все равно это надо скрывать, и вот надо средство держать себя.

По наивности (а может быть, так и надо) многие думают, что его «я» есть нечто вроде присоса ко всему миру и что такой присос свойственен всем. Но есть люди (короли), которые думают, что «я» и есть весь мир и всё и что другие «я» — это его уже дело, а мы ничего общего с ним — вот это короли.

Бывает не у всех людей, но у многих бывает утомленность самим собой, когда выглянешь из себя в другое «я» и о самом ничтожном с виду существе подумаешь: а и там ведь тоже единственное в мире «я», при всем ничтожном внешнем положении самое значительное и ничем и никем не заменимое…

Был сильный дождь, и воздух даже на глаз очистился. Перед закатом солнце опускалось в большую синюю тучу. Самолет, как муха, пролетел между солнцем и тучей. В прозрачном

742

оздухе с необыкновенной четкостью поднялись Воробьевы ооы. А дома умытые как бы лицами повернулись к моему окну, и стало понятно от этого, что вовсе уж не так-то их и много в сравнении с тем пространством от самолета между солнцем и тучами до Воробьевых гор. Не так-то много, но теснятся они и закрывают собой…

15 Сентября. Собрались и к вечеру приехали в Загорск. Колебание: «Канал» закупорил всю мою работу, лишил меня притока денег. Не взяться ли за Кабарду, не отложить ли «Канал»?

Есть государственная тайна, о которой нельзя вслух сказать, потому что ею воспользуются враги. А разве у всякого человека тоже нет такой личной тайны, которую ему нельзя почему-нибудь высказать? А тем более, напр., художнику слова. Разве кончилась, напр., совершенно авербаховщина, суть которой именно и состоит в том, что высказанные социалистом и вождем народа слова, призывающие нас к единству и радости жизни, расхватываются и применяются для угнетения всякого творчества?

Как знать, не осталось ли их среди нас много еще, и вот ты выскажешь свое заветное слово, а они им воспользуются и обратят во вред.

16 Сентября. День в Загорске работал над рассказом «Своя машинка», чтобы устроить из него «От земли и городов» с анализом редакционных аллегорий. Пришел к выводу, что вся беда литературы от лозунга «бдительность» и что намеки, неясности вследствие этого недопустимы. Значит, литература, по-видимому, возможна лишь совершенно ясная, «детская».

То, что я задумал — сделать вещь для всех возрастов, по- видимому, сделал Вал. Катаев в новой книге, имеющей большой успех, «Белеет парус одинокий». Но, кажется по первым страницам, что он слишком верно придерживается стиля повестей Пушкина.

Вечером приехали в Териберки.

17 Сентября. Лист падает. Остывает вода. Еще кружатся жучки-вертунки, но страстных жалящих насекомых, наездни- к°в [совсем] давно нет. Бледные тростники, серая ольха, жел-

743

тый хмель. Холоднеет в воде, сочнеет трава, голодней и злей становится щука.

Лист падает. Остывает вода. Побледнели тростники, посерела зелень ольхи, и вьется вокруг ее ствола теперь далеко видный желтый хмель. Да и сам хмель пожелтел! Еще вьются на воде жучки-вертунки, но не видать больше яровитых наездников, не слыхать страстных жалящих больно насекомых. Токуют тетерева, но самки их так и не показываются: им незачем… Холоднеет вода, сохнет трава, все злей стервенеет голодная щука, — не попадайся ей! <Приписка: Сюда: как щуренок заглатывала — Государь строит государство свое, но устраиваются в государстве люди сами, и ты, государь-строитель, сам строй и дай людям самим устраивать свою личную жизнь. Люди наши около церкви устраивались, на ее обломках, сектами, одни приживались к ее новшествам, другие стояли за старое, селились как мхи на ее обломках. Петр I строил, но людей не только не устраивал, но и мешал. Государь, строй свое государство. Катастрофа, конец света... а жизнь личная после того как... Катастрофа есть соблазн страдающих. И еще соблазн есть в русской жизни другой: соблазн строительства материального. Вот, напр., никто яблони в деревне не посадит — разворуют яблоки. Одни говорят: надо людей убедить не воровать, другие: всем посадить яблонки. Сегодня мне удалось соединить обе первые главы в одну вводную: «о чем шумел падун». Вторая глава вводит в жизнь семьи: рассказать, как рос Зуек, как полесовали. Отцам досталось здорово, и дети вышли — ну, какое это поколение! а вот новорожденным покровительство: все для будущих граждан! Так вот жили возле Надвоицкого падуна и подрастали ребята, начиная от самого маленького Зуйка. С ними росли и вели их отец, полесник Осип Сергеевич, и первая краснопевка на всем Выгозере Степанида Максимовна. Старились с ними и отходили дедушка Сергей Мироныч и «княгиня» его, как он по-старинному] называл бабушку Настасью. Сестра его Марья Миро- 744 новна тоже часто приезжала с Карельского острова и неделями заживалась в Надвоицах. Старуха эта особенно любила маленького Зуйка и утешалась им: учила грамоте его по псалтири. Прошло время, старшие ребята уже все ходили