своим путиком с Осипом полесовать на Корос-озеро, и уже Зуйка приучали к ружью и в будущую весну обещались взять его на Корос-озеро. Тут случилось, однажды приехали какие-то ребята на карбасе и от них пришел к Сергею Миронычу какой-то большой сутулый парень с лохматой головой и просил ночлега себе и товарищам.
— Табашники? — спросил С. М.
— Курить мы курим, я не буду скрывать, — ответил Сутулый, — но у вас не будем курить.
— Не пускай! — шепнула Марья Мироновна, — это грех: табашники.
— Люди хорошие и у нас не будут грешить: какой же грех нам? — сказал Сергей Миронович, — откуда пожаловали?
<Приписка: Мы же все старой веры, так нам и ночевать нельзя грех>

— Мы пожаловали к вам из Москвы.

— По какой надобности?

— Мы будем строить водный путь, чтобы ходили по нем большие корабли из Балтийского моря в Белое.

— Ой ли, — повеселел С. М., — молодцы ребята, вот какое дело-то! Ну, княгинюшка, — сказал он жене, — ставь самовар: гости приехали.

И гостю:

— Я жену свою, старуху, княгиней зову.

За Сутулым вошли еще три молодых человека, вежливо остановились в дверях и дождались, пока Мироныч их сам к столу пригласил, а «княгинюшка», собирая чай и еду, ласково повторяла:

— Гостите, гостите!

<Приписка: На гостей полюбоваться пришел зять.>

Недоверчиво и грозно смотрела Марья Мироновна из своего угла: с табашниками за стол не хотела садиться и их вежливому обращению не верила. Но Мироныч, когда стал на стол самовар, повеселел, и когда Сутулый попросил его рассказать, как он жил раньше, Мироныч охотно рассказал о себе.

— Веку мне, — сказал он, — 94 года, и родился я в деревне Мал. Починки на Корос-озере. <Приписка: Сутулый вынул карту. — Нет его. — Вот и нет, вот из-за этого...> Родитель мой,

745

батюшка, полесник был, да и я с ним. 94 года, а на сто шагов в копейку попаду. Как тебя звать-то?

— Михаил, — ответил Сутулый.

18 Сентября. Да примирится же с тобой и покоренная стихия.

Эпиграф к моей работе и одна из тем ее — это: «Да примирится же с тобой и покоренная стихия».

Это мне пришло при раздумье о столкновении раскольников с государством Петра…

Беловодчики устроились на Алтае на чудесных рыбных реках, но вод своих белых они и там не нашли для себя, и враги их не получили возмездия.

Бабье лето неописуемой красоты. Что делали пауки: пока ночь жерлица стояла, вся она была опутана жемчужными нитями. Туман насел так, что капли, собравшись, падали слышно и сшибали лист. Такая тишина! Между желтыми листьями, тем блюдом купав, в ряске за ночь утка проложила ходы, и теперь можно видеть, где она плавала.

Лес на холмах расцветился не случайно, а как будто правда искусно разными пятнами были подобраны краски, как на ковре. А вышло это оттого, что внизу по речке распределились большими пятнами ольха и осина: это были на сером красные пятна. Выше было полно дубов и кленов: золотая середина. Еще выше березовый мир белоствольный, и среди них группами темно-зеленые, почти черные ели.

И все это в той голубоватой дымке, какой покрываются спелые сливы.

19 Сентября. Искали дупелей в Ляхове, — ничего не нашли. На Кубре щук ловили жерлицами, — поймали одну небольшую. Девочек катали, и они вечером бегали вокруг нашего дома.

Углеводы. Вечером по случаю пойманной щуки захотелось выпить по рюмочке, но кооперация закрылась. — Вон кооператор, — сказал Вас. Мих., — картошку копает со всем семейством. — Я объяснил ему свое желание, щуку поймал и прочее. Он обрадовался услужить. По пути в магазин разговорились о консервах, он сказал, что у него есть консервы «Гусиное рагу», я же, просто чтобы не молчать, говорил вообще о консер-

746

вах: что все-таки консервы не очень-то легки для желудка, если неделю ими питаться, непременно расстроишь желудок. — Углеводы, — возразил мне кооператор, — нельзя же одними углеводами. — Я понял в этих углеводах какое-то упрямое сопротивление моим словам, вроде того, что нельзя так свободно говорить о консервах. — Углеводы, — сказал я, — жиры, белки. — Да, — подхватил коопер., — жиры и белки. И никогда у нас ни у кого не расстраивался желудок от консервов. — А как же монгольский-то президент с его свитой, читали? — Читал, только не считаю, что это от консервов, тут не без умысла. — И опять я почувствовал эту какую-то особенную упрямость в защите консервов и стал вспоминать, у кого это очень недавно я наблюдал эту упрямость и точно такой же тон?

— Вы, — сказал я кооператору, — как будто считаете меня за принципиального врага консервов, между тем как я тоже нахожу их очень полезными.

— Вы перед этим иначе выразились, — холодно ответил мне кооператор.

И вдруг по этому холодку, упрямству и некоторой доле надменности я вспомнил Софью Моисеевну, библиотекаршу в ГИХЛе. В разговоре с ней я не одобрил фильм А. Толстого «Петр Первый» и даже назвал это халтурой. Вот она тоже, как и кооператор консервы, стала защищать «Петра Первого»: — Всем нравится, — говорила она, — решительно всем.

И в тоне ее было то же, что и у кооператора: некоторые вещи если и не нравятся, то об этом нельзя говорить, эти вещи, — консервы ли это или кинофильм — все равно! всегда-то должны нравиться и про них прилично говорить только хорошее.

20 Сентября. «Ничье» — мое (Падун). Государственное — ничье.

Кто надавил пуговку и, увидав следствие, удивился, а кто — сразу же начал пользоваться, — вот тот страшен.

Самосвет. Ходили на дальнюю просеку, видели много глухарей, по одному промазали, взяли рябчика. Желуди падают, как яблоки, очень гулко, и орехи — тряхнешь, и на земле.

Росинка на росинку падает, собираются в большую каплю, и она, падая, сшибает то лист, то желудь, то орех. Везде кругом самосвет.

Вечером вернулись в Загорск.

747

21 Сентября. Рождество Богородицы — конец Бабьего лета. Ну и лето! впервые понял, какая прелесть это бабье лето

Некоторое снижение «патриотизма», которое неизменно наступает после очередной гекатомбы. Впрочем, кривая патриотизма через некоторое время круто поднимается вверх. Значит, снижение находится в связи с ослаблением мощи вождя («патриоту» барометром служит собственное состояние: «американский житель»).

В «Правде» описан один прокурор, присвоивший себе орден Красного знамени от покойника (сам написал себе бумагу по стрелковой части). Прокурор!

Один услыхал впервые радио, не поверил, а потом удивился и стал расспрашивать, стараясь понять, почему же это выходит. Другой, не интересуясь причинами, сразу же сделался потребителем, как будто так и должно все делаться в интересах его персоны. Вот такой человек и является современным, он привык к изобретениям самым необычайным и считает их тем же, чем мы считаем силы природы. Такому человеку нет никакого дела до тех Коперников, Галилеев и всяких других «мучеников науки»: они мучились, а он теперь спасен, и нам — солнце, им — электричество, нам ветер, им — вентилятор, все очень естественно, он спасен, значит, освобожден от мученья. Его же все мученье состоит в том, чтобы пробиться в люди и завладеть этими ценностями.

Прокурор, украв орден, много вскрыл. Он вскрыл современного советского варвара: знает технику суда и может судить, но может и сам украсть. Наши новые кадры инженеров и других техн. деятелей, «спецы» — все такие. Можно быть инженером, строить неплохо мосты и быть круглым невеждой в умственном и моральном отношениях.

Так вот сложится государство как автомат, как вторая стихия, и человек культурный в отношении к Левиафану будет как в неолитическое время стал дикарь к обыкновенному зверю.

Так побеждает современный человек силы природы, сам делаясь составной частью естества.

Величайшая трагедия: только сказал человек: «Довольно строить, давайте устраиваться!» — как… гоголевские страшные сказки: папоротник цветет.

748

Чуть стало лучше, и опять явилась революционная интеллигенция («троцкисты»). А мы-то думали, что то все прошло! Все вернулось к самому старому с Францией, с Англией, как и тогда!

И опять становится как при царе: что с царем труднее, невозможнее быть, чем против царя.

Массовый вылет подёнков власти.

Все понятно, если это есть начало мировой катастрофы и в ожидании светопреставления можно ложиться в гроб. Но если это вот уже и есть война и так вот будет без катастрофы…

Воздух ничей: его много. И если он ничей, то он, выходит как-то, и мой: ничей и мой — это очень близко. А если воздух есть государственная собственность и отпускается по норме, то воздух государственный и «не мой». Вот чего, именно этого ограничения и боялись раскольники, предсказывая, что все будет взвешено, все измерено.

Вечером в лунном свете гонялись друг за другом девочки (в Териброве), один мальчишка стоял на голове, другой лепешкой лежал под деревом. Визг, веселье, резвость необычайная, будто в капле воды под микроскопом. И вот это была настоящая жизнь, а не в Лиге наций.

Рождество Богородицы (конец Бабьего лета).

Когда подходишь к затаенным в речных тростниках уткам, то большей частью услышит тебя первой и взлетит не ближайшая утка. По дальней охотник разряжает ружье, а потом, когда ружье безопасно, вылетают ближние, бывает, совсем «из-под носа».

Выплаживаютгя журавли, гуси, волки = выводятся.

22 Сентября. Красота бабьего лета продолжается. Сижу с насморком. Начал «Падун» вновь. Неприятный фельетон Федина о староверах и сектантах (в «Правде») повлиял на меня: старуху свою «Марью Лукичну» буду изображать не только как «темную силу» суеверия, но и как «мирскую няню». Так что оставляю ей гроб: пусть это знак катастрофы (смерть), а жизнь ее ~~ дитя Зуек.

Петя в Пушкине находит место генетика. Что скажут в Зоопарке. И не взять ли работу «Лес». Три пути.

749

23 Сентября. Ночью был жар. Утро ясное. На окнах роса Переживаем речь Литвинова. Так вовне своей страны, на весь мир мы либералы дальше Англии, — это мы в гостях; а мы у себя дома — это… но ведь это не важно, как мы сами живем Важно, что живем вот для такой-то идеи.

Обыватель политике не придает такого большого значения: там для него это идет само собой. И он в «катастрофы» не должен верить.

Исполненное желание — это для себя: съел и кончено, желания нет. А то вот желание в своем движении, «неисполненное» — вот что питает талант, что дает возможность вообще «выйти из себя» и остаться на [после] для всех. Неисполненное желание, мне кажется, является питательной почвой таланта.

(Начало). Есть ли у меня талант или я — фальшивка. Много раз я себя об этом спрашивал и не мог ответить, и мало того: приходил к выводу, что и невозможно это знать. Тут время решает: пройдет лет десять, и тогда все станет видно. Прошло 35