Новгородом — Византией — Грецией. Продолжать осмотр, развивая «так надо» и «так хочется».
14 Ноября. Читаю «Исповедь» Л. Толстого и думаю, что «свобода», т. е. личное развитие, имеет свой «потолок», и «счастье» людей, если причины, «так надо», не допускают их, как допущен был Л. Толстой, до своего потолка. В сущности, вся философия Толстого после того, как он достиг потолка, сводится к самозаключению: пахота, педагогика, Евангелие, Чертков, — и все это выдуманное «надо» — не реально, это тоже мечта: мечта о тюрьме; но реальное «так надо» — Соф. Андреевна, православная религия.
Домовое заседание с хорошей вестью о возвращении пая и неприкосновенности писательских жилищ.
Беседа с Пермитиным, он — еще один член общества любителей детской литературы.
Вспомнилась жизнь австрийца Генрихсона: старая жена и молодая; старая владеет домом, [молодая] — душой хозяина. Через что же ее сила, власть? через пол: тут нечто, чему старая должна подчиниться и превратиться в домашнюю работницу. Такой же случай был у Шершуновых: мать подчинилась дочери. Все нажитое, все лучшее (старая жена) летит от прихоти (эта слепая сила влечет, не считаясь ни с чем). Ученый Мюллер всемирно знаменитый на старости попадает во власть балерины.
792
Остается (у Мюллера) единая капля, и эта единая капля (мгновенье), эта потребность неудовлетворенная при удовлетворении всех других становится преобладающей, диктующей. С этим «бесом» монахи пытались бороться (отец Сергий), и чем больше намаливали «надо», тем с большей силой вырывалось «хочется». Тут есть вопросик: если это слепая сила, то почему же любовь всегда считалась реализацией личного «я хочу» против родового «так надо» (Анна Каренина). А то расширение души от любви, когда «Я» обнимает весь мир?
Так, значит, хмое «надо» и «хочется» вдвигается в половое личное «хочу» — и общественное «так надо».
Так вот, значит, и Падун для семьи был регулятором индивидуального «хочу», которое, лишь пройдя через смертельные опасности, превращалось в «так надо».
«Так надо» есть признание «хочу». А то, бывает, я хочу — значит, это и надо.
15 Ноября. Пороша на крышах, и по белому, как тигр по хребтам гор, выступал важно черный кот. Ему понравилось местечко возле теплой трубы, и тут черный среди всего белого залег, как тигр залегает в Уссурийском краю на припорошенных хребтах. Снизу, с улицы, если бы кому-нибудь удалось увидать, то там был, конечно, просто кот, но сверху тигр на хребтах Уссурийских гор. Он вздрогнул, осел: воробей над ним пролетел и сел на дерево. И он идет на дерево. Оно под чердаком. С огромной лестницы прыжками со ступеньки на ступеньку.
Похоже на разрыв первичного тока с появлением искры: эта искра — жизнь человека…
И так искра за искрой, и это всё люди, один за другим.
Искра сопутствует переходу первичного тока в ток высокого напряжения.
Часто мелькающие искры дают непрерывное свечение.
И это жизнь.
А мы — это искры, и какой бы ни был маленький промежуток от искры к искре — все равно искра — Я исчезает, и перерыв тока есть наша смерть.
Искушение: и она, узнав, что сам искуситель колеблется, — опустила глаза и когда подняла опять, то в них уже вовсе не
793
было того огонька «хочется», и она говорила о том, как в таких случаях поступали те или другие угодники, словом, говорила о том, что надо, а не что хочется.
Очень слежу за собой и помню, напр., что вот именно при самом «зароке» думал, что зарок-то именно и соблазнит… покажет меня с прекрасной стороны и соблазнит. Оказалось, тут тоже возникают «обязанности».
Читал Толстого о Гоголе, — какое высокомерие! И вот… Толстой глуп! тот самый Лев Толстой! между прочим, точно та же самая глупость есть и у Горького. Похоже, что это есть глупость человека, прославленного и поставленного на место учителя и пророка: хочешь, не хочешь, а учи и пророчествуй, взялся за гуж, не говори, что не дюж. По существу, как художник, он хорошо знает, что и нет в нем ничего такого и нечего сказать по существу, но ведь надо, все требуют, и вот он соглашается. О, не дай-то Бог попасть в моралисты!
16 Ноября. Вернулся к работе, бросил «постные дни», написал часть VI главы, в которой начинается строительство глазами Зуйка.
Вечером читал Замошкину и нашел в нем большую поддержку. Сильно это подняло меня, и я почувствовал, что работаю, и очень даже много, а не бездельничаю, как кажется в упадочные дни.
Ольга Н. Зам. (учительница) сказала, что «Жень-шень» в числе каких-то 15 других книг одобрен для чтения в кружках.
Воронский умер, его жена и дочь в тюрьме: человек канул, как ключ на дно. Жуть! То был последний семинарист в литературе. И какая мучительная длительная агония.
17 Ноября. В Москве пороша, какая же пороша должна быть в Загорске! Постараюсь сегодня выехать туда.
Эксцессы пола больше, чем другого, создают неровность отношений. Ведь это «слепая» любовь, и после эксцесса повязка падает, появляются глаза и бывает омерзительно. Впрочем, я этого больше боюсь, это меня удерживает, но в деле было наоборот: к человеку я привязывался.
Ничего не понимаю в политических событиях и боюсь о них разговаривать, но какие-то волны прямо по воздуху, по догад-
794
кам от чтения газет достигают, и оттого во всякий момент существует в себе какая-нибудь личная догадка о всем, что происходит, и подчас кажется, что догадка эта яснее, чем у тех, кто около этого специально сидит. Сейчас мне кажется, что роковую роль в перемене политики сыграло наше участие в испанских делах. И второе, возможно, в связи с первым, появление среди «действующих лиц» большого числа пораженцев, быть может, и не желающих нашего поражения, как было, напр., в 1904 году, но убежденных в нашей слабости.
Как бы ни уверяли в квартирном благополучии, но надо быть всегда начеку.
Рассказ о карьере философа Л., который отбыл на канале 5 лет и восстановился в правах за разоблачение Деборина как идеалиста.
И чем дальше человек от действительности — вот удивительная черта времени! — тем прочнее держится он, пример — я как писатель, Лосев как философ.
Интервью от «Лит. газеты». И поездка в Загорск.
18 Ноября. В Москве слякоть, в Загорске зима, глубокая пороша.
Ходил в лес. Все завалено снегом. Береза большая склонилась под тяжестью снега до самой земли аркой. Видно, не впервые ей — впервые снегопад не может согнуть такое дерево, — а год за годом склонялось оно все ниже, ниже и наконец от первого снега ложится вершиной до самой земли. По знакомой дорожке в мелятнике стало невозможно идти, ветки с одной стороны перегнулись на другую. Но берешь палочку, ударяешь по ветке, снег валится, ветка прыгнет вверх и пропустит.
Снег лег [на] талую землю, лягушка, почуяв над собой снежное одеяло, вздумала вылезти вверх — и вылезла и поплелась по снегу, пока мороз не схватил ее и не закоченил. На снегу осталась написанной вся трагическая история ее попытки: от Дырочки, из которой она выпрыгнула на снег, и до конца. Эта линия чрезвычайно извилистая, запутанная разделяла всю небольшую лесную поляну.
Рябчик тоже тут шел и, увидев меня, очень неохотно перелетел и опять сел.
Моя прогулка в лесу длилась часов пять и была совсем бескорыстная, без аппарата, ружья, даже без карандаша. Зато я ви-
795
дел, как высокие ели, загруженные снегом, от какого-то верхнего, нас внизу не достающего ветра чуть-чуть покачивались, и это казалось, будто они дышали, и так осторожно и важно дышали, что снег ничуть не обваливался.
Я вспомнил, что Зуек мой в лесу должен сказочно жить, что тут я должен писать страстно и сильно.
Еще мне пришло в голову, что я отстал от времени тем, что считаю дело свое гарантирующим меня от налета: теперь не посмотрят ни на чистую душу, ни на заслуги, налетят — и сколько нагадят. Надо… да, надо!
Петр I был «зверь» — в смысле антихриста, но «зверь» же и составляет само тело государства, и мы все находимся в необходимости выносить зверя и отдавать ему Кесареву долю, одно утешение отдающего «Кесарево» — это временность зверя (1000 лет?).
Заглянул в Толстого: в «Исповедь» — и увидел в ней начало все того же самого разрушения, какое происходит сейчас. И стал вопрос: а было ли что в нашей культуре такое, что прибавило бы нечто к мировой культуре, и что это, если оно было? Надо сейчас пересмотреть весь багаж русского и какие семена уцелеют от великого пожара и на обломках потом прорастут.
Я сегодня сказал Огневу, что пораженчество питается скрытым желанием самому сесть на трон: ничто в себе сейчас, а впереди всё и трон; когда же я нашел себе личное удовлетворение в писательстве, будущее меня перестало интересовать, потому что появилось настоящее: исчезла пустота, и я перестал скучать сам с собой; и всякое желание трона исчезло, — я сам сел на трон: от добра добра не ищут. Вот одновременно с этим у меня явилась неприязнь к пораженчеству.
…а что если, имея перед собой общечеловеческий идеал Интернационала, найду необходимым пожертвовать родной страной: пусть пропадет вся страна и останутся идеи Интернационала, — план, по которому некогда перестроится весь мир. Так вот, буду ли я в отношении этой поджертвенной страны пораженцем? Неужели же и в этом геройстве таится кость славы: я — царь?
19 Ноября. Вчера вечером Вика что-то уронила, Павловна безумно дернулась, как будто на глазах ее кого-то близкого ей
796
били, после того с проклятиями набросилась на Вику. Я же, вспомнив, что истериков усмиряют иногда силой, стал в свою очередь кричать на нее: «Перестань!» и т. п. В конце концов она ушла к себе и легла в постель. Вот эта черта безумной непокорности: «я слово — она два» вплоть до полного бешенства, в которое и я входил и орал до безумия, убегал и возвращался смиренным, испуганным, с «расширенной душой» — была всегда, но теперь уже прямо и страшно.
Павловна и Россия во мне как-то соединились в одно, и я вовсе не могу даже судить, хороша или плоха Россия-Павлов- на, кажется, и плоха, и хороша, а главное, что жизнь моя сюда отдана, и вопрос переходит к себе самому: «ты-то глядел, кому ты отдавался? ты-то ведь сам такой же, как же это возможно — посмотреть со стороны на себя?»
Вот почему мне сейчас тяжело и дома: все рушится! тяжело и в отечестве: тоже все рушится.
Дошло, что умер Воронский, что жена его в тюрьме, а дочь потребовала, чтобы и ее посадили: «я тоже таких убеждений». И ее посадили. Воронский написал малозначительные вещи, но и то все-таки «последний семинарист» в
