литературной истории как-то будет существовать, большое это дело — написать, большое это сопротивление смерти.
Фашизм как налог на гражданскую свободу: научились посредством такого налога собирать огромную силу государственной власти. На помощь пришла техника, Робот и…
Ходил с Трубачом под Глинково и к Красному Мосту. Заячьи следы занесены — не нашли. Но, кажется, Трубач по лисице пошел, и я не слыхал при сильнейшем ветре, куда он погнал. Часа через три я вернулся домой, и вслед за мной вернулся Трубач. Ветер, нельзя.
Конец и в конце Христос, — как это естественно, совсем как природа. Это не богоискательство, а лишь название или итог °т простого сложения всего, чем жил. Так вот и приходят к Христу, лишь когда жизнь раскроется во всей своей жестокости и лжи. Видно, недаром нашел я в Третьяковке на старых иконах среди ангелов Аполлона, и он был, как и другие ангелы, зацелован народом.
797
И вот теперь ясно, что это было во мне, когда оно дало возможность быть с самим собой и противопоставилось претензии на трон (демонизму)…
Только надо, чтобы никто не знал и все обошлось в совершенной простоте и без попов: чтобы всё как природа и на помощь и утверждение той самой жизни, которой я жил до сих пор.
Вот хотя бы это писание детских рассказов, эта служба ребенку…
Хорошо кому-то сказать, что не вашей силой созданы все эти цветы и вся краса, какая только ни есть, и даже краса демоническая. В вашей же силе есть только одна сила, «ничто». Есть моменты необходимости в этой силе, и тогда она может быть даже и прекрасной.
Инженер Дехтерев — этот не должен броситься в «чан», потому что последнее неразложимое зерно души его есть Христос.
Моцарт и Сальери. Сальери — это кто делает канал, Моцарт = Зуек: берут сделанное и роднят.
20 Ноября. Мороз крепнет и за сутки — к 6 ч. у. 21-го достиг -10°.
Человек имеет безграничную даль в глубину себя и соответственно этому безграничную ширь вне себя. Но чтобы понимать эту ширь, ему надо не «выходить из себя»: надо быть в себе. Из себя человек выходит, когда ставит себя в центре всего мира и на все сущее смотрит с точки зрения своей пользы.
Мы с чрезвычайной скоростью куда-то мчимся, я это замечаю по вехам прошлого, возьмешь что-нибудь, напр., Толстого, и ужаснешься, как далеко эта веха от нас…
Советская правда советскому гражданину до сих пор была в том, что мы строим плановое хозяйство, которое избавит людей от войны, а заграница, фашизм, капитализм несут в недрах своего строя войну.
И все-таки правда у Сталина, а не у троцкистов: удайся им переворот…
Впервые (64 г.) понял я, какая пропасть разделяет меня с «троцкистами»: там личная пустота подменяется способнос-
798
тями и поддерживается техникой, в связи с этим каждый из них сознательно или бессознательно является претендентом на трон. Я же обладаю троном и сижу на нем очень прочно, т. к. никто другой не может сесть на мое место… Раньше я думал по величайшей наивности, что дело тут только в литературном таланте. Это наивное самопонимание было мне полезно тем, что предохраняло меня от богоискательства, которое было действительно литературным явлением, и только (точнее, оно было литературным нигилизмом: отсутствие таланта заменяется чем-то большим, чем талант (Бог), и достижение отодвигается, как и при социальном нигилизме, в будущее).
Я утвердил свое право заниматься искусством слова как делом, равноценным всяким «настоящим» делам, включая революционные и религиозные.
Мое занятие было истинно реально, потому что я исходил из того, что есть во мне самом, но не что будет когда-то вне меня.
Взявшись за дело, я принял всю вину в неудачах своих на себя и отбросил всякие «объективные причины» в оправдание своих неудач.
Меня сразу же разделило от них нечто похожее на смирение (хотя это не точно), у них же была непременно гордость (и тут не совсем то).
То, что мне казалось как смирение и гордость, было два понимания мира: лично-творческое и общественно-строительное, при первом личность (я сам) является родником жизни, во втором общество.
21 Ноября. -10. Солнце. На Глинковском поле гонял беляка. Небольшая корочка. Двойной след. Застыл на ветру, и Трубач сбился.
У крестьянина в старину имущество и средства существования — это первое, а второе уже и люди. Это можно наблюдать в хозяйстве Павловны: как часто она забывает меня из-за того, нто ей вздумалось самой идти на базар покупать провизию. Часа два сегодня стучал в ворота: ушла и все заперла. Начинаю от этой нашей долгой жизни уставать и понимать людей, которые на старости лет расходятся. Женщина сдает раньше, и вот
799
когда хозяин собирает все свои силы, чтобы еще продвинуть- ся, тут у него дома нет поддержки.
Жду Петю.
22 Ноября. Многоследица. Бесплодная охота за лиси- цей. — Одно хорошо, — сказал Петя, — что теперь уже все сознают. — Я же вспохмнил время секты «Начало века» и их «Воскресение» (как по нотам!); а между прочим, в достигнутой счастливой жизни тоже ведь были «большие комнаты, электричество, нянька и т. д.» и, главное, какое-то недоумение, оша- лелость такая, что со стороны думаешь, глядя на них: стоило ли все выносить из-за чистой комнаты?
В ж-ле «Октябрь» рассказы Панферова о мужике, по которому ползали вши, и как этот мужик вымылся, сделался «героем», и возле него две дочери в голубых платьях. Рядом статья Фейхтвангера и то же самое о мужике, что у него был ничтожный словарь и жалкая мифология, а теперь радио, кино и пр. Очень похоже.
23 Ноября. Кости отходят от вчерашнего, ничего не думаю, еду в Москву. Аксюша.
24 Ноября. Выходной день. Сказка для маленького Левы: игрушки у деда. И сказка для большого Левы: ночью в два часа к нему позвонили будто бы из НКВД и велели собираться: «Через час за вами заедут». Он стал белый и пошел к Галине прощаться, но та сказала спокойно: это глупости. Он позвонился в НКВД, и оттуда тоже сказали: глупости. После целый день Лева радовался, что, слава Богу, миновала беда. Он признался, что сам с кем-то пошутил в этом же роде, но только он тут же и сознался. Боюсь, что такая «шутка» повторяется и этим сейчас некоторые люди шутят.
Переписал рассказы для «Пионера» и «Мурзилки».
Есть в жизни людей, назовем это последним риском: это когда человек потерял всякий интерес не только к наживе личных благ, но даже к их охране. Бывало это изредка с иными, когда их раскулачивали: очень даже менялись люди. Но среди деревенских охотников, бывает, прямо и родятся такие чуднЫе люди: ни малейшего интереса к личным приобретениям и вс#
800
адость — на охоте и на людях. Спросите вы у Алексея Денисова: дай мне ружье — даст, собаку — даст, переночевать, разделить последний кусок — разделит.
В президиуме Вишневский и другие говорили о выборах в таком духе, что нельзя понимать их с точки зрения европейской демократии, а надо понимать как средство усилить диктатуру пролетариата и оборону страны. И что в этом-то и есть новое, движение истории.
А и правда, когда совершается что-нибудь совершенно новое, небывалое, то для понимания, объяснения его оглядываются на прошлое, былое и с той точки оценивают небывалое. Так вот теперь и наши выборы оценивают с точки зрения «че- тыреххвостки».
И вот этот Брут нам говорит о свободе граждан, о всем таком и вот поднимает в душе… А Брут достойный человек…
Шекспировская «масса», «народ», который бунтует, Антоний: какое к нему презрение. А у нас это как Бог (масса, большинство). Это происходит оттого, что Шекспир мерил массу личностью, так что мера эта была внутренняя; здесь же, наоборот, личность меряется с точки зрения полезности массе и сама масса «человек» рассматривается с извне как «всякий человек», т. е. что есть-пить-любить, ходить в кино и проч. Все перевертывается, если так смотреть на «человека», и государство становится механизмом… Вот тут-то и вся запятая… Новое, небывалое в истории — это наше знание, наша техника, все это кино-ра- дио, вся эта механизация-цивилизация.
Мне рассказывали, что у культурных деятелей кроме кино нет никаких других средств для привлечения масс в клубы: кино…
Но ведь механизация есть лишь средство для счастья, это не самоцель: вот тут-то и есть самое расхождение. Фейхтвангер говорит, что цель: раньше «мифология» — теперь «кино».
Тоже Панферовская «вошь»: положим, тот же человек стал мыться в ванной, душиться, расчесывать волосы перед зеркалом в свете электричества, — лучше он стал как человек? По их мнению, лучше, т. е. с точки зрения их всего вымытого челове- Ка: такой весь-человек лучше.
2б3ак. 3028
801
«Весь-человек» — это механизм, внутри которого заключается «сам-человек» — его «я»: «хочется».
Весь-человек — это берега, это путь, и механизм этого есть всё путь, всё — «так надо».
Что значит человек теперь со своим «хочется»: как эфемерно его желание, его критика.
В моем рассказе Зуек и должен быть именно с его «хочется» представлен в двух «надо» — в природе и в человеческом деле.
И оно было вечно, это «так надо», как все равно вечно должны были люди множиться, осуществляя свое «хочется» лишь в условиях «так надо»: и в христианстве художники делали «как надо».
А «хороший человек» (действительно хороший) — он бывает при всяких условиях и редок до крайности, и художник подлинный так же редок, как хороший человек, и нет метода, нет системы, механизма, посредством которого их можно бы было множить. Вот в этом-то смысле А. М. К[оноплянцев] написал мне о «предрассветном часе». Обратное же этому есть Горький, который хочет дать счастье «всем» («весь-человек»).
Значит, мы — заключенные и свое «хочется» можем осуществлять только в условиях «так надо».
И нет выхода?
Если… то и нет.
Но я хочу, и мне кажется, что где-то есть. Я отдаюсь этому «кажется», и вот выходит нечто, и все говорят о нем и приветствуют. И кажется становится реальностью, выходит, а «надо» лежит где-то, как у змеи сброшенная шкура.
Так что Коноплянцев неправ: выход какой-то есть, но только нет системы, метода, и о выходе каждый должен сам догадаться.
Коноплянцев сам не нашел себе выхода, и ему осталось «так надо» как вечное нечто и совсем безысходное.
Ветер и стужа свирепствуют, а ведь листья-то летаю! по ветру.
Да, конечно, это, конечно, листья, и их носит.
802
Но мы люди, мы созданы, чтобы осуществить на земле желанную свободу, и потому вкладываем в листья себя самих и говорим, что листья летают.
И говорим о ветре, как о лице, что он дует.
И о солнце, что оно раскинуло лучи.
И снег
