идет.
И река бежит.
Как будто всем им хочется и они все по-своему делают.
Мало того! все эти существа дружные, любят друг друга.
Мы этого хотим, и у нас это даже и выходит (рассказ о том, как грач соединил всю улицу).
Горький, наверно, мечтал о каком-то таком же творческом выходе, но ему пришлось (так надо) соединить, объединить свой выход с социализмом: это был соблазн метода (как у Гоголя — чёрта).
Вот этого самого страшного искушения нет в Евангелии: искушения Бога методом, хотя возможно, что оно входит в искушение обратить камни в хлеб.
Как судить небывалое? нет ни аршина, ни метра у людей для меры небывалого. Тогда все это событие персонифицируется, и является Единственный, богоподобный, герой, победитель, и о нем говорят, что победителя не судят. И только уже когда все кончится и все прошлое встанет как одно лицо и не из чего будет возникать небывалому, тогда настанет тот Страшный суд, на котором будут судить всех победителей.
Победители создают небывалое?
Или время переходит в небывалое и с ним появляются люди-победители?
Итак,
Будьте как дети!
Да умирится же с тобой и покоренная стихия.
А дитя это: 1) Творец. 2) Знает правду. 3) Обладает полнотой воли (хочу): он сам по себе. И даже когда плачет, то плачем своим требует.
Человек: каждое человеческое «надо» родится в атмосфере, в оболочке своего «хочется» — это его легенда, это его дитя.
803
И каждому дитяте дано испытание борьбы его «хочется» с «так надо», и победителем бывает такое дитя, у которого его «хочется» для других переходит в «так надо»: это и есть истинные победители и творцы культуры.
По существу, массовый человек живет всегда «как надо» и без перемен, только форма «так надо» меняется: не лучина а лампа, не баня, а ванна, не конь, а мотор. И самая перемена формы «так надо» есть сама по себе «так надо», и это и есть «прогресс», обусловленный творцами «новой жизни».
26 Ноября. Писал по лучам жизни текущего момента. Сдал: «Пионеру» «Мужество», в «Мурзилку» «Синий лапоть». Появление делегаток с требованием — быть на домовом митинге 27-го (все Вишневский наделал). Чтение «Юлия Цезаря». Встреча Игнатовых.
27 Ноября. В избирательной комиссии в ожидании, когда откроют дверь (сказано с 10 у., и нет никого).
Вот вопрос какой: если Аксюша предана церкви и ценности, вытекающие из этого, ведь не имеют ничего общего с разумом: неразумно, а хорошо! — то почему же преданность сов. власти судят с точки зрения разума: мол, неразумное? Судят… Между тем если преданность сов. власти есть, то из этого вытекают тоже хорошие вещи… Вот в этом и есть связь, цемент: не в разуме. «Смысла» тут не найдешь: животность: жить хочется, и каждый держится за то, за что может держаться, — отсюда «надо» и принуждение.
Ни религия, ни мораль, — так что же остается?
28 Ноября. Ночью выпала пороша, и мы хорошо охотились (с Яковлевым). На снегу Яковлев оказался чудовищно некрасивый, и я узнал (вспомнил) то, что думал о нем 10 лет тому назад: в Москве это было не видно, а в природе вспомнил: в нем скрыто преступление (даже смеяться не может).
Люди в массе своей некрасивы, но все размножаются, и в этом размножении все хотят быть красивыми. Они в этом стараются украсить себя и от своих усилий, правда, становятся много приглядней.
Масса как лицо (продумать сначала по Шекспиру, а потом — как она выглядит при большевиках).
804
Когда Сутулого со всех сторон окружили враги и он должен был применить суровые меры для утверждения своей власти, то интеллигенция потихоньку стала говорить, что социализм есть личное дело тов. Сутулого («Социализм — это я»).
Власть (продумать современную власть, читая Шекспира).
Когда поэт явился к Цезарю, то он прогнал его словами: «уйди, не мешай, дурак». Вот у нас теперь такое время, когда глупо соваться с поэзией.
Павловна и Лева — это один тип, ценное и лучшее в них — это чувство родовой связи. И недостатки их вытекают тоже из родовитости (телесности, преобладающей).
Возмущение от восхищения публицистов над ценностями цивилизации, как кино-радио и т. п., должно исчезнуть, если вспомнить, что дело в удовлетворении не личности, как мы думаем (не «себя»), а масс. Удовлетворяемая личность в этом случае есть масса. И государственный деятель (большевик) думает всегда о массе как о личности. И вот он, фетишизм…
29 Ноября. Пороша свежая.
В лесу очень тихо и так, что только не тает. Деревья окружены снегом, ели повесили громадные снежные лапы, березы склонились, и некоторые вовсе наклонились к земле арками. В этой тишине снежные фигуры стали [так] выразительны, что странно становится, — отчего же это они ничего не могут друг другу сказать. И когда снег стал лететь, то было так тихо, что казалось, будто слышишь шепот снежинок как разговор между странными фигурами.
Наши русские люди <приписка: как заваленные снегом де- ревья> до того сейчас перегружены тяжестью переживаний, до того им хочется поболтать о всем друг с другом, что просто нет сил больше терпеть. Но чуть кто не вытерпел, — другой подслушал, и пропал человек! Некоторые думают, что вот именно за одну только болтовню все и пропадают и что будто бы по существу никаких заговоров и не было. Милейший N. радостно встретился глазами со мной в перегруженном вагоне, и когда наконец возле меня освободилось место и он сел, то желание нечто сказать и невозможность сказать в людской тесноте встретились так напряженно, что при каждой попытке сказать он оглядывался на того или другого соседа и мне говорил: — Да…
805
а…, Михал Михалыч. — И я отвечал ему тем же, и так мы ехали от Москвы до Загорска два часа, повторяя:
— Да, Михаил Михайлович.
— Да… Георгий Эдуардович.
Кино-радио и тому подобное является лишь средством культуры, подобно автомобилю: доехал и слава Богу, но не в самой же машине дело. Мещанская цивилизация именно и состоит в том, что средство культуры принимается за цель (напр., роза на столике милиционера называется «культурная жизнь»).
Культура — это есть та атмосфера <приписка: творчества в настоящем из прошлого в будущее>, которая связывает высокоразвитых людей…
Культура — это есть творческая связь между людьми… и если автомобиль и самолет служат для такой связи, то они являются агентами культуры…
Я как поэт чувствую себя подобно Шекспировскому поэту, которому Юлий Цезарь сказал: «Уйди, дурак, и не мешай!» И вся разница между тем поэтом и мной та, что я учел опыт того несчастного поэта и не сую свой нос в палатку Цезаря. Одним словом, я поэт сознательный и современный.
Поэзия и выборы. Эти наши выборы похожи на сборку машины: все части складываются в такое единство, чтобы все двигалось от давления одного рычага. И вот когда все части пригоняются одна к другой, затачиваются, шлифуются, — тут уж ты, поэт, не подходи (в палатку Цезаря). И не думай, не будь дураком!
А им хочется болтать, как хочется!
Поэзия становится просто болтовней, и с болтунами как теперь расправляются! Складывается догадка у некоторых, что ничего нет (заговоров, шпионажа и т. п.), а просто ловят болтунов и, пользуясь ими, творят некую легенду, весьма полезную для <загеркнуто: строительства>…
И так из человека выковывается машина, в которой каждая часть работает нехотя, т. е. без участия собственной, личной воли: хочешь не хочешь, а давай! Части мало-помалу прирабатываются и когда приработаются, то своя воля исчезнет и все будет «как надо» (у поэта всегда «хочется», и вот почему нельзя ему лезть в палатку Цезаря).
806
Поэту начинает везде чудиться Робот.
Есть механизм власти, требующий единства управления точно так же, как всякий механизм, и тут все лишнее (поэзия, философия, религия, быт, болтовня) устраняется… <приписка: всё на борьбу за власть. >
Эта власть и есть нечто другое: Кесарево и Богово приписка: (Бог не может, и тут дьявол и власть) >.
И вот я чувствую в себе «то существо»: оно и страдает, и гордо, и смиренно, и в глубине враждебно, как всегда враждебна вода берегам <приписка: или это потому что не могу (христиане..^. «Болтун» — это как ручей: кажется, ведь и ручей просто болтун в сравнении с камнями, по которым он бежит, а между тем маленький ручей со временем перерезает самые великие скалы. Современная борьба с болтунами (бабы лен трепали...). Мечта моя создать союз детских писателей рушилась: довольно было поговорить с Касаткиным и Яковлевым! Всякое сближение сейчас с писателями разрушительно для психики... Ты болеешь один и борешься, как можешь, со своей болезнью, и моменты побед твоих как тюремные радости: прислали папирос, и ты рад. Если же ты складываешься в болезни с другим, с третьим, то болезнь растет, а утешения... ...внезапно погасло электричество во всем городе, улица погрузилась во мрак, и только чуть светятся огоньки счастливых бедняков, освещающих себя керосином... Этот мрак всегда есть ужас освещающих себя электричеством, и в сущности это и есть светопреставление. Яковлеву стало скучно подстерегать зайца, лес ему показался каким-то особенно пустынно-молчаливым: «Не оттого ли, — подумал он, — что рубка распугала птиц и зверей?» И лес был некрупный... «Какой это лес, это остатки прежнего леса», — подумал он. И когда мы сошлись на шоссе, он стал пытать меня: почему мало птиц, почему... Ему хотелось, чтобы я дал причину, и тогда ему бы можно было пришпилить свою скуку к объективной причине разрушения леса, а там бы по- Шло и пошло. Я же этой пустоты не чувствовал и был счастлив в мелком лесу. Мне даже стала подозрительна его дача, его 807 жена: не для жены ли дача и халтура... <приписка: (анализ пораженцев) >
Нет, нет! надо смелее сбрасывать балласт привязывания своего гнева к частному (литературе и Маршаку): пускай гнев рушится на это, а радость всегда сохраняется.
Лева — вылитая мать, у Пети что-то общее с Аксюшей, племянницей Павловны: Петя и Аксюша одинокие люди, которые крепнут в борьбе с одиночеством.
Я ненавижу
И через это люблю больше
И хочу создать Китеж в Москве.
30 Ноября. Править государством может и много людей вместе, но царствует только «Я» («царствовать» — в смысле наисвободнейшего волеизъявления).
N. ненавидит наш режим до смерти, но когда для испытания я намекнул ему на возможность мира путем уступки территории, он отшатнулся и сказал: нет! А раз «нет», то сколько ты ни возмущайся правительством, цена твоему возмущению грош, и ты не опасен, и тебя не тронут: опасны только пораженцы.
Уступка территории есть нечто вроде оскопления: жить можно и без яиц, но какая это жизнь! Так что в яйцах дело, а не в самой территории.
Народ готов жертвовать че?л угодно, но уступки территории своему правительству не простит. И потому правительство обещается: «ни
