пяди родной земли врагам».
Так что отношения народа к правительству определяются войной…
<Приписка: Итак, я желаю победы своему царю: если он победит, то все жертвы будут оправданы и все горе искуплено: так надо. Если же... А между тем в этом положении каждый живущий...>
Хорошие люди. — Самому написать бы книгу о хороших людях (как я хотел, когда начинал «Кащееву Цепь») или собрать сборник из всемирной литературы.
Вот именно в яйцах дело, а не в территории: и отсюда необходимость войны как единственного средства разрешения отношений народа и власти.
808
Как судить тирана до тех пор…
Самим невозможно судить властителя, если он даже тиран, можно только кряхтеть и ворчать и сулить: «Ужо тебе!» Невозможно судить, потому что невозможно учесть, какими жертвами сохранено будет отечество. Если же война, то все само собой скажется, и если война проиграна, то жертвы тирана встают как мстители.
Ненасытна мстительность, когда тиран побежден, потому что ведь он один, одна-единственная жизнь отвечает за множество даром погубленных. Вспомните гибель царя Николая…
Провести мысль, что каждый живой организм окружен врагами: чуть ослабел (Мантейфель), и они заедят. Так и Сутулый…
Люди перестали болтать, и в обществе стало сухо, будто срубили в пустыне оазисы (Свобода и Язык).
Наши «экономисты» не на личность нападают, а требуют от личности формироваться в обществе (развить), т. е. — Личность, — говорил Сутулый, — в нашем понимании, буржуазная личность похожа на маховик без трансмиссии. Мы боремся с таким самоверчением, а не с личностью человека. Мы хотим с личности перекинуть ремень в массы, чтобы маховик не даром вертелся.
— Использовать можно все на свете, — ответил Огнев, — железо, камни, животных, в том числе и человека, вы на человека смотрите как на животное, правда, государственное.
— Может быть, — сказал Сутулый, — но это необходимо и временно: мало-помалу из рабочего класса начнут выходить личности, для которых общество будет необходимо для их личной деятельности, как кислород для дыхания (стахановцы).
Там движут силы первичные, о которых вслух смешно говорить: кому-то хочется дачу иметь точно так же, как и раньше хотелось, и точно такую же. И тот человек, у которого дачу эту отобрали, помирился на жизнь без дачи, и ему от этого стало свободнее: из Москвы в свои выходные дни он стал ходить в лес за малиной, за грибами, и такой бескрайний лес стал ему волшебной сказкой в сравнении с леском его собственным.
И вот когда такой человек увидел коммуниста, стахановца, который, как и он сам когда-то, добивается для себя дачи, может быть, его же собственной дачи, то ему приходит в голову
809
мысль, что от революции произошла перемена лиц, но не мыслей и чувств: новым людям так же хочется ограничиться, как и буржуазному человеку, и он тоже самой властью творчества ищет удобства, добивается ванной в своей собственной даче а не речки в лесу. Да, по-видимому, именно поэты, мечтатели’ моралисты усложняют жизнь человека. — Пошел, дурак, не мешай. (Ю. Цезарь.)
Сила их в том, что то же самое примитивное чувство собственности, власти, своего грубого «я» теперь, при невежестве, вне обстановки культурных поправок кажется им как бы вновь открытой Америкой и своя личная претензия является осуществлением общественного идеала.
Сутулый говорил: Ваша личность — это от Фауста, от Гамлета, и эта личность упирается в пустоту, вертится как маховик без передачи, остается в бессилии перед невозможностью связать распавшиеся времена. У нас же вместо скорби мировой — исход: связь времен, и, может быть, ту же сахмую силу скорби, определенную всем на земле, мы гасим не в самоверчении, а в работе на благо будущего общества. И нам хорошо в этохМ решении, мы заполняем пустоту души работой и гасихМ скорбь свою радостью.
Так Сутулый и еще немногие, и так некоторое время, но в длительном времени, в массе людей…
На Канале, где «Чан» (котлован), масса была поймана, и в этом нечто замечательное, небывалое, та самая «масса» шекспировская, вечно изменчивая, коварная была поймана и заключена в котлован. Этим и был создан канал.
1 Декабря. Снег валом валит.
Написал «Звери-кормильцы». Читал Шекспира. Вечером приводил в порядок дневники, сохранившиеся 1912 г. — 1937 = = 25 лет. Посредством этих дневников, написанных бросками, как материал для рассказов, я могу вызвать все прошлое за четверть века.
Начало этой зимы у меня вызвало начало движения электр. поезда сравнительно с паровым: не дергает, не набирает инерции, а дает короткий гудок и сразу вперед; так в этот раз зима началась без зазимков, без обманов и рывков: пошел снег и понемногу трусит каждый день, и все больше и больше.
810
2 Декабря. Ночью снег валил валом, утром -13°. Позвонить Зуеву в 9 у. о патронах. Сходить в ГИХЛ и к Панферову.
Весь день приводил в порядок неисчерпаемое свое богатство: дневники за 25 лет. Вспомнил чувства свои на войне: я не понимаю, в чем я виноват, но я чувствую себя виноватым, дряблым, ничтожным, униженным: и все это за то, что я в самом существе своем поэт, и как таковой я уничтожаюсь, я как губка, насыщенная водой, все трогают меня и выжимают. — Да что вы тут стоите, — крикнул генерал, — вон несут раненых, бегите в школу, тащите скорее скамейки. — И я бросился и тащил вместе с другими скамейки, и был единственный момент на войне, когда я тащил скамейку — я был человеком.
Поэзия и носитель ее «Я» среди существ, обреченных делать общее дело. Дать на Канале образ «Я», которому Сутулый велел носить скамейки и он был рад и оправдан, тогда как другой, Дехтерев, оправдан именно тем, что он остался как «Я» (как возможно это?).
Работа на Канале и на войне — это все равно.
3 Декабря. -13°. Какая готовится многоследица!
Аксюшина возлюбленная пустыня: без дела бывает только
на молитве: христианский тип. Те же самые хорошие люди складываются в разные типы: та же Аксюша в христианском воспитании, какая она будет при коммунистическом: та же девственность, защищенная пустыней, трудом и молитвой; и — физкультурой, трудом и звонкой пощечиной или бранным словом.
В лесу когда совершенно один — это одно; и когда вдвоем с Петей — нас двое, и все другое. А когда трое, то третий, все равно: Яковлев, Огнев, Яловецкий — обыкновенно один из трех немного мешает и показывает свои недостатки. И, наконец, когда много, то опять возвращаешься к себе: среди них опять чувствуешь себя в пустыне.
Ты был волен, когда сам ходил за водой и рубил дрова и носил их вверх и топил ими свою печь. Но теперь у тебя водопровод и паровое отопление: ты не властен теперь ни в воде, ни в огне. С тебя снята воля, и власть распоряжаться огнем и водой перешла к кому-то другому, — к кому? Так механизация общества отнимает волю у отдельных людей и является тем налогом, за счет которого образуется власть.
811
<На полях: Объект — субъект (надо). Тучи — нет — старость. Снег, падая, не знает, что из этого выйдет, и паларт Легенда. Я — нищий.>
Вечером при переходе от станции Загорск к себе видел раздавленного поездом человека, лицо спокойное, а на животе красным пузырем внутренности. Рассказал Павловне, а когда ночью Петя не приехал, она стала спрашивать: не Петя ли там был под поездом…
4 Декабря. Петя не приехал. Спрашиваем по телефону в Зверосовхоз: Петра, генетика. — А он какой бригады? — Спрашиваем зоотехника, ветеринара, и о всех: а какой бригады. — А директор? — Все равно хоть и директор, не скажете бригады — не буду отвечать.
Послали срочную телеграмму — нет ответа.
В лесу все засыпано. Снегу столько, что в поле трудно ходить, прошел Глинковским полем на Княжеское, оттуда через Ильинское мимо к Дерюзину. Весь день гонял и ничего не убил.
Тучи ли?
Или не в тучах дело и не в людях,
тучи были всегда, люди как люди…
Не тучи, не люди, а старость: это
я сам становлюсь как все старики.
Вот самый жалкий нищий, притом пьяница, и у него есть свое какое-то «Я», и если спросить его, как детей: плывет лодочка, в ней два пассажира: твое «Я» и величайший из людей Сталин, кого ты оставишь, кого выбросишь? и он ответит, что он оставит «Я». И если это «Я» взять отвлеченно как мировое «Я», то он будет больше, чем весь мир, вся вселенная: Вселенную можно сбросить с лодочки, а «Я» останется — и это есть душа (субъект), а то «не-Я»: бездушный мир (объект).
Хочу — Надо
Я Он
Глаза — Свет
812
Мир сам по себе не бездушен, но он повернут ко мне телом своим как некая преграда душе моей, как берег к воде, как «надо» к «хочу».
Цель коммунизма: повернуть объект душой к субъекту, и тогда «надо» станет тем, что мне хочется.
Человек под вагоном с пузырем своих внутренностей под грудью — есть ли в человеке целом эта реальность? Нет, не в том дело.
Он был грабарь, выкопал за жизнь столько-то кубометров, — это ли реальность? («Реомюр»). Ведь в эту выемку положили камни и на камнях поставили дом, и в нем теперь люди живут, — как же это не реальность. А какие это люди? Быть может, это шулера? Какая же это реальность, шулера! и человек копал землю по нужде, души его в этом деле не было, а какая же это реальность без лица, без души? Нет, человек этот рассказывал сказки детям, и те сказки остались в детях, сказками своими человек этот связал поколения, и в этих сказках, в этой легенде была душа этого человека, и это есть реальность.
Легенда как связь распавшихся времен, — вот что есть реальность и самое нужное.
<Загеркнуто: В словах Сталина «нет объективных причин» скрывается признание, что реальна душа (субъект), но не внешний мир (объект).>
Реальная работа — это работа для души.
Но можно строить машины, фабрики для души.
И надо их строить только для души.
В лесу. Снежинки, падая, не знали, что делают, падали одна на одну, и от этого везде на ветвях деревьев выходили фигуры. Чище всякого мрамора были тела фигурок, бескорыстней работы величайших художников были линии, заключающие холодный материал. Все делалось ни для чего, и так создались эти фигурки только для души. Их так много в лесу, что каждый может узнавать в них свое: чем живешь, о чем думаешь, читаешь, видишь во сне, — все тут есть…
Бывают дни в лесу, когда без ветра, а так, от собственной тяжести, при начале оттепели, может быть, фигурки падают. Был ночной сторож, сидел он в тулупе, дремал, и вдруг повалился, рассыпался в
